«Саша был неприступный. И его поклонницы через меня пытались действовать, дарили мне цветы, что-то мне говорили, чтобы я хоть как-то их приблизила к Саше. Очень многие были неделикатны, докучали, безобразничали. Могли какие-нибудь гадости говорить по телефону, будить по ночам. По машине кирпичом стукнуть могли», — вспоминает Светлана Немоляева.
— Светлана Владимировна, вы знаете, что вы феномен? Вы очень рано начали сниматься, вам еще не было семи лет, и работаете до сих пор, причем очень активно. Сейчас вы снимаетесь в проектах «12 стульев» и «Этаж».
— Я еще не начала сниматься, меня перед началом изоляции утвердили, а потом эти все проекты отложили из-за пандемии. И когда все начнется, я не знаю. Я готова поехать сразу, как только скажут. Я уже устала от отдыха. И театры закрыты, и кино нет... Хочу поработать, пока есть еще какая-то энергия, а не сидеть сложа руки.
— Сейчас в вашей фильмографии больше ста фильмов…
— Да, это трудно представить даже. А когда-то я думала, что муза кино меня покинула. Я снялась совсем юной в роли Ольги в «Евгении Онегине», а потом был перерыв почти в двадцать лет, когда не было серьезных ролей. Меня все время не утверждали. Я ездила на все киностудии страны: в Киев, в Минск, в Свердловск и много еще куда. Даже в Душанбе меня не взяли. С одной стороны, я горевала и очень хотела сниматься в кино. Но я знала, у меня есть деффект: я очень близорука. С детства много читала, в том числе и по ночам, и страшно испортила зрение. Вот как только появились контактные линзы, я одна из первых в стране получила их. Вся моя жизнь изменилась. Я наконец-то увидела глаза партнеров на сцене, это было поразительно! И в кино сразу возникла уверенность. А до этого я была зажата, потому что без очков чувствовала себя как слепой котенок. Для меня было проблемой сориентироваться в кадре, особенно терроризировали меня все эти отметки кинооператоров: до какого места дойти, где повернуться… Очень сложная техника существования в кадре: помимо актерской игры надо еще много технических вещей учитывать. А я толком не могла. И из-за этого у меня выпал огромный период, когда я могла бы работать…
— Вы жалеете об этом или вы ко всему относитесь как к чему-то неизбежному?
— Как к неизбежному. Это, видимо, свойство характера, за который я могу поблагодарить судьбу. Я не воспринимала это как какие-то удары, пощечины, как драму, и это не влияло на мой характер, на мое отношение к профессии. Я принимала это как данность — ну вот так получилось, что меня не берут. Значит, не судьба мне в кино сниматься. Но зато у меня есть театр! В театре у меня всегда был огромный репертуар. Первая роль в Театре Маяковского — Офелия в «Гамлете». И потом я всю жизнь играла великолепные роли в роскошной драматургии. Поэтому сама себе всегда говорила: грех жаловаться, ну нет кино, зато есть театр. Но как только я смирилась с тем, что муза кино — не моя муза, меня совершенно без проб позвал Эльдар Рязанов на роль Рыжовой в «Служебный роман».
— Совершенно без проб? Это же было нетипично для советского кино.
— Да, думаю, пробы я бы провалила. У меня уже был неудачный опыт на «Иронии судьбы...»: восемь проб одна хуже другой, я там опростоволосилась и с большим треском провалилась. Но Эльдар Александрович с интересом ко мне относился и хотел меня снимать — еще с тех времен, когда он принес пьесу в театр и я сыграла там главную роль. Он был в восторге, ему очень нравилась моя работа. И вот он прислал мне сценарий «Служебного романа», я его за ночь прочитала и сказала: «Вот, вы опять будете меня пробовать, опять я провалюсь с треском и буду опять страдать. Я знаю, что потерплю фиаско. Ничего мне не светит». Но Рязанов ответил: «Света, проб никаких не будет. Я беру тебя. Мне разрешили снимать тех актеров, которых я хочу».
Немыслимо, потому что на «Мосфильме» существовал закон — пробы принимает художественный совет. И надо было представить на роль не одного, а минимум двоих, а лучше 3—4 претендентов. Но такая вот у Рязанова была слава после «Берегись автомобиля», «Итальянцев в России...» и «Иронии судьбы...». Он стал любимцем и публики, и руководства. Поэтому для него сделали исключение. Так же без проб он взял Фрейндлих, Басилашвили, Мягкова, Ахеджакову… Надо сказать, на площадке я чувствовала себя прекрасно. Я нормально видела и думала только о роли. Наконец-то перестала ощущать себя странным существом, которое не может выполнить конкретные физические задачи: куда встать, где повернуться, где попасть в свет, где отойти. Мне ничего не мешало. Я наслаждалась съемками впервые в жизни.
— Какая атмосфера была на площадке у Рязанова?
— В последнее десятилетие он поменял актерский состав, и у него стало работать более молодое поколение. Из них многие говорили, что Эльдар Александрович очень тяжелый в работе, требовательный, нетерпимый, что это испытание. Но для нашего поколения работа с ним была сплошным счастьем и благолепием. Остроумный, доброжелательный, талантливый, он точно знал, что ему надо, к чему он стремится. Это же очень важно, когда режиссер знает, чего хочет. Это качество талантливых режиссеров.
Когда был мой первый съемочный день у него, Рязанов очень деликатно отвел меня в сторону, понимая, что я впервые после долгого перерыва на съемочной площадке и как для меня это все нервно и непросто. И он сказал мне какие-то трогательные слова, предложил, как и что делать. Попросил говорить своим естественным голосом, негромко, даже тихо, не как на театральной сцене. И у меня как-то все пошло благодаря этому. И так же Рязанов в «Гараже» помог сыграть мою Гуськову. Он принял мое видение героини, но при этом подкидывал какие-то идеи. И помог в последней драматичной сцене, где Гуськова теряет разум и со всеми своими переживаниями улетает в иной мир.
— Светлана Владимировна, а правда, что эту роль вы могли потерять?
— Это правда, потому что Рязанов тогда поставил очень строгие условия всем актерам. Во-первых, он взял только театральных актеров, даже второстепенные были из Театра-студии киноактера. А театральные актеры все зависимы от своего театра, от репертуара, от главного режиссера. И Рязанов сказал: пожалуйста, со своими режиссерами решите — до шести вечера вы со мной, а в шесть, пожалуйста, вы уже в театре на спектакле. Для меня это было тяжело, я ведь привыкла заранее готовиться к спектаклю, приходить за час, сосредотачиваться. А тут снимаешься до шести, потом мчишься в театр, и надо успеть сбросить с себя весь этот съемочный груз, переодеться, загримироваться и войти в роль на сцене. Это психологическое испытание…
В театре тогда начинались репетиции спектакля «Она в отсутствии любви и смерти». Репетировал не Гончаров, другой режиссер, и я договорилась, что какое-то время смогу на репетициях отсутствовать. Режиссер поработает с Дорониной (мы играли там вместе). Мы отработали уже три съемочных дня, и вдруг Таня Доронина, которая узнала, что я снимаюсь, заявила, что репетировать без меня не хочет. И Гончаров сказал мне: «Ты не будешь сниматься! Возвращайся!» Я была в ужасе и от отчаяния сыграла мелодраму плохого сорта. Бросилась на колени, воздела руки вверх, стала умолять: «Не губите!» В общем, несла полную околесицу, но на полном серьезе. Не знаю, это на Гончарова подействовало или то, что он изумительно относился к Рязанову, дружил с ним и сотрудничал. Три пьесы Рязанова и Брагинского шли у нас в театре — «Сослуживцы», «Родственники» и «Аморальная история». У Гончарова, конечно, не было желания во что бы то ни стало устроить ему проблемы на съемочной площадке. В общем, мне пошли навстречу и отпустили на съемки. Но вообще Гончаров съемки не приветствовал, никому не говорил: «Это хорошая роль, да ради бога — снимайся, я пойду навстречу».
— А ведь вы еще и представлять фильмы уезжали. «Служебный роман» купило огромное количество стран…
— Да-да, больше ста. Эти поездки — одни из самых дивных моментов в жизни. Меня очень часто звали, может быть, потому, что Алиса Фрейндлих, которая играла самую главную роль, была не такой легкой на подъем. У меня Госкино под боком, «Совэкспортфильм» рядом, и, если возникала какая-то ситуация, со мной в два-три дня можно было решить вопрос. Так что я довольно много поездила со «Служебным романом», и везде нас принимали на ура, потому что фильм абсолютно жизненный, без политических аспектов. Иногда фильм шел с субтитрами, а иногда дублировался. В Африке, в Буркина-Фасо, которое тогда еще называлось Верхняя Вольта, фильм дублировали на французский язык, я с удивлением смотрела на себя, говорящую на французском. Никак не могла к этому привыкнуть… Представляете, в это Буркина-Фасо лететь надо было восемнадцать часов. Мы туда два фильма возили — «Служебный роман» и «Белое солнце пустыни», из актеров были Толя Кузнецов и я, и еще, как всегда, представитель «Совэкспортфильма».
Мы утром прилетели, а на следующий день улетели. Я меньше часов была на земле, чем в воздухе. Но когда молодая, все нипочем. Мне интересно было новую страну посмотреть, интересно лететь. Я побывала на Филиппинах, в Польше, в Чехословакии, дважды в Африке, трижды в Индии, а еще в Австралии и много где еще. А куда-то я так и не попала — в театре не отпускали. Но в любом случае, если получалось поехать на два-три дня или, как в Индию, на четыре дня, я была счастлива. Ведь это же все-таки было советское время, попробуй в Индию поехать или в Сингапур. Ну как вы поедете? Никак. Туристических путевок таких нет. А это все безумно интересно! В Сингапуре я попала на какой-то карнавал, на праздник. В Камбодже я на слоне ездила… Нас с делегацией всегда встречало и опекало наше посольство, устраивало нам какую-то программу. И жили мы всегда роскошно, в пятизвездочных отелях. А вот денег никогда не было. Суточные платили крохотные, не разживешься.
— А чтобы сэкономить, брали с собой какие-то консервы?
— Это же было неприлично, что вы. Другой статус. Это мы брали, когда ездили по частям Советской армии, вот тогда и консервы, и сухие пайки. По воинским частям поездили много, по всем странам, где стояли наши войска: и ГДР, и Польша, и Чехословакия, и Венгрия. Мы ездили с бригадами, и не только наш театр. Небольшая актерская бригада, в основном, конечно, приглашали популярных актеров, которых знают в армии. И вот там ни о каких пятизвездочных отелях и говорить нечего, жили мы в казармах, как живут солдаты. Но мы были молоды. Чудное время! Мы с Сашей очень любили эти поездки, умудрялись и в музеях побывать, и по магазинам поноситься, там же военторги с распродажами для военных. Это было очень привлекательно. Шопинг я любила. На сэкономленные суточные удавалось и себе что-то привозить, и подарочки для друзей и родных… Я в театре же уже 60 лет, и постоянно гастроли, иногда по два раза в год. Когда совсем молодые были, ездили с крохотными медицинскими электрическими плиточками. Когда кипятильники появились, стало очень удобно. Я и сейчас в поездки беру кипятильник и специальную кружку для него, потому что мало ли что, не всегда чайник есть в номере. А я встаю рано, в шесть утра, и мне скорее надо кофе выпить, чтобы не болела голова.
— Я знаю, что вы с мужем — Александром Лазаревым — никогда на быт особенно внимания не обращали…
— Это у меня от мамы с папой. Они совсем не деловые люди, киношники, жили «Мосфильмом», мечтой о работе, страшно много читали, водили дружбу с интересными и такими же равнодушными к быту людьми. А быт у них был тяжелый, как у многих после войны. Не было холодильника. Жили они в коммуналке и умерли в ней. И такие же были родители у Саши, только в Питере. Отец художник, и он мог говорить только об одном — о живописи, о портретах, о натюрмортах, о музеях. Он три раза в неделю до самой глубокой старости ходил в Эрмитаж. И как-то жизнь такая была, что жили от зарплаты до зарплаты, а потом, когда выходили на пенсию, от пенсии до пенсии. Другая была жизнь, никакой возможности заработать. Ну, Саша снимался, у Саши, конечно, были другие деньги. И все равно же платили мало. Съемочный день — 11 рублей, начинал он с этого, потом 25 платили, если играл главного героя. Это уже считалось серьезными деньгами. Саша безумно много снимался. Благодаря этому мы могли себе позволить содержать няню для Шурика. А иначе мы бы просто не могли работать в театре. Иногда приезжали питерские бабушка с дедушкой, они помогали с Шуриком. Но это было редко.
— А ваши родители?
— Не могу сказать, что мои мама с папой уж очень помогали. Потому что мама работала до конца своей жизни, а папа ушел на пенсию довольно рано, но совершенно не умел обращаться с внуком, хоть и очень его любил. Выглядело все со стороны своеобразно. Он звонил, я его умоляла: «Папа, посиди, у нас с Сашей спектакль сегодня, а нянька выходная. Шурик маленький, в театр куда его брать?» И папа приходил, говорил ему: «Давай, Шурик, поиграем в игру — кто быстрее уснет» — и тут же засыпал. Поэтому Шурик закулисный ребенок, мы его все время брали с собой, няня же по вечерам не работала. Но это нормально для актерских детей — уроки в гримерке делать. С Шуриком было непросто. Но жизни без него я не представляла. Саша тоже. Мы же долго без Шурика жили. Он родился через семь лет после свадьбы.
— Какой была жизнь без детей?
— Свободной и счастливой… Да-да, мы не заморачивались, мы вообще жили легко… Мы были юные и счастливые. Сами еще дети.
— Наверное, не было никакого обременения, вроде обязательного приготовления борща или котлет?
— Почему? Я готовила. Мне это было не трудно. Саша любил поесть, а голодный он впадал в гнев. Я была очень активная, энергичная, поэтому успевала и готовить, и репетировать, и играть спектакли. К счастью, Саша неприхотливый. Главное, чтобы супчик какой-нибудь был. Самое трудное — это стирка, уборка. Потому что не было стиральной машины. Стирали вручную. Мне еще повезло, потому что все Сашины рубашки, сорочки стирались в театре, там же крахмалили воротнички. Мы платили прачке. Саша же актер, часто выступал и читал стихи, все должно быть комильфо. Вообще, вокруг театра вертелась вся наша жизнь. Выходные были по вторникам, и нам хотелось, чтобы он уже прошел скорее, чтобы примчаться в театр играть, репетировать. У нас и коллектив сложился славный, Охлопков взял много молодежи, и мы очень сдружились: Толя Ромашин, Женя Лазарев, Игорь Шувалов, Эдик Марцевич, Светлана Мизери, потом и Игорь Охлупин присоединился, и Майя Полянская. Сейчас уже никого нет, практически все ушли в мир иной. В 60-е была особенная атмосфера.
Годы людей более романтичных, чем сейчас, более настроенных на какое-то познание. Столько открытий было — сценарии Геннадия Шпаликова, фильмы Марлена Хуциева, Петр Тодоровский, который начинал свою режиссерскую деятельность, а потом и Андрей Тарковский — все возникало на наших глазах. Все рождалось вместе с нами. Мы с братом (Николай Немоляев — известный оператор, среди его работ — «Старики-разбойники», «Обыкновенное чудо», «Покровские ворота», «Курьер» и так далее. — Прим. ред.) погодки. Он учился во ВГИКе со многими из них, и у нас сложилась страшно интересная компания. В ней еще были художники Суриковского института и люди театра. Всех интересовало творчество, литература, театр, кино, а не материальные ценности. И знаете почему? Не потому, что мы какое-то лучшее поколение. Просто потому, что денег не было, неоткуда их было взять, и, следовательно, нечего о них думать.
— Скажите, а много переживаний и радостей было из-за того, что сын тоже артист?
— Мы с Сашей знали, что безоблачной его судьба не будет, не обойдут его и какие-то обиды, и разочарования, и победы. Все так и пошло. Сейчас он в «Ленкоме» восстанавливает «Поминальную молитву», легендарный спектакль. Саша когда-то играл в «Поминальной молитве». И играли Пельтцер, Леонов, Абдулов. Когда Шурику предложили восстановить спектакль, он загорелся.
— Какое у вас ощущение, когда сын на сцене?
— Шурка первый раз вышел на сцену у нас в театре в 11 лет в «Леди Макбет Мценского уезда», спектакль пользовался бешеным успехом, мест не было никогда, мы сидели с Сашкой в оркестровой яме на каких-то табуретках. И когда наш сын появился, маленький, закутанный в платочек, и стал читать житие Феодора Стратилата, мы оба заплакали, ощущая трепет. Когда я в институте увидела его в роли Треплева в «Чайке» у Саши Калягина (у него Шурка учился, когда вернулся из армии), я поняла, что он выбрал правильный путь, он настоящий артист. Потом, когда в «Ленкоме» увидела его в «Женитьбе Фигаро...», тоже гордилась. У меня было все время чувство гордости, радости и восторга. Спектакль «Королевские игры» — так это я вообще просто была сражена.
Ну а потом получилось так, что в какой-то степени сын повторил судьбу отца. Марк Захаров от него отошел, и Шура у него долго не играл ничего нового. Так же в свое время поступил Гончаров с моим Сашей. Такой был взлет и у Саши с Гончаровым: и «Человек из Ламанчи», и «Дети Ванюшина», и «Венсеремос!», и «Неопубликованный репортаж»! Без Саши у Гончарова и спектаклей не было, а потом он отодвинул Сашу от себя. Но у Саши было другое, появлялись спектакли с Петей Фоменко, с Таней Ахрамковой, с Сережей Яшиным, он не был не у дел, и везде у него блистательные работы. Уж я не говорю про кино! А у Шурика никого, кроме Александра Морфова, с которым у него были две работы. В «Ленкоме» все же нет такого разнообразия режиссеров. К счастью, в кино сейчас сын в интересных фильмах снимается, и я этому очень рада.
— Я знаю, у вашего сына море поклонниц, но это все же нельзя сравнить с тем, какое количество поклонниц было у вашего мужа Александра Сергеевича Лазарева. Кроме таланта он был удивительной красоты человеком. Сейчас поклонницы пишут в соцсетях, а как это происходило раньше?
— В те времена писали письма. На каждый спектакль приносились цветы с какими-то записочками. Но мужа боялись, Саша был такой неприступный. Кстати, это качество и у Шурки есть тоже. И скорее все эти поклонницы мужа через меня пытались действовать, дарили мне цветы, что-то мне говорили, чтобы я хоть как-то их приблизила к Саше. Очень многие были неделикатны, докучали, безобразничали, вели себя недостойно. Могли какие-нибудь гадости говорить по телефону, будить по ночам. Тогда же не было принято отключать телефон, мало ли что, мама, папа позвонят…
По машине кирпичом стукнуть могли. Но были и такие, которые безмолвно обожали, преклонялись, писали стихи, приносили цветы и просто боготворили. И у меня тоже какие-то свои поклонницы были. Одна вообще осталась на всю жизнь после «Трамвая «Желание». Моего возраста, зовут Нина, она живет в другом городе, но не перестает писать письма. Это так приятно, когда зритель тебя знает и встречает аплодисментами. Это мне дало кино. Я выходила на сцену уже как своя, как знакомая… А для меня очень важно, когда ты выходишь на сцену играть и существуют какие-то незримые волны между тобой и зрителями…
— Есть у вас какие-нибудь ритуалы перед тем, как выйти на сцену?
— Я всегда перекрещиваюсь перед выходом на сцену… А после спектакля мы с Сашей очень часто разговаривали. Хотелось обсудить, как получилось, как зрители реагировали. Еще раз услышать, что все это не впустую, не зря… Счастливое было время! Конечно, когда Саша ушел из жизни, этого бесценного общения у меня не стало.
— Все равно жизнь удивительно продолжается в детях, во внуках, и театр есть, и кино. И цветы у вас наверняка прекрасные на даче в Амбрамцево.
— Нет-нет, у меня лес на участке. Есть даже белые грибы. А вот цветы — неисполнимая мечта. Я их высаживала, но все бесполезно. Напрасный труд… А радость доставляют удачные спектакли, какое-то новое приглашение в кино. Вот у меня было потрясающее приглашение к Рустаму Хамдамову, когда я играла в его «Мешке без дна». Это особенное кино, живопись. Для меня это подарок судьбы — работа с таким уникальным, ни на кого не похожим человеком. А сейчас для меня очень интересна встреча с Машей Шалаевой, она занятное очень существо, интересно с ней работать. Маша снимает свой режиссерский дебют — фильм с рабочим названием «Синдром жизни».
У меня там славная роль. Женщины, которая прожила всю жизнь с мужем, у нее дочка, внук, и у них вроде такая хорошая, респектабельная, нормальная семья, они дипломаты. А потом выясняется, что ее муж всю жизнь имел второй дом и второго ребенка. Вот такая драма. Причем она очень интересно написана, сама Маша писала. В фильме снимались Максим Лагашкин, Таня Догилева и какие-то неизвестные ребята. У Маши не было денег совершенно, и все ее друзья, среди которых Максим Виторган и Максим Лагашкин, снялись бесплатно... Маша очень интересно работает. У нас с ней завязались доверительные отношения, и я ей сказала: «Артистка я театральная, я могу наиграть за здорово живешь, поэтому вы меня останавливайте, не бойтесь. Не смотрите, что мне много лет и что я артистка уже со шлейфом. И, если что, сразу мне говорите: «Светлана Владимировна, не надо». И Маша это услышала, и у нас прекрасный альянс получился…
И, конечно, радость — это дом, семья. Сейчас из-за пандемии театр не работает, съемки отодвинулись, и фестивали, на которые я всегда с удовольствием со своей внучкой езжу, тоже не состоятся. И сидим мы на даче в Абрамцево. Но это такое счастье — проводить время с семьей. И брат рядом, и сын, и невестка моя любимая, и внучка, и внук приезжает. Ну когда мы еще столько пообщаемся? С одной стороны, пандемия такой удар нанесла по работе, по творчеству, а с другой стороны, подарок судьбы, что мы вместе.
