Максим Никулин: «Очень долго я был обижен на отца»

Сын знаменитого артиста рассказал о непростых отношениях с отцом и своем пути к цирку.
Татьяна Зайцева
|
26 Сентября 2008
Максим Никулин
Фото: Марк Штейнбок

«Обычно мутация на генетическом уровне дает уродов. Но в редчайших случаях происходит мутация положительная — вот тогда получаются артисты цирка» — таким неожиданным заявлением огорошил корреспондента «7Д» сын самого знаменитого и любимого в нашей стране клоуна, а также генеральный директор и художественный руководитель Цирка на Цветном бульваре Максим Никулин.

— Максим Юрьевич, вы называете цирковых артистов людьми не совсем нормальными.

Не слишком ли суровая и обидная характеристика для тех, кто выбрал для себя такую тяжелейшую профессию?

— Вот я и говорю — аномалия. Причем раньше они еще и получали копейки (папе, к примеру, когда он уже был народным артистом СССР, на гастролях в Америке платили 7 долларов за выступление). При этом не секрет, что цирк даже в своем названии носит какой-то пренебрежительный негатив. Говорят же в сердцах: «Что вы мне здесь цирк устроили?», «Что ты клоуна корчишь из себя?..» И невзирая на это, люди идут в эту профессию и остаются в ней всю жизнь. Ну кто еще, кроме них, станет ежедневно по 5—6 раз на дню рисковать жизнью? А в цирке в группе риска — все, на арене просто нет неопасных специальностей. Вы можете возразить: ну а как же спортсмены, они, мол, тоже постоянно рискуют, получают травмы.

Правильно. Разница только в том, что спортсмен годами тренируется, чтобы фактически один раз выступить на крупном соревновании и получить мировую известность, славу, почет и деньги. А цирковые выступают по три раза на дню ради единственных наград — аплодисментов и смеха. Поэтому я и утверждаю: у этих людей безусловно есть какое-то отклонение от нормы. Они же сознательно живут в постоянном экстриме, причем экстрим этот не ради адреналина и куража, это просто работа. Вот наблюдаю за артистами, которые входят в клетку с хищниками, лезут под купол, падают, ломаются и опять идут туда же с еще более сложными номерами. Даже мне, человеку, выросшему в цирке, не всегда понятно, что ими движет. Пару лет назад Артура Багдасарова порвал тигр. Прямо во время выступления, когда дрессировщик пытался разнять сцепившихся зверей.

Достаточно серьезно порвал, несколько десятков швов ему наложили. И что в результате? Он и сейчас работает с тем самым Цезарем. Да мало ли подобных случаев! Но для артистов цирка это в порядке вещей. Никто не удивляется, не восторгается, никому в голову не приходит хвастаться.

А такой вот тоже характерный эпизод как вам понравится? Когда я учился в начальной школе, попал в больницу с очень серьезными проблемами с почками. Меня прооперировали, потом еще раз, еще и еще… В результате одну почку удалили. В общей сложности я провалялся в больнице 4 месяца. Как потом рассказывали врачи, в какой-то период они всерьез сомневались в том, что я выживу. А отец мой в это время работал на гастролях. Каждый вечер выходил на манеж и смешил людей. И в те минуты, когда зал еще надрывался от хохота, папа уже летел к телефону узнавать — жив ли его сын…

Врагу такого не пожелаешь — шутить и валять дурака, когда твой ребенок при смерти.

Определенно, в цирке существует какая-то своя особенная магия — то, чего нет в других видах искусства. Арена, этот 13-метровый круг… Я не мистик, но что-то тут на самом деле есть. Если человек в этот круг попал — все, ему отсюда уже не выйти, в том смысле, что сам не уйдет. Если, конечно, он по сути своей — цирковой. Нецирковые не держатся, круг отторгает их. А цирковые люди — особая категория. Это особое отношение к жизни, к работе, к людям. Тут, как говорят французы, «bien ou bien» — «или — или».

— Почему же вы, сын таких, что называется, до мозга костей цирковых родителей, как Юрий Владимирович и Татьяна Николаевна, не примерили на себя их профессию?

Даже придя работать в цирк, стали делать это не на манеже, а совсем в другой плоскости.

— Прежде всего потому, что никогда не было потребности к этому делу, видимо, не произошла во мне та самая мутация. А во-вторых, несмотря на свое подростковое скудоумие, я отдавал себе отчет в том, что, появись на арене младший Никулин, все станут сравнивать его со старшим и в любом случае сравнение окажется не в мою пользу. Понятно, что меня приняли бы в любой театральный или киноинститут, не говоря уж о цирковом училище. Но мне этого не хотелось. Даже после того, как снялся в эпизоде фильма «Бриллиантовая рука» (Максим сыграл роль мальчика с сачком. — Прим. ред.), никаких позывов не возникло. Я же не проходил пробы.

Просто понадобился на съемках мальчик, а чего его искать, когда вот он, пожалуйста, болтается под ногами на площадке. Вот меня и взяли в кадр. Кому-то, может, и понравилось бы, что его 8 дублей подряд бьют по заднице и кидают в воду, но не мне. Хотя, конечно, общаться с такими артистами, как Андрей Миронов, Анатолий Папанов, — огромное везение. С дядей Толей, который жил в доме напротив нашего, мы вечерами гуляли с собачками. Такой мужик был роскошный, умница, настоящий философ... Короче говоря, когда я оканчивал школу, в душах моих родителей и других родственников поселилась паника, потому что вне зависимости от того, кем они видели меня в будущем, сам я хотел только одного — чтобы все отстали и дали мне возможность просто играть на гитаре. 17 лет, что вы хотите? По поводу армии переживаний не было — из-за отсутствия почки она мне не грозила.

Но все-таки как-то определяться с вузом надо было. Члены семьи провели опрос знакомого населения, и один из опрашиваемых вдруг выдал свежую идею: «Если парень не знает, куда поступать, пускай идет на журфак, там хорошее гуманитарное образование. А за пять лет учебы в университете сумеет определиться, что ему делать дальше». Никогда не пожалел о том, что последовал этому совету. Проучившись некоторое время на дневном факультете, я перевелся на вечерний и пошел работать. Попал грамотно — в «Московский Комсомолец». Там тогда был очень хороший коллектив и замечательная атмосфера в редакции — все молодые, энергичные, всем хотелось чего-то интересного. Неожиданно мне все понравилось. Правда, позже меня оттуда выгнали, то есть сократили, — как пояснил новый главный редактор, «в связи с перестройкой работы в редакции».

Два месяца был безработным, а потом кто-то шепнул, что есть свободная должность младшего редактора на радио «Маяк». Знающие люди сказали: «Дурак, на такое предложение надо немедленно соглашаться, это потрясающая школа». Я согласился и быстро убедился в том, что сделал это не зря. Там действительно все было очень серьезно. Хотя моя должность не подразумевала выхода в эфир, но я вместе со всеми сотрудниками обязан был каждую неделю ходить на занятия по технике речи, на семинары по русскому языку. Нас учили говорить правильно, литературно, нам ставили голоса, с нами занимались дикторы и педагоги, и всех ведущих очень серьезно ругали за ошибки, каждую разбирали на летучках. А сейчас складывается ощущение, что человек может зайти с улицы, сесть в эфирную студию и начать вещать.

И какие ударения в словах он делает, какую лексику употребляет, никого не касается... В 1985 году меня пригласили в «Останкино», и я начал работать там спецкором. Потом был и ведущим программ, и комментатором, и собкором. Меня часто ругали: я старался все свои сюжеты и передачи делать достаточно неакадемично, а контроль был еще советским, вот меня и полоскали за всякое-разное. Горжусь, например, тем, что я первый — представляете, вообще первый! — в Советском Союзе начал в эфире рассказывать еврейские анекдоты. И, что характерно, многие русские стали считать меня сионистом, а евреи — антисемитом, хотя ни те, ни другие не правы. Короче, многие мои действия на ТВ не укладывались ни в политические, ни в морально-этические рамки существовавшего тогда времени.

«Мне казалось, что для папы я всегда был на последнем месте». Максим с Юрием Владимировичем Никулиным. 1961 г.
«Мне казалось, что для папы я всегда был на последнем месте». Максим с Юрием Владимировичем Никулиным. 1961 г.
Фото: Фото из семейного альбома

В результате звезды встали так, что мне суждено было прийти работать в Цирк на Цветном бульваре. Дело в том, что неожиданно убили Михаила Седова — заместителя моего отца, коммерческого директора. Тогда эта должность называлась «директор-распорядитель». Естественно, после его гибели все дела, которые он вел, переместились в кабинет папы. А ему, человеку абсолютно творческому, решение проблем, связанных с финансовыми договорами, контрактами, проектами, было совершенно не свойственно. Он приходил домой с работы буквально черный, ругался жутко. Тогда я сказал: «У меня сейчас два-три эфира в неделю, я могу в свободное время заезжать к тебе и помогать — что-то разгребать, составлять короткую информацию по текущим вопросам, чтобы тебе легче было в них ориентироваться». И отец говорит: «Давай попробуй.

Но только пока без зарплаты, на волонтерских началах». А я и не думал о деньгах, просто хотелось помочь отцу. Так и вышло: год работал без зарплаты, без статуса, просто помогал, был таким вольноопределяющимся референтом. Постепенно стал вполне сносно разбираться во всем цирковом делопроизводстве. Как раз в этот период я опять что-то неположенное ляпнул в эфире, и меня в очередной раз временно отстранили. Больше всего обидело то, что назначили дежурным корреспондентом, то есть человеком как бы на подхвате — если что-то случилось, надо быстро хватать камеру и ехать снимать сюжет. Начальству сказал: «Хватит, я уже не мальчик» — и ушел в цирк, уже на официальную работу. Тут же в прессе появилась заметка о том, что Никулин взял на место убитого замдиректора своего сына. Так получилось, что ответ на этот выпад папа дал в документальном фильме Эльдара Рязанова «Шесть вечеров с Юрием Никулиным».

Когда Эльдар Александрович спросил: «Юра, на место человека, которого убили, ты посадил сына. Не страшно?» — отец сказал: «Страшно. Но почему же я чужого сына должен сажать?»

— Изменилось что-то в ваших отношениях с отцом после того, как вы стали вместе работать? Все-таки одно дело папа — сын и совсем другое — двое коллег, причем связанных финансовыми проблемами?

— Знаете, я вам так скажу: папа и сын-коллега — это гораздо проще, чем мама и сын-коллега. Папа, как мужчина, всегда мог абстрагироваться от личных отношений, а мама — нет. И до сих пор не может. Потому что для любой мамы ее сын все равно мальчик, сколько бы лет ему ни было и какую бы должность он ни занимал.

Мама и сейчас работает консультантом по творческим вопросам. Когда ко мне приходят молодые артисты с какими-то предложениями, я их первым делом к ней посылаю, потому что мама — профессионал, у нее авторитет, огромный опыт и знание цирка. И ребята к ее советам прислушиваются. Мы часто просматриваем вместе с ней новые номера, потом обсуждаем их. Мне интересно мамино отношение к увиденному. Безусловно, во многом мама — человек из прошлого, и ее восприятие, какие-то суждения достаточно наивны. Но ведь в наивности ничего плохого нет. Наивность — это прежде всего следствие чистоты души. И я очень рад, что мы работаем вместе в столь дорогом ее сердцу цирке... А с отцом у нас серьезных проблем не было. Все-таки мы — мужики. Из общения с ним по работе я многое в жизни понял и переосмыслил.

Думаю, он — тоже. Мы очень сблизились. Во-первых, работа объединила, а во-вторых, появилось время для бесед друг с другом, которого раньше из-за его постоянных разъездов не было. И мне кажется, что за эти 4 года я отца узнал, наверное, больше, чем за всю свою прошлую жизнь. Иногда вечером папа звонил мне в кабинет и говорил официально: «Максим, зайдите, пожалуйста». Захожу, а у него уже бутылочка на столе стоит, закуска нехитрая разложена. «Давай махнем, что-то устали сегодня…» Отец любил выпить — не напиться, а именно выпить под хорошую закуску, с друзьями посидеть, попеть, пообщаться. Пил он только водку. Я пытался приучить его к виски, но безнадежно. «Да ну, дрянь это все», — отмахивался.

Конечно, мы с отцом спорили. Что-то из того, что я предлагал, он категорически отвергал, причем, что очень характерно для него, по причинам чисто эмоциональным.

В нем совершенно не было какого-то делового начала, он ко всему подходил с точки зрения добра и искренности, исходя из своего кристально порядочного отношения к людям, к жизни. Разумеется, папиной добротой, доверчивостью и открытостью пользовались, много раз обманывали. Так вот, если отец узнавал о том, что человек, которому он доверял, обманул его, предал, он просто вычеркивал его из жизни. Навсегда. Это для него было самое страшное. Однажды, когда мы уже вместе работали, я принес довольно интересный проект. Отец просмотрел его и сказал: «Если ЭТОТ здесь участвует, меня там не будет». Я попытался убедить: «Погоди, — говорю, — тебе с ним водку не пить, разговоры не разговаривать, ты его даже не увидишь.

Я все беру на себя. Он ведь нам деньги дает на наше дело!» — «Пусть дает сколько угодно, я ничего не подпишу». С пеной у рта я доказывал, что контакт с этим человеком необходим для дела, приводил самые веские аргументы, но папа помнил о его давнем предательстве и больше ни при каких обстоятельствах не хотел с ним иметь дел. Мне это было не очень понятно. Я считаю, что в бизнесе главное — результат. Но не в том плане, что цель оправдывает любые средства, нет. Десять заповедей никто не отменял, как в обычной жизни, так и в деловой. Просто я немного жестче папы. Зная, что от участия в проекте того или иного человека будет польза, я могу закрыть глаза на то, что он в свое время сделал мне какую-то бяку. Другое дело, что не стану с ним вместе выпивать, общаться вне работы, а предвидя, что от него можно ждать, буду держать его на контроле.

Но от перспективного проекта из-за его прежних или возможных будущих гадостей не откажусь. А папа абстрагироваться от этого не умел. Не мог ни забыть, ни простить обмана. К нему часто приходили люди, плакали, объясняли сложности своей ситуации, просили помочь, и папа тут же включался в их проблемы — хлопотал, ходатайствовал, а потом выяснялось, что все совсем не так. Что в основе всех стенаний была только корысть, желание получить какие-то деньги или блага. Банальный обман. Конечно, мы оберегали отца, но самые разные мошенники всевозможными путями прорывались к нему и рассказывали страшные истории о своей жизни. Не счесть тех украденных документов и денег, тяжело заболевших мужей, жен и детей, погибших собак. И отец всем помогал. Я пытался его вразумить: «Тебя просто разводят, разве не видишь, что это жулики, попрошайки?»

А он посмотрит на меня так внимательно-внимательно и скажет: «Максим, а вдруг это правда?» Ну и как он мог заниматься бизнесом с таким отношением к людям?

Но при всей своей мягкости папа мог быть крайне непреклонным. Один раз я видел его в гневе. В конце 80-х годов в Москву впервые приехал Гарри Орбелян — брат джазмена Константина Орбеляна, давно эмигрировавший в Америку и ставший там крупным бизнесменом. С отцом они приятельствовали с конца 60-х годов, познакомившись когда-то на гастролях советского цирка в США — Гарри как раз их организовывал. Там они много общались, потом какое-то время переписывались, а затем в «Правде» вышла статья, сообщившая, что Гарри — агент ФБР. Папа очень переживал… И тут вдруг Гарри звонит отцу из московского отеля: «Юра, я в Москве, хочу увидеться».

Отец говорит: «Очень рад, приходи завтра к нам обедать, Таня сделает борщ, посидим, выпьем». — «С удовольствием». На том и порешили. Через минуту раздался звонок. «Юр, привет, это Толик, майор, помнишь?» — сказали в трубке. «Ну, помню», — отвечает папа. «Слушай, у тебя завтра встреча намечается», — продолжает майор. А я смотрю, отец начинает просто чугунеть, глаза становятся непроницаемые, белые: «Ну?» — «Так надо поломать, есть такое мнение». — «Чье мнение?» — «Нашего полковника». — «А-а-а, полковника? Так вот слушай меня и передай своему полковнику, чтобы он со своим мнением и вместе с генералом шел на… А я в своем доме буду встречаться с тем, с кем хочу!» И повесил трубку. Вижу, стоит бледный весь, руки трясутся… А потом стал ходить по квартире и рассуждать вслух: «Ну что они мне сделают?

Ничего. Звание отнимут? Ну и что? За границу не пошлют? Да хрен с ней, я ее всю объездил уже. С работы выгонят? Не выгонят, я им нужен». И тут опять телефонный звонок: «Юр, это Толик. Я там договорился, дают добро».

— Родители оказывали на вас влияние?

— Не впрямую. Но своим отношением к окружающим людям, ко мне, друг к другу — безусловно. Главным ведь в их союзе что было? Три основных кита: любовь, нежность и взаимоуважение. И это очень хорошо чувствовалось. Мы жили в коммуналке в арбатских переулках, абсолютно такой московской — настоящая Воронья слободка, которую Ильф и Петров в «Золотом теленке» описывали. Со всеми составляющими. Но соседи были нормальные, жили без конфликтов. А половину этой большой квартиры занимала наша семья — мы с родителями, бабушка и мамина сестра с мужем и детьми.

Все это называлось «Колхоз «Гигант». На входной двери под звонком так и было написано: «Колхоз «Гигант» — 3 звонка. И когда родители работали в Москве, все их друзья-приятели после спектакля собирались у нас. Сидели до утра. Для нас с моим двоюродным братом самыми счастливыми моментами были те, когда о нас забывали. Мы сидели под столом и слушали, как общаются взрослые. А слушать, поверьте, было что. 60-е годы, «оттепель». Да и люди собирались, прямо скажем, не последние. Дядя Витя (Некрасов), дядя Булат (Окуджава), дяди Жени (Евтушенко и Урбанский)... Как они говорили, как пели, как спорили, это же с ума сойти можно! Естественно, все это не могло не отложиться во мне, и чурбан впитал бы что-то. Где-то полчетвертого утра они спохватывались: «Дети, да вы что, не спите?!

Немедленно в кровати!»

Другое дело, что видел я своих родителей все-таки мало — 2—3 месяца в году, не больше. Они же все время ездили на гастроли. Но странное дело, несмотря на их физическое отсутствие, я никогда не ощущал себя брошенным. Они как бы все время были рядом, постоянно звонили из всех стран и континентов, слали нежные письма. Но, разумеется, все проблемы моего детско-подросткового периода доставались моей замечательной бабушке. Господи, сколько же крови я ей попортил! Я ведь, как уже можно догадаться, не самым послушным ребенком был. Нет, ничего такого сверхплохого не делал, но шалил много. И в драках дворовых участвовал, и двойки таскал, и из школы меня выгоняли — все было. Наверное, мне просто не везло с некоторыми учителями.

Ну, если в 7-м классе я по-английски говорил лучше, чем моя учительница английского языка, и читал больше, чем учительница литературы! К тому же носил длинные волосы, писал шариковыми ручками, ходил в джинсах, что запрещалось, приносил друзьям зарубежные пластинки, что тоже в те времена не приветствовалось… Понятно, все это вызывало раздражение. Естественно, и с моей стороны ответное. В школе мне постоянно говорили о том, что я не имею права позорить фамилию, иначе все про мое недостойное поведение расскажут папе. А в параллельном классе учился мальчик, с которым мы хотя и не дружили, но чувствовали молчаливую солидарность. Его отец был Героем Советского Союза, полярником и все время находился на дрейфующей льдине. И пареньку постоянно грозили написать папе на льдину, если он будет плохо себя вести.

Дескать, как же папе будет стыдно там, на льдине, за то, что его сын получил двойку по геометрии. Абсурд такой социалистический. Не знаю, как тот мальчик, но я прекрасно понимал абсурдность всех этих заявлений, поэтому меня они не сильно трогали.

— Приезжая домой, родители вас ругали?

— Мама — бывало. Вела какие-то спасительные беседы, в мелком возрасте пару раз по заднице от нее получал, но дальше этого дело не пошло. А папа никогда не ругал. Он по сути своей ругаться не умел. Нет, матом-то пальнуть мог запросто, кстати, крайне органично у него это получалось. А вот ругать и воспитывать людей ему было противопоказано. Жесткости в нем не было ни на йоту.

Наблюдая за тем, как он ругает подчиненных, я просто умирал от смеха. «Ну как же так у тебя получилось? Ты уж больше так не поступай…» Папа переживал больше, чем человек, которого он должен отчитать. А уж если, не дай бог, выговор объявить или уволить надо было — это просто повеситься можно. Так что и меня отец никогда не воспитывал…

— Вам не хватало общения с родителями? Или, появляясь дома, они все-таки компенсировали свое частое отсутствие какими-нибудь совместными семейными мероприятиями, поездками?

— Крайне редко, и это носило какой-то конвульсивный характер. Такие, знаете ли, спазматические выезды семьей на лыжах зимой в Подмосковье, но какого-то особого удовольствия все это не приносило.

Сейчас даже не соображу, что могло отца на это сподвигнуть, потому что просто так куда-то поехать и где-то бесцельно побродить — это были не его радости. Он любил быть дома — посидеть в тишине, почитать, поговорить… Как же смешно он пересказывал то, что произошло с ним за день! В его интерпретации все истории носили анекдотический характер. Помню, говорил о съезде профсоюзных работников культуры, так мы ржали просто до колик. Хотя, казалось бы, что в этом могло быть смешного? А анекдоты в его исполнении… К счастью, все имеют представление о том, как он их рассказывал. Папа действительно анекдоты собирал — начал еще в детстве, продолжил в армии и так до конца дней делал свои записи. Писал конспективно, по ключевым словам, фразам. Потом, перечитывая, иногда забывал начало и злился чудовищно.

«Моя личная жизнь складывалась и раскладывалась достаточно сумбурно. Это же как бизнес-проект — может получиться, может не получиться. Дважды у меня не получилось,а в третий — повезло»
«Моя личная жизнь складывалась и раскладывалась достаточно сумбурно. Это же как бизнес-проект — может получиться, может не получиться. Дважды у меня не получилось,а в третий — повезло»
Фото: Марк Штейнбок

Когда начал составлять первую книжку анекдотов, все записки свои выволок и нас просто изводил ими, совсем измучил. Бывало, ночью растормошит, вырвет из сна и начнет допытываться: «Что это за анекдот, начала не помнишь? У меня только финал сохранился: «... ну что, сука зеленая, отплавался?» Смешно же было, раз я записал». Мама моя тоже с замечательным чувством юмора, с восхитительным даром рассказчика. Некоторые анекдоты они вместе с папой рассказывали, играли их. Она же партнером его была. Народ просто валялся от смеха…

По скудоумию, свойственному молодости, долгое время я обижался на отношение ко мне отца. Задевало то, что я для него всегда был на последнем месте. Всем он все время что-то делал, в чем-то помогал, а я как бы оставался на потом: мол, ты же рядом, никуда не денешься, а тому человеку надо срочно помочь.

Квартирой, машиной, пропиской, лекарствами, больницей, званием, работой — и так без конца... А потом мне стало понятно, что я у него и так под крылом и к себе он относится точно так же, как и ко мне, а значит, обижаться не на что. К тому же я никогда особыми запросами не отличался, потому что отец и мама всегда жили достаточно скромно. Да, была машина, и это, может быть, их чуть-чуть выделяло, но не более того. Отец квартиру-то получил случайно. Пришел в Мосгорисполком за кого-то хлопотать, и один из секретарей поинтересовался: «А вы-то как?» «Да я-то ладно», — отмахнулся папа. «Погодите, вы с ума сошли, что ли? Вы уже полсотни человек вселили, а сами в коммуналке живете...» У отца было гениальное, редчайшее качество — совершенное отсутствие второго плана. Везде он был самим собой. И в повседневном общении, и в работе.

Да, он — актер, лицедей, а значит, должен играть чужую жизнь, но он не играл чужую жизнь. Он играл самого себя в тех ситуациях, в каких оказался его герой. Поэтому, наверное, и была такая достоверность, такая квазиискренность. И в жизни папа абсолютно одинаково, одной лексикой говорил со всеми — с министром и с шофером, с униформистом и с президентом, с директором банка и с вахтером. Не подстраивался, не старался попасть в тональность собеседника, не менял интонаций — он просто не мог этого сделать.

— Трудно было занять место Юрия Владимировича во главе цирка после его ухода из жизни?

— Конечно же в цирке все привыкли жить под покровительством отца, потому что он мог решить любой вопрос — и с главой администрации района, и с мэром города, и с президентом, и с секретарем ООН, если это понадобилось бы.

И когда его не стало, мне на первых порах конечно же пришлось нелегко. Не в цирке, нет. Там меня все знали и понимали, что я из себя представляю. Поэтому проблем не было. А вот вокруг цирка — да, серьезные сложности возникали. Не зная меня, многие полагали, что это просто очередной сынок, поставленный папой на теплое место. Так что наездов было немало, вплоть до того, что детям моим приходилось в школу ездить с охраной. А что вы хотите — семнадцать с половиной тысяч квадратных метров в центре Москвы! Понятно, что это лакомый кусок. Спасибо, Юрий Михайлович Лужков помог решить проблему в пользу цирка.

— Максим Юрьевич, а как у вас по части личной жизнь сложилось?

— Моя личная жизнь складывалась и раскладывалась достаточно сумбурно. Это же как бизнес-проект — может получиться, может не получиться. Дважды у меня не получилось, а в третий — повезло. Первый раз я женился в 19 лет на девчонке, с которой был знаком еще по школьной компании. С моей теперешней точки зрения, это было абсолютной глупостью. Я — студент, только начинал работать, ни кола ни двора своего нет. Жили с моими родителями, что, конечно, неправильно. Даже с такими святыми людьми, как мои папа с мамой. У всех людей есть свои привычки, вкусы, симпатии-антипатии. И человеку со стороны трудно все это принять. Но себя ломать не каждому дано, да и не каждому хочется. Разумеется, спустя два года мы с молодой женой тихо разошлись.

Несколько лет спустя я снова женился, появилась дочка.

На этот раз отец купил нам квартиру, которую после развода я, естественно, оставил… Честно могу сказать, когда родилась Маша, я испытал какой-то шок. Вроде как ощутил, что перешел в совершенно другое состояние, измерение. Не в плане ответственности, потому что я всегда, несмотря на свое раздолбайство, был человеком достаточно ответственным, кстати, возможно потому, что вырос в цирке. Но отцовство — это какая-то особенная фаза. Поэтому расставание с женой на этот раз было достаточно мучительным. Тогда дочке было 3 года, сейчас ей уже 27 лет, она замужем, живет с мужем и мамой в Германии, работает врачом. К сожалению, почти все это время мы с ней не общались. Потребность-то у меня была, но что-то не складывалось. Сначала мне с ней просто не разрешали общаться, потом, наверное, мешал страх перед тем, как мое появление будет воспринято ребенком…

А вот в прошлом году мы нашли друг друга. Самое смешное, что свели нас мои сыновья, и все получилось достаточно органично. Маша приехала сюда по печальному поводу — делать операцию на почке. Оказалось, что у нее проблемы, схожие с моими. Очевидно, это наследственное. И первый раз за очень многие годы мне позвонила моя бывшая жена с просьбой помочь, так как немецкие медики посчитали, что почку следует удалять. Разумеется, я сделал все возможное и рад, что старался не зря — Машу очень хорошо прооперировали. И вот когда она лежала в больнице, два моих сына пошли ее навещать. Причем вместе с девушкой старшего, Юры. Тряслись они при этом, как два ослиных хвоста. А Настя — барышня смелая, поэтому она просто вошла в палату и сказала: «Здравствуйте, Маша, я — Настя, а там, за дверью, — ваши братья». А потом, спустя время, мне позвонил Юра (они с Настей, теперь уже ставшей его женой, живут отдельно от нас) и говорит: «Вот Маша заехала, сидим, пиво пьем.

Приезжай». И так я первый раз за столько лет увидел дочь. Вот такие бывают жизненные истории…

А третий мой брак оказался счастливым. Через полтора года у нас с Машей будет уже серебряная свадьба. В знакомстве нашем не было ничего необычного. У нас еще со времен журфака существовала музыкальная группа. Мы собирались, играли, где-то выступали, ездили даже на гастроли. И вот как-то звукооператор сказал: «Сестра моей жены на скрипке играет. Может, стоит ее притянуть? Правда, она моложе нас». Ну а чего? Пускай попробует. Пришла девочка — совсем худенькая, маленькая, со скрипочкой в руках. Училась она в Институте управления. В то время я еще не развелся и мучительно сосуществовал с женой, в отношениях с которой все уже агонизировало.

Не могу сказать, что любовь к Маше случилась у меня с первого взгляда, но постепенно она стала приближаться, а вскоре после того, как я окончательно ушел из дома, утвердилась окончательно. Очень я боялся сделать предложение. После двух неудачных попыток создать семью у меня развился комплекс, и вообще я тогда находился в состоянии отчаянной депрессии. Нет, не запил, ничего с собой не делал, но у меня появилось какое-то предубеждение против серьезных отношений с женщинами. И когда наши чувства с Машей начали приобретать серьезные очертания, я все время пытался ее от себя отстранить, обезопасить, что ли, от общения с собой. Рассуждал так: «Ничего хорошего у нее со мной не будет. Допустим, один крах — случайность, но второй — уже закономерность, так зачем же ей жизнь губить?»

Причем был абсолютно искренен в своих сомнениях. Но она — девушка мудрая, сумела меня переломить. Правда, расписались мы только через год после того, как у нас родился старший ребенок. Кстати, его появления на свет я тоже боялся. Зачем? Опять будет та же история, а я уже через эти муки прошел. Но говорю же, Маша у меня мудрая. В ответ на все мои мучительные переживания она говорила в основном два слова: «дурак» и «люблю». Очевидно, эта комбинация и сдвинула меня с мертвой точки. Какое-то время мы жили в нашей с родителями квартире на Бронной — у меня там была вполне пристойная комната. После рождения Юрки переехали на дачу, а потом тесть подарил нам однокомнатную квартиру на «Тимирязевской», в которой наша семья прожила 12 лет. После чего удалось, наконец, переселиться в нормальные условия.

«Я говорю Маше: «У нас с тобой в семье классический вариант — два следователя: один добрый, другой злой». А она сердится: «Ну да, получается, что я все время злыдней должна быть, а ты чудо каким хорошим»
«Я говорю Маше: «У нас с тобой в семье классический вариант — два следователя: один добрый, другой злой». А она сердится: «Ну да, получается, что я все время злыдней должна быть, а ты чудо каким хорошим»
Фото: Марк Штейнбок

Маша сначала не работала — занималась детьми, хозяйством, а однажды вдруг сказала: «Слушай, больше не могу. Если так будет продолжаться, я просто одичаю, с ума сойду». А тут как раз наша соседка, руководившая курсами английского языка, позвала ее к себе заместителем. И Маша пошла работать. Через какое-то время начала жаловаться: «Там все организовано неправильно, я сделала бы по-другому. С хозяйкой говорила, но она ничего не хочет менять». Хозяйка, может, и права, но у жены зуд — у нее синдром отличницы, поэтому ей все время хочется что-то улучшать. И мне эти жалобы надоели. Я сказал: «Чего ты от меня хочешь? Я ничем не могу помочь, это не моя площадка, я здесь не играю. Но если действительно хочешь что-то делать сама — давай, дерзай. Деньги у меня есть, купи себе курсы английского языка и делай с ними сама что считаешь нужным».

Так Маша впополаме со своей приятельницей открыла курсы, и дела у них пошли довольно успешно. Потом стала пробовать себя в разных других видах бизнеса. А сегодня она президент очень серьезной туристической компании. И еще работает экономическим директором в архитектурно-проектном институте, который возглавляет ее отец.

— А на какую сферу деятельности вы ориентировали своих сыновей?

— На самом деле они самоориентируются. Старший выбрал продюсерское отделение Школы-студии МХАТ, в этом году уже окончил. Только что женился, съездил в свадебное путешествие. Теперь будет определяться, куда идти и что делать. На него, правда, зарегистрирована частная компания, занимающаяся гастролями цирка шапито.

Младший, Максим, тоже пару раз в поездки с ними съездил, поработал и... отправился по стопам брата. Уже перешел на третий курс. По характеру они очень разные, полные противоположности. Старший — экстраверт, младший — интроверт. На первого наорешь, поругаешься с ним, так он через 10 минут подойдет как ни в чем не бывало. А второй надуется, неделями будет сидеть в своей комнате и страдать, вновь и вновь все прокручивая в голове, дескать, я не сын, а пасынок, чужой в этой семье. Это характер, тут ничего не поделаешь. Раньше дрались они постоянно, такие стычки были, что их еле-еле удавалось растаскивать. Однажды во Франции сцепились, в ресторане. Официанты чуть с ума не сошли — все вокруг залито красным, и непонятно, кровь это или вино. Кстати, Юрка с Настей в свое свадебное путешествие поехали как раз туда, в Довиль, и перед поездкой я ему сказал: «Ты сходи навести ресторан, где вы с братом чуть не поубивали друг друга».

Слава богу, последние два года они общаются более менее нормально.

— Вы — строгий отец?

— Нет, и жена меня все время за это ругает. А я говорю ей: «Все отлично, у нас с тобой классический вариант — два следователя: один добрый, другой злой». А она сердится: «Ну да, получается, что я все время злыдней должна быть, а ты чудо каким хорошим». — «Так ты же сама выбрала себе такой образ». На самом деле Маша безумно любит мальчишек и очень за них переживает. Когда Юрка на втором курсе завалил сессию, у нее был настоящий нервный срыв — со слезами, истериками, валокордином. Мы чуть не развелись тогда… — Где труднее управлять — на работе или дома?

— Дома не нужно управлять.

«После двух неудачных попыток создать семью у меня развился комплекс и я находился в состоянии отчаянной депрессии. Но Маша у меня — мудрая. В ответ на все мои мучительные переживания она говорила в основном два слова: «дурак» и «люблю». Очевидно, эта комбинация и сдвинула меня с мертвой точки»
«После двух неудачных попыток создать семью у меня развился комплекс и я находился в состоянии отчаянной депрессии. Но Маша у меня — мудрая. В ответ на все мои мучительные переживания она говорила в основном два слова: «дурак» и «люблю». Очевидно, эта комбинация и сдвинула меня с мертвой точки»
Фото: Марк Штейнбок

Более того, скажу неожиданную вещь: и на работе не нужно управлять, как это ни парадоксально. Вот зачем на корабле капитан? Только для одной цели — на случай катастрофы, чтобы принять решение и за все ответить. Так и в цирке то же самое. Когда стоишь во главе команды, которая работает, как швейцарские часы, руководить совсем несложно. У меня все люди опытные, прекрасно знающие свое дело, а значит, все идет правильно, своим чередом. Хотя, разумеется, случаются какие-то нештатные ситуации. Вот тут-то как раз и надо оправдывать свою «капитанскую» миссию. Помню, на одном из цирковых фестивалей накануне закрытия мой коллега, так же, как и я, директор цирка и член жюри, говорит мне: «Мы вроде все решили, ничего, если я уеду сегодня?»

Я спрашиваю: «Что-то случилось?» — «У меня погрузка завтра начинается». Я прямо обомлел: «А ты что — будешь сам слона в задницу пихать, чтобы он в машину влез?» — «Нет, просто мне неспокойно». Несчастный человек, как можно не доверять своим людям? Если у меня в цирке во время погрузки я вдруг выйду во двор и стану смотреть, у всех начнется паника: «Что он пришел-то?!» И артистами я не вижу необходимости руководить. У меня совершенно другие цели. Я — менеджер, и моя основная задача — стратегическое планирование, контакты, контракты, бюджет... А налаженный производственный процесс и творческий — это те сферы, в которые, по-моему, не нужно вмешиваться. Так же, кстати, как и в воспитательный. Достаточно сообщить детям о том, что такое хорошо и что такое плохо, и сделать это как можно раньше.

Вот, собственно, и все. А дальше просто жить и понимать: от того, как ты себя ведешь и с кем общаешься в своем ближнем круге, будет напрямую зависеть то, какими людьми вырастут твои дети. Мы с женой это прекрасно понимаем, так же, как в свое время это прекрасно понимали наши родители.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Это по-русски! Олег Рой познакомил страну с новыми супергероями
В Сочи завершился Всемирный фестиваль молодежи-2024, который в этом году объединил 20 тысяч участников из 188 стран. Фестиваль проходил с 1 по 7 марта на федеральной территории «Сириус»: за первую неделю весны здесь прошли гала-концерты, выставки работ художников из Донбасса, тренинги, лекции и кинопоказы, а поделиться опытом с молодежью приехали известные политики, спортсмены, артисты, режиссеры и общественные деятели.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог