«С любовью у меня сейчас нет проблем, потому что я с ней покончила. Как отрубила. Зачем мне какие-то романы, если они приносят только боль и разочарования?» — говорит актриса Марина Яковлева.
— В сериале «Была любовь», который снимался на основе фактов из жизни певицы Валерии, мне предложили сыграть роль ее мамы. Ну хорошо. Согласилась. Еще спросила у режиссера: «А кто отца-то будет играть?» В ответ услышала нечто невнятное, мол, московский артист.
А в один из съемочных дней на площадке столкнулась с Валерием Сторожиком — моим бывшим мужем, отцом двух моих сыновей, с которым не общаюсь уже несколько лет. Поздоровались мы холодно, но в душе я жутко разозлилась на режиссера и продюсеров: «Почему не сказали? Ну что, они не знают, что мы были женаты?! Мало ли какие у нас сложились отношения после развода». Потом успокоилась — тоже мне, проблема. Дома своим мальчишкам со смехом говорю: «Представляете, кто, оказывается, вместе со мной играет в этом сериале? Папа ваш! А что? Может, у нас отношения как раз наладятся. Будете общаться. Как вы на это смотрите?» Старший, 23-летний Федя, миролюбиво сказал: «Если захочет, пусть приходит…» А Ваня — ему сейчас 21 год — произнес с обидой: «Вообще-то он ни разу не поздравил меня с днем рождения…» Мальчики выросли без отца.
Если первые годы после нашего развода Валера хоть изредка, но общался с ними, какие-то небольшие алименты платил, то потом я сама их поднимала, прямо как мать-одиночка. Помню, в середине 90-х перед Новым годом зашла в «Детский мир». Разруха в стране уже кончилась, полки ломятся от самых невероятных игрушек. Но дорого все — ужас! И вот я стою и думаю, как быть: то ли купить детям под елку дорогущий импортный конструктор, то ли себе новые сапоги. Решила: «Да ладно! Еще в старых сапогах похожу!» И купила им и конструктор, и коньки роликовые…
— А почему бывший муж перестал вам помогать?
— Наверное, обиделся — на меня, а заодно и на детей. Хотя это и ненормально. После одной журнальной статьи, где я рассказала о наших непростых отношениях, позвонил и зло сказал — раз я даю интервью, снимаюсь в кино, значит, в его помощи не нуждаюсь.
Да бог с ним, для меня его больше не существует, я эту книгу давно закрыла. В 91-м сама подала на развод и, когда нас развели, испытала только одно чувство — облегчение…
На тот момент я сыграла около пятидесяти больших ролей в кино. Была востребованной, популярной артисткой. То есть твердо стояла на ногах и вполне могла обеспечивать себя, детей и маму, которая уже много лет живет вместе с нами. Казалось, что так будет продолжаться всегда. Никто же не думал, что развалится Союз, что все мы попадем в такие жернова… Безденежье наступило вдруг, внезапно, когда в стране перестали снимать большое кино. Вместе с этим закончилась и моя «звездная» жизнь: поездки, фестивали, концерты, полные зрительные залы… Как-то лежала ночью без сна и думала: «Снималась ведь ежегодно, да еще одновременно в нескольких картинах.
Если бы с каждого фильма откладывала хотя бы тысячу рублей, была бы сейчас очень обеспеченной женщиной. И не ломала бы голову над тем, чем кормить детей и как жить дальше». Но я никогда не умела копить деньги. Наоборот, транжирила их без счета. Тратила с удовольствием на себя, на близких и друзей. Наряды покупала, косметику, побрякушки, подарки… Потом, когда родились дети, старалась, чтобы холодильник был забит едой. Чтобы, не дай бог, не стояла там лишь сиротливая кастрюля с супом. Меня еще приглашали в поездки и в кино снимали, правда, меньше, но я по-прежнему чувствовала себя известной артисткой. Иосиф Райхельгауз позвал сыграть главную роль в спектакле театра «Школа современной пьесы». Я с радостью согласилась. Пришлось отказываться от съемок, потому что надо было ехать в Одессу и сидеть там три месяца.
А я выбрала театр. Да и с детьми не хотела расставаться так надолго. Еще раз пригласили — опять отказалась, а потом уж и звать перестали... Работать в театре мне нравилось, вот только зарплата там была небольшая. И ее, бывало, задерживали: нет денег, и все. И как я должна двоих детей кормить, никого особенно не интересовало. Через пару лет я от Райхельгауза ушла — меня пригласил к себе художественный руководитель Нового драматического театра Борис Александрович Львов-Анохин. Там, в учреждении государственном, и платили стабильно, и зарплата была побольше. Но все равно приходилось экономить на всем. Тогда многие актеры, и я в их числе, приносили в театр простой хлеб и с этим пустым хлебом пили чай. Бывали дни, когда не могла себе позволить даже купить газету.
От моего дома в театр нужно было ехать на двух автобусах. Чтобы не тратиться на билет, я брала Федин школьный проездной и всю дорогу тряслась от страха: «Если контролер остановит, опозорюсь». В то время вообще старалась выглядеть как можно незаметнее — не красилась, одевалась скромно, надвигала шапку на лоб и шла себе, ни на кого не глядя. В какой-то момент, может, даже самый тяжелый, мне выделили земельный участок под Москвой. Так у нас с мамой там ни один сантиметр земли не пропадал — все засаживали овощами. Осенью делали заготовки на зиму — банки закручивали, сушили плоды, морозили. В одном журнале я вычитала, что очень полезно добавлять в блюда морковную и свекольную ботву. Мы и ее замораживали. Все шло в дело — и вершки, и корешки. Несколько лет так выкручивались. Даже какую-то избушку на курьих ножках удалось построить.
Она у нас до сих пор стоит и называется «снегурочкина». И вот почему. Как-то мне позвонил знакомый и предложил: «Марин, согласна Снегурочку играть во время зимних каникул во Дворце пионеров на Ленинских горах?» Я опешила — мне уже исполнилось 37 лет, и скакать вокруг елки после моих главных ролей в кино вроде как не по чину. Не то чтобы я ощущала себя звездой, но все же статус известной артистки у меня был… А с другой стороны — что делать? Согласилась. И три года подряд веселила детишек и их родителей: четыре представления в день. Но, надо отдать должное, заработанные там деньги семью очень выручали. Они дали ощущение стабильности, я даже приоделась… Но однажды перед началом очередного представления столкнулась со знакомой актрисой — та пришла со своим маленьким сыном. А я уже после сто первой елки: язык заплетается, косички висят, кокошник лопатой, костюм…
Естественно, она меня узнала. Потом подошла, крепко сжала руку, у нее слезы стояли в глазах. Мы же вместе с ней летали на Кубу на фестиваль советского кино, по всему Союзу ездили как звезды первой величины, а тут моя судьба сделала такой зигзаг… После ее ухода я подумала: «Все, хватит с меня. Это последний сезон». И ушла. Да и острая необходимость зарабатывать таким образом отпала. Жизнь налаживалась, меня опять стали приглашать в кино... Недавно спросила Ваню: «Какие у тебя воспоминания о детстве? Было тяжело, отец с нами не жил, я хваталась за любую работу…» Он ответил не задумываясь: «Ты чего, мам? У нас было самое счастливое детство!» И у меня даже как-то отлегло от сердца — значит, я все делала правильно, мои дети ни в чем не нуждались… — Марина, а ваше детство было счастливым?
— Конечно.
Родилась и выросла я в Сибири. Когда мне исполнилось пять лет, мои родители развелись. Я так понимаю, что папа периодически крепко выпивал и в состоянии нетрезвости обижал маму. Однажды увидела, как он ее ударил… Вообще-то отца я плохо помнила, поэтому по нему не скучала. Работал он машинистом на железной дороге. Но какой бы пьяный ни приходил домой, как бы с мамой ни поругался — утром нас с сестрой Таней всегда ждали две большие шоколадки. Сейчас его уже нет в живых... Через год после развода с отцом мама вышла замуж, и мы с ней отправились в город Шелехов. Отчим, дядя Ваня, осетин по национальности, был моложе нашей мамы-красавицы на десять лет и любил ее безумно. И меня любил. Мы с ним быстро подружились. В отличие от сестры, которая его не приняла…
А мне дядя Ваня читал книжки, смешил какими-то фокусами, возил на санках в детскую поликлинику, мы вместе ходили в кино… А потом его забрали в армию. Мы с мамой ездили его навещать в Читу. Запомнилось, что они все время меня спроваживали: «Иди погуляй. Мы тебя позовем». Я уходила, ждала, когда меня, наконец, позовут обратно, и думала: «Что-то долго уже я гуляю». (Смеется.) Молодые они были. В общем, вскоре у меня родился брат, Вовка. Незадолго до ухода отчима в армию родители заняли денег и купили дом. И мама пахала с утра до ночи, чтобы отдавать эти долги. Работала фельдшером, потом старшей медсестрой, воспитательницей в детском саду и вообще везла на себе основной груз забот. Отчим не был ей надежной опорой, и постепенно их отношения стали трещать по швам, а потом и вовсе разладились. Я тогда училась в восьмом классе и очень сопереживала маме.
Старалась ей как-то помочь, поддержать. С Вовкой сидела — это была моя главная обязанность. Сестра, конечно, тоже помогала, пока жила с нами. Таня старше меня на пять лет, и после окончания школы она уехала в Новосибирск поступать в институт. А я решила учиться в столице…
Как-то в школе я посмотрела фильм «Горячий снег», и так меня тронула эта история — и любовь там, и героизм, и наши победили! И мне тут же захотелось стать артисткой. А так как по знаку зодиака я Овен, упертости не занимать. Мама знала: если уж я чего захочу, буду канючить, пока не настою на своем. Поэтому и согласилась отправить меня в Москву. А воспитание у меня было строгое, сибирское, и, что такое хорошо, что такое плохо, я с детства усвоила. Так что за мое поведение в незнакомом городе мама не боялась.
И совершенно справедливо. Все четыре года учебы в ГИТИСе ничто, кроме занятий, меня не интересовало. Сокурсницы вовсю крутили романы, а я — нет. Еще и осуждала их. С нами в общежитии жили студенты из Югославии. Одна из соседок по комнате предупредила: «Девочки, если в дверях записка — не входите. Это значит, ко мне пришли мушкарики». То есть мужчины — на каком-то балканском диалекте. Меня это возмутило до глубины души. В конце первого курса я сняла комнату — подрабатывала во МХАТе уборщицей, ну и мама, конечно, присылала денег. За что ей поклон и спасибо большое. Потом уж я сама стала зарабатывать, сниматься в кино. А мужчины меня еще долго не интересовали — до той поры, пока не встретила Андрея Ростоцкого. Он и стал моей первой большой любовью и первым мужем. Но жизнь у нас не получилась.
— Несколько лет назад вы рассказали в журнале «Коллекция каравана историй» о первом замужестве.
Чувствовалось, что были обижены на Ростоцкого, винили его в вашем разрыве…
— Андрея я очень любила, боготворила даже. К его родителям относилась просто как к небожителям. (Отец Андрея — Станислав Ростоцкий — знаменитый режиссер, снявший культовые картины «На семи ветрах», «А зори здесь тихие...», «Доживем до понедельника». В этом фильме снялась и мама Андрея, актриса Нина Меньшикова. — Прим. ред.) Но вскоре после свадьбы почувствовала себя несчастной — муж стал такой грубый, мог обидеть меня, сказать что-то хамское. Потом начал изменять. В свое оправдание говорил: «Вот маме моей тоже приносили какие-то письма от папиных «поклонниц», а она сядет, поплачет, потом выбросит письмо, и все».
То есть и мне предлагалась подобная модель поведения — проявить женскую мудрость, закрыть на что-то глаза. А я и сейчас думаю, что не смогла бы жить в семье с таким двойным дном. В общем, через полтора года мы развелись, и развод я переживала очень тяжело. Это было как удар под дых, как предательство. Мне кажется, что и Андрей испытывал определенное чувство вины по отношению ко мне. Мы изредка с ним пересекались, а однажды вместе участвовали в одном концерте. После выступления он галантно предложил: «Давай подвезу до дома». В машине расспрашивал о том, как я живу, рассказал, что женился и у него родился ребенок. Никакого откровенного разговора не произошло, ничего личного мы не обсуждали, но, мне кажется, примирение наше состоялось…
С годами на многие вещи начинаешь смотреть по-другому. И Нину Евгеньевну, мою свекровь, я сейчас понимаю лучше. Она прожила трагическую жизнь, в которой единственной радостью был сын, Андрей. И сердце его принадлежало только ей. Любимый муж и обожаемый сын ушли один за другим, буквально с разницей в год. После смерти Андрея она прожила еще пять лет… А свекор, Станислав Иосифович, был вообще добрейшей души человек, очень меня любил. Я верю, что сейчас все они встретились на небесах и им там хорошо…
— После двух неудачных браков не делали больше попыток выйти замуж?
— Я не жила, оглядываясь по сторонам в поисках спутника жизни. Но на протяжении многих лет каждый Новый год непременно загадывала желание: встретить свою любовь.
И верила в то, что это обязательно произойдет. Однажды даже просила об этом в иерусалимском храме у Гроба Господня. Было это в 90-м году. В то время я только пришла в театр к Иосифу Райхельгаузу. И вот мои первые гастроли — в Израиль. Ну, приехали в Иерусалим, поселили нас, актеров, в самый дешевый отель, где люди снимали номера на пару часов для свиданий. Вместе с нами на одном этаже жили какие-то проститутки с Украины, они ночами шумели, кидались яйцами — в общем, кошмар. Я думаю: «Надо как-то спасаться. Съезжу к Гробу Господню». Я совсем недавно ушла от второго мужа, подала на развод. Переживала: правильно ли поступаю, неправильно? Все-таки двое детей… В общем, пришла в храм. А где молиться, как — не знаю. Тогда еще не воцерковленная была, многого не понимала.
Опустилась на колени перед Плащаницей и заплакала. Шепчу: «Господи, ничего у меня в жизни не получается. Так тяжело одной. Помоги, Господи, пошли мне друга…» А надо-то было конкретно мужа просить! Ну, помолилась я, собралась уходить и вижу, что прямо на меня идет какой-то человек — в драных джинсах, в клетчатой рубашке, волосы даже не рыжие, а прямо кирпичного цвета — у нас в Сибири таких называют челдонами. По-английски спрашивает меня: «Как отсюда выйти?» Ответила — по-английски я разговариваю сносно. Поинтересовалась, откуда он? «Из Лондона», — отвечает. Разговорились, познакомились. Фрэнсис его звали. Он предложил выпить кофе, но я отказалась, времени уже не было. Договорились встретиться на этом же месте на следующий день, обменялись телефонами и адресами. Я пока ехала до своего отеля-борделя, все думала: «Вот ведь, в таком месте встретила человека.
А вдруг это и есть моя судьба?..» Но так получилось, что в Израиле мы больше не встретились. Я приехала на свидание, а Фрэнсис — нет. Зато как только вернулась в Москву, он позвонил, объяснил, что заболел… Потом в течение года названивал мне, письма писал, все в гости хотел приехать, к себе приглашал. А у меня — развод, я переживаю, мучаюсь. Муж мой бывший завел себе какую-то французскую пассию, о чем мне сообщили доброжелатели… И вот в пику ему я решила: «У тебя — француженка, а ко мне англичанин приедет!» И пригласила Фрэнсиса. Он быстро собрался. Но надо же гостя достойно принять. Мама моя забрала детей и уехала на юг, чтобы освободить ему комнату в нашей двухкомнатной квартире. Гость прибыл. Я бегаю по магазинам, жарю-парю, как экскурсовод с ним везде езжу, еще и сниматься успеваю.
Буквально падаю от усталости. Но фасон держу. Накануне была в Астрахани с концертом, привезла оттуда две литровые банки черной икры, целого осетра в придачу. Устроила вечеринку, гостей пригласила, стол шикарный накрыла: зажаренный осетр, икра — хоть ложкой ешь. У Фрэнсиса от всего этого великолепия глаза на лоб полезли… Вместе со мной побывал на съемках, увидел, как ко мне относятся, как автографы берут, — звезда, одним словом… (Смеется.) Глаза у него загорелись, и с совершенно серьезными намерениями мой английский гость уже строил планы на наше совместное будущее. Тот факт, что у меня двое детей, его совершенно не смущал. Составлял список приданого: «Так. У тебя есть квартира, гараж, машина… (Когда я снималась в Ижевске, мне гонорар выплатили автомобилем местного завода — такой «каблучок».) А у меня дом в центре Лондона, вилла в 23 комнаты на берегу моря.
Ну, три или четыре машины. Одна спортивная, трактор...» И как-то меня этот прагматизм покоробил. А сам — скупердяй редкий, для него сникерс подарить проблема. Мне потом приятельница говорила: «Да ты же лишних трусов себе не купишь, если с ним будешь жить!..» Окончательно меня добила его фраза: «Ты должна мне родить двух девочек». Я подумала: «Господи, куда?! На мне двое детей, мама, он сам как ребенок, и еще будут две девочки?! Да я сдохну». И самое главное: не люблю я его! А без любви жить с человеком не могу. Лорд, не лорд, 23 комнаты, трактор — ничего не надо! Перед отъездом Фрэнсиса объявила ему о своем решении, и тут он… зарыдал. Сидел на моей кухне, плакал и просил: «Дай мне шанс».
Впервые я видела такие крокодиловы слезы. Но решения своего не изменила. «Нет, — сказала, — спасибо. Я не хочу замуж. До свидания». Пару лет назад, к юбилею, я сделала себе подарок — купила путевку в Лондон. И в один из свободных от экскурсий дней решила съездить к дому Фрэнсиса — любопытно же посмотреть, от какого богатства я отказалась. Нашла нужную улочку, на ней длинный двухэтажный дом, где у каждого хозяина свой вход, — ничего особенного. Иду вдоль дома, вижу: около всех подъездов стоят машины, а возле одного машины нет. Зато есть замызганный контейнер для мусора, на котором почерком Фрэнсиса написано: «Пожалуйста, не бросайте сюда свой мусор». И дверка по сравнению с другими какая-то облезлая, на окнах висят грязные серые шторы, а на втором этаже вовсе штор нет и горит голая лампочка Ильича. Я подумала: «Хоть мы и встретились у Гроба Господня, но как же правильно я поступила, так резко отшив его».
(Смеется.)
Была у меня еще одна любовная история… Несколько раз в общей компании я встречалась с одним художником. С женой его была знакома. Потом узнала, что они уехали в Америку и там почему-то развелись. Вдруг он стал мне звонить из Штатов и подолгу так разговаривать — тосковал там, наверное. Затем пригласил приехать в гости, даже пообещал оплатить билет. Я подумала: «И что сижу? В конце концов, миллениум, 2000 год. Надо съездить, развеяться, сменить обстановку. А вдруг это любовь?» И на свой день рождения полетела в Лос-Анджелес с какими-то неясными надеждами на перемены в судьбе. Художник вроде рад был моему приезду. Накупил еды в русском магазине, я сациви приготовила. В Лас- Вегас мы съездили, зашли в казино, я, правда, ничего не выиграла.
Хотя, говорят, новичкам везет… Я влюбилась в него, мне так захотелось тепла, поддержки… Но не сложилось. Художник крепко выпивал. Если я шла гулять или уезжала куда-то без него, то, вернувшись вечером домой, как правило, заставала его пьяным. И в таком состоянии он начинал жаловаться на жизнь. Однажды, напившись, вскользь сказал: «Ты со мной, потому что детей своих хочешь в Америке пристроить!» Я подумала: «Ну и ладно, значит, не судьба. Он меня не любит, не хочет, чтобы я была счастлива». И уехала. Именно тогда я поняла, что любовь для меня как болезнь. Очень тяжело ее переношу, потом с трудом восстанавливаюсь. И решила: зачем мне все эти истории, если они приносят только боль и разочарование?..
После моих американских каникул от тоски меня спасала работа, да еще ремонт я затеяла в новой квартире.
В 2002 году я попала в страшную автокатастрофу, после которой долго приходила в себя. Совсем стало не до романов. Тот год получился каким-то особенно тяжелым. Погиб Андрей Ростоцкий, маме сделали сложную операцию, а в сентябре я собралась во Владикавказ на фестиваль «Легко ли быть молодым», представлять фильм Саши Стриженова и Сергея Гинзбурга «Упасть вверх». И так мне не хотелось лететь — накануне заболел сын Федя, маму нужно было везти к врачам, в квартире разгром. Все думала: «Зачем еду?! Ведь не на работу же, на тусовку». Но устроители уговаривали: «Так классно принимают, осетинские пироги, вокруг красота…» Ладно, согласилась. А ехать все равно не хочется. Прямо трясет всю. Уже и машина пришла, а я никак не могу сумку застегнуть. Должна была лететь вместе со Стриженовым, но он почему-то накануне сдал свой билет.
«Не могу, — говорит, — у меня озвучание. Буду днем позже. А ты летишь одним рейсом с Куценко». С Гошей мы не были знакомы, но подружились быстро, с первой же секунды. Он появился в аэропорту буквально за несколько минут до конца регистрации. Прибежал нервный, весь на взводе, и говорит: «Чего-то меня колбасит. Пошли выпьем». Я отвечаю: «И меня трясет, но пить не хочу». Прошли контроль, Гоша все-таки влил в меня 50 граммов коньяку. Как-то полегчало. Когда приземлились, подумала: «Ну, слава Богу, живы. Обошлось». Встретил нас директор фестиваля и сказал, что вчера в Кармадонском ущелье сошла лавина. Есть погибшие, нет — пока никто ничего не знает… Выяснилось, что вместе с нами прилетел Сергей Шойгу. Тут еще к Гоше подошли два каких-то парня. Как оказалось, они летели в группу Бодрова, но их никто не встретил.
Говорят: «Никому не можем дозвониться, все телефоны молчат. Вы нас не подвезете?» Конечно, мы согласились. Кое-как разместились в «Волге». Самого высокого парня посадили на переднее сиденье, а мы вчетвером устроились на заднем. Тронулись, хохочем с Гошкой: «Вот какие мы добренькие. Никто не хотел сюда ехать, только нас уговорили…» И вдруг в нашу машину со всей силы что-то врезалось — бу-бух! Лобовое столкновение. В голове мелькнуло: «Надо же, такая авария, а у меня ни одной косточки не сломано!» И в этот миг — видимо, автомобили развернуло — нас ударило еще раз! Я почувствовала, как водительское кресло въехало в меня и буквально сломало. Ни страха, ни паники, ни боли не было. Подумалось только: «Позвоночник, наверное, — все». С криком «Ой, нога!» из машины выскочил Гоша.
Парень, что ехал впереди, сидит залитый кровью, но живой. У директора рука висит плетью — потом оказалась в двух местах сломанной. Второй парень порвал связку на ноге. Шофер в шоке: голова вся в крови, ничего не понимает, ничего не говорит. Водитель другой машины, виновный в аварии, погиб… Ко мне подбегает какой-то осетин. Я говорю: «Вы только меня не трогайте, кажется, я сломала позвоночник». Приехала «скорая», меня отвезли в больницу. Оказалось, что у меня сломаны кости таза, да еще со смещением. А больница с таким старым оборудованием — просто ужас какой-то. Да что там оборудование — простыней нет! Их из своего собственного дома принес министр здравоохранения республики. Зато положили меня в палату люкс! Я на успокоительных таблетках, ни одной слезинки не пролила, хотя, едва делала хоть какое- то минимальное движение, все тело пронзала жуткая, немыслимая боль.
Там же, в больнице, я узнала о том, что Сергей Бодров-младший и вся его группа пропали без вести…
Через несколько дней в грузовом отсеке военного самолета меня перевезли в Москву, в институт Склифосовского. Гоша поддерживал и развлекал всю дорогу. Сам переживал, как с таким синячищем на ноге выйдет на сцену в роли стриптизера в спектакле «Ladies’ night». А у меня-то через две недели тоже были запланированы антрепризные спектакли в Алма-Ате с Арменом Джигарханяном. Все билеты распроданы... На десятый день я попробовала встать на ноги, но не смогла. Боль просто неописуемая. Плача, звоню режиссеру спектакля, а он меня уговаривает: «Ну, Марин, ну пожалуйста, ты же обещала. Замена артиста всегда плохо отражается на спектакле.
Главное, прилетай, а там мы тебя на каталку посадим, так и будешь играть…» Что делать? Стала учиться ходить. Решила: пойду без костыля или палки, буду опираться на большой зонт-трость. Потренировалась и нашла-таки для себя способ, при котором смогла более-менее передвигаться: ставила ноги «гармошкой», соединяя сначала носки, потом пятки, как будто исполняла замысловатый танец. Конечно, окружающие на меня смотрели как на идиотку, но все-таки до аэропорта я добралась… А потом на себе проверила актерский принцип «сцена лечит». Действительно. Даже каталка не понадобилась. Сама не заметила, как потихоньку встала и начала по сцене ходить. Зрители следили за каждым моим движением, каждым вздохом — в прессе уже прошла информация о том, что я попала в аварию и спектакли с моим участием под вопросом… После первого акта зал взорвался аплодисментами.
Разумеется, в первую очередь зрители благодарили Армена Борисовича — его просто обожают. Но он очень элегантно переадресовал эти аплодисменты мне. А я стояла как победительница Олимпийских игр — по моим щекам текли слезы…
— Марина, а какие желания вы загадываете теперь?
— Никаких. Знаете, я решила, что я очень счастливый человек. У меня есть дети, которых я безумно люблю. Они студенты технических вузов, будущие программисты. Со мной моя любимая мама. Ради них и живу. Прошу только у Господа сил и здоровья для всех нас, а для себя — работы по душе: очень уж не люблю играть стервозных, злых теток. А любовь, может, еще и придет ко мне. Я продолжаю в это верить. Хотя мужа искать и ждать перестала.
