Олег Анофриев: «Благодарю Бога, что застал правнука»

«Я же слышал вопрос Оттуда: «Ты не отправился еще?..» Проще говоря, не подох ли?»
Татьяна Зайцева
|
23 Мая 2012
Фото: Юрий Феклистов  

«Пусть пропахли руки дождем и бензином», «Если радость на всех одна...», «Это было недавно, это было давно…», «Ничего на свете лучше нету» — все эти шлягеры невозможно представить без голоса Олега Анофриева. А когда-то педагог в музыкальной школе, увидев его левую руку без указательного пальца, с неработающим средним, возмутилась: «Это что еще такое?! Вы зачем мне калеку привели?!» С того момента Анофриев возненавидел всех музыкальных педагогов. Но тогда же сказал себе: «Всегда добивайся в жизни того, что невозможно!»

–До сих пор никто не может ответить на вопрос: где помещается душа человеческая?

В голове? В сердце? Или где-то еще? А что такое этот кусочек, называемый сердцем?.. Сколько раз я думал об этом после того, как доктора меня располосовали, все изнутри повынимали, поменяли... Ведь что самое поразительное? Оказывается, на время, пока идет эта тяжелейшая операция, сердце останавливают. И пока его режут, кровь пропускают через человека с помощью аппарата. А сердце не бьется. Просто лежит себе отдельно от своего тела и отдыхает от изнурительной бесперебойной работы. А доктора-светила в это время манипулируют: отрезают от него что-то ненужное, подсоединяют новые трубы, подшивают все это нитками... И только в самом конце заводят сердце — как машинку. И ждут, пока прозвучит главное слово: «Забилось!..»

Тебя в это время просто нет.

Семья Анофриевых: отец Андрей Сергеевич держит на руках маленького Олега, справа его брат Сергей от первого брака матери, мать Мария Гавриловна. 1931 г.
Семья Анофриевых: отец Андрей Сергеевич держит на руках маленького Олега, справа его брат Сергей от первого брака матери, мать Мария Гавриловна. 1931 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Ты исчез, испарился. Или все-таки есть?.. Иначе откуда взялось в моем воображении абсолютно отчетливое видение своего путешествия Туда? Я же слышал вопрос Оттуда: «Ты не отправился еще?..» Проще говоря, не подох ли? И свой ответ: «Ну, если отправлюсь, то завтра, а сегодняшняя ночь моя…» И его продолжение: «За это время я успел поменять свое сердце и несколько часов побыть в твоем Царстве…» И опасение: «Превращаться в ничто как-то не хочется…» И опять Голос: «Интересно, почему люди хотят выведать то, что им не положено знать?..» Потом, приходя в себя, я потихоньку возвращался в этот наш сумасшедший земной мир. Вспоминал разное… Допустим, первый, давний инфаркт. Благоприобретенный — я же курил бешено. Да еще накануне в бане угорел, а угар, как выяснилось, сильно сгущает кровь…

Плохо мне стало на съемке детской передачи. Зашатало, перед глазами все поплыло. Зашел в медпункт, врач померила давление и строго сказала: «Вызываю «скорую». Я, ненормальный, в отказ: «Нет, я на машине, сам доберусь». На автопилоте дошел до машины. Сел за руль, поехал. Окна открыл, чтоб хоть чуть-чуть прибавить воздуха. Еду и только слышу со всех сторон мат-перемат: «Куда ты прешь, му…ило?!» Но все-таки добрался до дома. А там уж свалился, успев только сказать жене: «Мать, вызывай «скорую», чего-то я совсем…» Потом здоровье пошло по пути ухудшения. Перебои, аритмия, бесконечная смена препаратов. Наконец проверили сосуды и сказали: «Дерьмо, никуда не годятся». Поставили стенты, но и они ни хрена не помогли — давление все равно прыгало оголтело. Так и ходил: день — здоровый, два — больной. Когда в очередной раз лег на обследование, академик Евгений Иванович Чазов, с которым я дружу много лет, сказал: «Слушай, я тебя уже наизусть знаю.

«Если бы разорвалась сама граната, от меня бы ничего не осталось». Олег Анофриев. 1942 г.
«Если бы разорвалась сама граната, от меня бы ничего не осталось». Олег Анофриев. 1942 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Давай-ка сделаем шунтирование, надо тебе сосуды поменять и поставить новый клапан». Тяжелейшая, конечно, операция… Потом супруга говорила: «Ну, дед, как же ты был плох, я думала, не выживешь». Но я, бесшабашный, выживал. Одновременно привыкая к мысли: вечного ничего нет, все кончается, и ничего переделать невозможно. Можно только помнить…

Талант школой не испортишь

Апрель 42-го, мне 11 лет. Мы с мамой живем в Москве, в своей квартире. Оба брата воюют, отец — военврач, служит на Дальнем Востоке, на границе, где ожидается начало войны с Японией. Мама моя — красавица, оптимистка, несколько экзальтированная. Прежде домохозяйка, никогда нигде не работавшая, теперь, чтобы получать рабочую карточку, вынуждена устроиться на шарикоподшипниковый завод, на котором много лет главным врачом был отец.

«Брат Сергей прошел сначала финский плен, а потом сталинские лагеря. Вернулся домой только в 1954-м»
«Брат Сергей прошел сначала финский плен, а потом сталинские лагеря. Вернулся домой только в 1954-м»
Фото: Фото из семейного альбома

Крутилась: добывала соль, спички, еду, керосин, который мы держали прямо в ванне. Когда все съестные запасы были уничтожены и начался настоящий голод, ловили с помощью мышеловок воробьев и жарили их, голубей к тому времени уже не было и в помине. Оладьи из картофельных очистков мама готовила, суп из мороженой капусты. Я бегал на Москву-реку и вылавливал там склизких мидий — мы их вываривали и ели с солью…
По подвалам валялось много гранат. Солдаты, приезжая на побывку, как правило, избавлялись от «лимонок». Это ручные гранаты «РГД-42», очень опасные. Кольцо выскочит, взрыватель сработал и… привет — через три секунды от человека ничего не остается.

Поэтому военные при любой возможности куда-нибудь их выбрасывали. Конечно, вывернув взрыватель. Мы, пацаны, все это прекрасно знали и отыскивали гранаты повсюду. Часто находили в разобранном состоянии, но с сохранившимся взрывателем… Вот он тем злополучным апрелем и взорвался у меня в руке. Если бы разорвалась сама граната, от меня ничего не осталось бы. А так… Первое ощущение чисто физиологическое — онемение и ожог. Второе — чувство животного страха: еще не понял, что случилось, но уже увидел вместо кисти левой руки кровавый комок. Да вдобавок переполняет ужас от осознания того, что натворил, — рядом ведь и другие дети, маленькие; мы же все вместе, общей компашкой сидели в подвале… Зажав руку изо всех сил, поднял ее и побежал домой. А из нее фонтанчики кровавые бьют.

Сухожилия висят. Кости торчат наружу. Что с пальцами, понять невозможно, месиво...

Матери дома не было, работала, зато, на мое счастье, на побывку приехал отец. В жутком состоянии, совсем больной, весь покрытый какими-то струпьями — его отпустили полечиться. Увидев меня, он пришел в ужас. Велел нам немедленно бежать в аптеку, чтобы сделать хоть какую-то перевязку, а сам начал в истерике обзванивать все медучреждения, чтобы понять, куда меня дальше везти. С приятелями и нянькой Мотей, которая воспитала и меня, и братьев моих, мы понеслись в аптеку. Там руку мне перетянули, кисть залили перекисью водорода и кое-как замотали ватой с бинтами. Ребята сплели руки, чтобы получились носилки, я вскарабкался, и они меня потащили. От шока я практически не чувствовал боли… За это время отец договорился с Морозовской детской больницей, и меня повезли туда.

Помню, там почему-то сажали в ванну, потом нафигачивали обезболивающими уколами. На следующее утро была назначена ампутация. А я ведь левша...

После операции хирург сказал мне: «Благодари отца. Если бы не он, точно оттяпали бы тебе руку, нам возиться некогда…» Оказалось, когда, дозвонившись до врача, папа спросил: «Как дела у сына?» — и услышал в ответ: «Скверные, от руки ничего не осталось. Но не беспокойтесь, мы ему кисть ампутируем, и все будет в порядке», он взмолился: «Умоляю, коллега, сделайте все, что возможно…» И они смилостивились, спасли руку. Конечно, она осталась покалеченной: без указательного пальца, с неработающим средним, толком не разгибающаяся, но все-таки рука, а не культя... Три недели пролежал в больнице.

«В одну секунду я понял: только она, эта девушка, будет моей. И началась долгая осада «крепости». В течение года я добивался Натальи»
«В одну секунду я понял: только она, эта девушка, будет моей. И началась долгая осада «крепости». В течение года я добивался Натальи»
Фото: Фото из семейного альбома

Выходил — дурость детская — с гордостью, героем: в шинели, перешитой из отцовской, в шапке-ушанке со звездочкой и с рукой на перевязи — а как же, раненый! И с каким восхищением смотрели на меня все ребята!..

Чего, разумеется, нельзя было сказать о маме. Она мечтала, чтобы я стал музыкантом. Видела, что у меня есть к этому склонность, я же все оперы наизусть чесал: по радио слышал и запоминал. А тут такая беда с рукой. И все-таки мать повела меня к педагогу в музыкальную школу. Та сказала: «Положи руки на клавиатуру». Я положил. Увидев мою левую, она возмутилась: «Это что еще такое?! Вы зачем мне калеку привели?!» С того момента я возненавидел всех музыкальных педагогов. Но тогда же сказал себе: «Всегда добивайся в жизни того, что невозможно!» И эта фраза стала моим жизненным девизом.

Да, я до сих пор остаюсь музыкально необразованным человеком. Ну и что? Если я все равно пишу песни, сочиняю мюзиклы и, разумеется, играю на фортепиано. Сам научился. Если есть талант, он от природы. И его никакой школой не испортишь.

Подстреленные

Мама вышла замуж рано. Володьку родила в 13-м году, когда ей было всего 18 лет, Сережку — 8 лет спустя. Муж ее, Максим Сергеевич Анофриев, работал приказчиком в магазине канотье на Смоленской площади. Модный был мужичок, разбитной, крепко выпивающий. А младший его брат Андрей Сергеевич — человек совершенно другого склада. Слишком интеллигентный, восторженный. Увидев маму, Марию Гавриловну, он просто обалдел и влюбился до беспамятства.

Мучился страшно, пережил настоящую трагедию, до нервного срыва себя довел, даже в клинике по этому поводу лежал… Мать развелась с мужем и вышла замуж за моего отца Андрея только в 25?м году, через пять лет на свет появился я, и они прожили счастливо до конца дней своих… Володьку и Сережку папа мой усыновил.

Первого в армию призвали среднего моего брата, Серегу. В 39-м, как только ему исполнилось восемнадцать. Начал служить в Ленинграде, в прожекторном полку, а после начала финской войны был переправлен на Карельский перешеек. Дважды был ранен, попал в плен… Как Сережка рассказывал, в огромных соснах скрывались финские снайперы, их называли «кукушки». Им была дана команда выводить из строя как можно больше советских солдат, но приказа бить насмерть не было, и они стреляли по ногам и рукам.

«Снявшись более чем в полусотне фильмов, сыграв на сценах трех столичных театров, с годами я понял: не мое это»
«Снявшись более чем в полусотне фильмов, сыграв на сценах трех столичных театров, с годами я понял: не мое это»
Фото: ИТАР-ТАСС

Раненых финны подбирали и свозили в какой-нибудь лесной дом, занятый под госпиталь. Он кишмя кишел подстреленными. Потом в лагерь приходили финские женщины и выбирали из этих ребят работников к себе на хутор. Мужики-то все воевали. Вот так же в 41-м году, когда уже полным ходом шла война, забрали в батраки Серегу. Чего-то он там делал по сельхозработам. Удивлялся, что даже тогда, во время войны, на финских хуторах двери в домах не закрывались. И если хозяева выходили из дома, они оставляли на столе крынку молока и краюху хлеба, чтобы любой зашедший в этот дом мог поесть… Потом финское командование решило, что такая жизнь для русских пленных слишком шикарна, и их отправили на шахты добывать уголь. Брат стал углекопом. Создал там комсомольскую организацию — помогали друг другу, рискуя жизнью, узнавали вести с фронтов, информировали всех…

В 44-м году начался обмен пленными: мы отдаем финнов, они отдают наших.

Всеобщее ликование. Возвращались счастливые, в вагоне только и слышно было: «Все, наконец-то едем домой! Дожили!!!» После пересечения границы всех выгрузили и пересадили в другие вагоны. Располагаясь, шутили: «Вона, под охраной везут — сопровождают, как почетных гостей. Боятся небось, берегут, чтоб не тронули». И никто не обратил внимания на то, что вагоны-то товарные, а на окнах решетки. И двери закрыты на засов, и перед каждой — часовой. Прозрение пришло скоро: как только первые пассажиры начали проситься в туалет, а в ответ получали предупредительные выстрелы в воздух…

В этом же, 44-м, году в нашем почтовом ящике появилось письмо от Сережки.

Из лагеря в Сталиногорске (ныне это Новомосковск), подмосковный угольный бассейн... «Жив, здоров. Можно ли что-нибудь к этому прибавить?..» И все. А ведь мы до этого ничего не знали ни о нем, ни о Володьке. На обоих получили только извещения: «Пропал без вести…» Отплакали свое родители, и начались их бесконечные мытарства в попытках выудить Серегу. Глухо. Бесполезно…

Страшно было слушать потом рассказ брата о его тамошней жизни. В лагере натравливали всех на всех: крестьян на интеллигенцию, уголовников на политических, верующих на атеистов. Следователи вызывали постоянно, велели стучать: «Назови всех, кто против Советской власти!» «Долго надо мной трудились, — горько усмехаясь, вспоминал Сережка. — Все пережил: не давали ни лечь, ни присесть, ни спать, пока не падал в обморок.

«Большинство песен, которые я пел, живут уже полвека. Почему? Без ложной скромности скажу: благодаря моему таланту. Чем горжусь...»
«Большинство песен, которые я пел, живут уже полвека. Почему? Без ложной скромности скажу: благодаря моему таланту. Чем горжусь...»
Фото: Фото из семейного альбома

Били, пытали. Скулу раздробили рукояткой пистолета… А я при всем желании никого не мог бы назвать — не было их, врагов-то...» Кроме того, Сереге угольной глыбой отбило на ноге три пальца, осталась полукультяшка с мизинцем и большим пальцем… В итоге получил он 15 лет каторги, без права переписки, с последующим поражением в правах. За измену Родине. Только после смерти Сталина брат получил сначала помилование, а лет через пять и полную реабилитацию. Вернулся домой, устроился на работу. Сошелся с какой-то женщиной, женился. Но детей так и не смог завести…

А старший брат был геологоразведчиком. Спортивный, высокий парень, красивый, очень женолюбивый. При этом талантливый, прекрасно играл на рояле. Девушки Володьку просто обожали. Имея «броню» от призыва в армию, он в 42-м году добровольно ушел на фронт.

Не мог оставаться в стороне. Воевал в батальоне связи. Последнее письмо от него пришло из-под Новороссийска. Писал мне: «Сижу в окопе, над нами «ястребки» сбивают немецких стервятников… Прошу тебя: учись как следует, слушайся маму и папу…» Больше мы о нем так ничего и не узнали…

«Ты — моя вечность»

Я сильно проигрывал своим друзьям-приятелям. В отличие от меня все они были внешне парнями видными, броскими. Поэтому и расхватывали всех лучших девчонок, а мне, как правило, доставались остатки. Я вынужден был мириться с отсевом… И вот летом мы, студенты Школы-студии МХАТ, поехали отдыхать в Крым. Как водится, стали кадрить девчонок. Я начал волочиться за Киркой.

Флегматичная такая девица, но ничего, симпатичная. Зароманились. Главное так и не произошло, хотя обжим в кустах был по полной. Она уезжала в Москву раньше. Договорились, что, когда я приеду, позвоню ей. Но домашнего телефона у Кирки не было, и она оставила номер своей подруги Наташки — студентки медицинского, чтобы та нас соединила… По приезде я позвонил, назначил Кирке свидание, а она, дуреха, возьми и пригласи на него Наташку… И как только я увидел ее, Кирка мне уже нужна была как вчерашний день. В одну секунду понял: только она, эта девушка, будет моей. Все остальное для меня закончилось... И началась долгая осада «крепости». В течение года я добивался Натальи. Прежде всего надо было отбить барышню от других молодых людей. Во-вторых, произвести впечатление на родственников, которые слишком избирательно относились к ее ухажерам.

Дядька, у которого она воспитывалась после смерти отца и которого очень любила, хотел, чтобы Наташка вышла замуж за какого-то профессора, а к профессии актера вообще относился крайне негативно. «Чем ты занимаешься?! — спрашивал возмущенно. — Это же не профессия!» (Задумчиво.) Между прочим, прав был, но, к сожалению, я это понял только после семидесяти…

Завоевывал я Наташу не только пылкими признаниями в любви, но и показом своих талантливых работ: в институт на спектакли приглашал, стихи читал, садился за пианино и пел песни своего сочинения. Поэзия тогда у меня была чудовищная: «Если ты всегда со мною, мне тепло, мой друг. И в душе моей весна, если я в объятиях теплых женских рук...» Но ей нравилось… В 54-м году мы поженились и с той поры не расстаемся.

«Запойный я был, чего уж тут скрывать. Моя супруга — святая женщина, не сломалась — справилась»
«Запойный я был, чего уж тут скрывать. Моя супруга — святая женщина, не сломалась — справилась»
Фото: Фото из семейного альбома

Хотя иногда спорим так, что чуть ли не до ненависти доходит. Черт-те что, аж искры летят. Внучка говорит: «Слушайте, вы можете не доводить ссору до умопомрачения?» Нет, не можем. Попсихуем и успокаиваемся. И так 57 лет.

А вообще жена моя — удивительный человек. Ей столько пришлось со мной вынести… Одно время я активно выпивал. Слишком уж застольная была наша актерская жизнь. Время такое было. Что уж про нас, артистов, говорить, если министр культуры, Екатерина Алексеевна Фурцева, была алкоголичкой, причем в очень тяжелой форме... У нас по молодости была золотая троица: Мишка Горюнов, Левка Дуров и я. Собирались, водку пили, говорили за жизнь, каждый остервенело, с пеной у рта доказывал, что он — самый талантливый, самый лучший.

По вечерам после спектакля обязательно — в ресторан ВТО или в «Неву», что была рядом, на Дмитровке, где всегда кучковались выпивающие актеры. Нас называли «Богатыри Невы». Такое дело, как известно, затягивает. Напивался я крепко, и это происходило все чаще. Однажды на гастролях в Ленинграде чуть не сорвал спектакль. Так набрался, что просто не смог выйти на сцену. Толя Ромашин выручил. Мы играли на двух площадках, так он, отыграв на своей, прибежал к нам. Наконец наступил период, когда я стал садиться пьяным за руль. Вот это считаю самым большим своим грехом. Машину мял, конечно, со всех сторон, но мимо серьезных неприятностей и трагедий Господь, спасибо ему, пронес… Только с помощью жены я вылез из этого болота. Она меня вытащила, иначе наверняка спился бы. Мое счастье заключалось в том, что, во-первых, у Наташи железный характер и она сопротивлялась этому зверю — зеленому змию — изо всех сил.

А во-вторых, она у меня все-таки профессиональный медик. И пусть с колоссальным трудом, но все-таки ей удалось мне внушить, что этот мой образ жизни — не веселье, а болезнь, которую необходимо лечить. К счастью, серьезно лечиться мне не пришлось, но несколько раз потребность лечь в клинику возникала. Запойный я был, чего уж тут скрывать. Ни одна баба не выдержала бы со мной. Но, говорю же, моя супруга — святая женщина. Не сломалась — справилась. Наталье Георгиевне Отливщиковой за такое памятник надо поставить… Впоследствии я посвятил ей такие строки: «Ты — моя юность, а я — твоя зрелось. Ты — моя глупость, а я — твоя ревность. Ты — мои страсти, а я — твоя твердость. Ты — мое счастье, а я — твоя гордость… Я — твоя мысль, ты — моя человечность.

«Дочь Маша стала врачом, как и мать»
«Дочь Маша стала врачом, как и мать»
Фото: Фото из семейного альбома

Я — твоя жизнь! Ну а ты — моя вечность…» Как-то в гостях прочитал это посвящение своей жене нашей с ней общей подруге. Так Люська Крылова — первая жена Табакова, услышав стих, добавила от себя: «Ты — мой горшочек, а я — твой песочек...» «Ну, — думаю, — злыдня!» (Смеется.) Нет, не случайно сообщество актеров называют террариумом единомышленников...

«Я разлюбил профессию актера...»

У меня к актерскому делу отношение скептическое. Я в связи с этим целое стихотворение написал, которое начинается так: «Я разлюбил профессию актера… / Произносить чужие мысли вслух / И улыбаться мысленно партнеру, / Который враг тебе скорей, чем друг…» Снявшись более чем в полусотне фильмов, сыграв на сценах трех столичных театров, с годами я понял: это все не для моего характера.

Не могу я существовать в актерском коллективе. И не нравится, что кто-то играет, с моей точки зрения, отвратительно. И не по душе, когда другой играет лучше меня. Не хочу я быть ни десятым, ни пятым, ни вторым. Только первым. И так любой артист. Поэтому для меня очевидно: никакого ансамбля на самом деле быть не может. Каждый, не задумываясь, переступит через тебя и перегрызет тебе горло. Без этого в нашей профессии невозможно...

Я иногда вот над чем задумываюсь. Удивительно, но большинство песен, которые я пел, существуют уже полвека: «Пусть пропахли руки дождем и бензином», «Если радость на всех одна...», «Это было недавно, это было давно…». И почти все становились шлягерами. Спросите, почему? Без ложной скромности скажу: благодаря моему певческому, музыкальному и актерскому таланту.

Чем горжусь... Взять песню к программе «Спокойной ночи, малыши!». Здесь вступила в силу мудрость ремесла. У нас, у озорников, когда мы на пляже кадрились к женщине с ребенком, было такое выражение: «Через душу ребенка к телу матери…» Вот так и тут стояла задача: через душу ребенка к душам родителей… Позвонил мне композиторский хулиган, озорник, Аркашка Островский — тогда молодой композитор, выходивший на уровень шлягерного. Сообщает: «Олешок, я тут левой ногой написал какую-то чушь. Можешь записать?» — «Конечно, — говорю, — твое — всегда с удовольствием. Давай, чего там у тебя?» — «Да вот, детская песенка…» Правда, на этом юмористическая нота кончилась, потому что дальше нужно было сделать работу так, чтобы она была вне конкуренции. И я записывал «Спят усталые игрушки» до седьмого пота — подбирал самые душевные интонации, чтобы каждое слово доходило до сердец…

А с «Бременскими музыкантами» была совсем другая история.

Тут рождался новый жанр. Это был период моего торжества на «Мелодии»: я — главная неотъемлемая часть детских музыкальных сказок — подряд записывал одну за другой. Равного не было, и это все признавали. Редакторы не глядя брали у меня, непрофессионального музыканта, мои песни. И вот в это самое время ко мне домой является банда: Генка Гладков, Васька Ливанов и Юрка Энтин. С придумкой вот этого мюзикла — музыкальной сказки «Бременские музыканты». А я в это время был увлечен театром одного актера, свои сказки писал. Послушал, что они мне показали, мне дико понравилось, и я немедленно согласился.

На свадьбе младшей внучки Олега Андреевича: Анастасия, старшая внучка Наталья и ее муж Евгений. 2007 г.
На свадьбе младшей внучки Олега Андреевича: Анастасия, старшая внучка Наталья и ее муж Евгений. 2007 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Они предложили мне петь Трубадура — на эту роль никого другого у них и в мыслях не было. А я сказал: «Знаете, ребята, а я, пожалуй, спою и бабу-атаманшу с ее «Говорят, мы бяки-буки». Под Раневскую ее сделаю». А потом запел песню солдат — «Почетна и завидна наша роль…», затем придумал находку для охранников: «Ох, рано встает охрана!..» И получилось, что стал озвучивать практически все роли, кроме принцессы... Хотя, разумеется, не совсем один — были прекрасные подголоски.

Когда уже вышла пластинка и был сделан фильм, у нас с коллегами состоялся разговорчик. Я поинтересовался: «Ребята, вот вы все получаете авторские, а я — нет. Может, все-таки отстегнете от своих доходов?» Они три автора: один получал как поэт, сочинивший эту сказку, другой — как композитор, третий — как сценарист.

Они ответили: «Старик, пусть будет так: тебе — слава, нам — деньги». Я согласился. Хотя, конечно, понимал: обобрали по полной… Когда они пришли ко мне с новой работой для второй серии, я уже знал, что та, первая, стала буквально «золотоносной жилой», принесла им огромные по тем временам деньги. Тиражи пластинки были гигантскими, миллионными, она шла нарасхват. И я сказал: «Братцы, вы помните, о чем я говорил в тот раз?» — «Помним и готовы заплатить тебе 10 процентов». Я подвел черту: «30 процентов — вот тогда будет по справедливости…» Они ничего не ответили. Помялись и ушли. Потом я узнал, что взяли Муслима. И сколько бы раз потом на концертах меня ни просили исполнить «Луч солнца золотого» — потрясающую, кстати, арию, я всегда отказываюсь: «Нет, извините, это Магомаев…» А однажды мне позвонили с «Мосфильма», где снимался фильм «Земля Санникова», и сказали: «Олежек, выручай.

Кроме тебя, никто это не сделает». Оказалось, что надо записывать песню, а Олег Даль ушел в тяжелейший запой. Я приехал на студию и спел «Есть только миг между прошлым и будущим…». Песня удивительно легла на мой голос — и по фонетике, и по звукоизвлечению. Олег потом пытался вернуть себе ее и напевал очень здорово — он же был талантливейшим актером, но, увы... для него песня была потеряна. Она стала ассоциироваться только с моим исполнением. Супруга всегда говорила мне: «Никто, дед, никогда не споет так, как спел ты». И когда в позапрошлом году по Первому каналу шла передача «ДОстояние РЕспублики», она сразу сказала: «Уверена: первое место займешь ты». Я говорил: «Вряд ли, там же Пугачева поет, Кобзон, Хиль...» — «А народ выберет тебя», — упрямо повторила она.

«У нас, у озорников, когда мы на пляже кадрились к молодым мамам, было такое выражение: «Через душу ребенка к телу матери…» И в творчестве так же: через душу ребенка к душам родителей. «Спят усталые игрушки» пел до седьмого пота — подбирал самые душевные интонации, чтобы каждое слово доходило до сердец»
«У нас, у озорников, когда мы на пляже кадрились к молодым мамам, было такое выражение: «Через душу ребенка к телу матери…» И в творчестве так же: через душу ребенка к душам родителей. «Спят усталые игрушки» пел до седьмого пота — подбирал самые душевные интонации, чтобы каждое слово доходило до сердец»
Фото: Юрий Феклистов

Так и вышло... Вот такой момент истины. Для меня он очень дорого стоит.

Дар

Самый большой в своей жизни приз — трехкомнатную квартиру стоимостью 96 тысяч долларов — я получил, став в 90-х годах победителем в программе «Колесо истории». Там нешуточный был конкурс, но я, поскольку отлично знаю предмет, сумел ответить на все вопросы. Про то, о чем не знал, — «допетривал». Приз конечно же давать не хотели, задумали «смыть» эту передачу. Это запросто можно осуществить: просто сказать, что на пленку попала влага, и все — программы не будет... Но Леня Якубович повел себя потрясающе. Он сказал: «Господа, если вы откажетесь давать приз, у нас получится просто воровская передача, и я не смогу больше в ней участвовать».

Я не был свидетелем этого, но мне так передали… В итоге вручили мне сертификат на квартиру в элитном доме на Мичуринском проспекте. И мы ее получили. Радости, конечно, было море. А потом я ее продал и на вырученные деньги построил вот этот дом, в который мы все переселились. Очень его люблю. Мне нравится сидеть тут, в своей деревне, никуда не совать свой нос, а просто наслаждаться жизнью. Творчеством заниматься, мастерить что-то своими руками. Радостно осознавать, что у меня есть семья, которую я боготворю: жена, дочка, внучки, теперь уже и правнучка, и правнук… Когда росла дочь, я не очень понимал всю значимость происходящего, все воспринимал как должное. Ну растет себе Маша и растет — все нормально, врачом стала, как мать, — отлично… А вот появление на свет внучек — совершенно другая ситуация.

Не зря же говорят: дочь — это последняя кукла, а внучка — первый ребенок. Тут постоянное чувство недодаденного им. Туда вся душа изливается. С младшей, Анастасией, мы меньше общаемся, они с мужем живут отдельно, а старшая с семьей здесь, с нами. С Наташей мы очень близки, она абсолютно наш человек. Вот в сентябре сын у нее родился. Олегом назвали — в честь прадеда. Я тогда песенку написал со словами: «От Олега до Олега ровно 80 лет…» Невероятно рад появлению в нашей семье этого человека. (Улыбаясь.) А то ведь одни бабы вокруг были, ни одного мужика. Благодарю Бога, что застал его… Возможно, ради этого я и вернулся на свет после той тяжелейшей операции?.. В любом случае теперь я уже совершенно точно понимаю: все-таки жизнь — действительно Божий дар. И стоит ли ее омрачать всякой ерундой?

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог