Людмила Иванова: «Признание важно — оно помогает жить»

«Перед наркозом еще шутила: «Помните, я — государственное достояние!»
Татьяна Зайцева
|
12 Октября 2011
Фото: Марк Штейнбок

«Сейчас, после больницы, куда я попала в крайне тяжелом состоянии, с трудом возвращаюсь к жизни. Но когда меня спрашивают: «Как самочувствие, что принимаете?» — отвечаю: «Чувствую себя хорошо, а принимаю оптимизм — в таблетках и каплях». Так было всегда. Я по натуре человек жизнерадостный. Очень люблю жизнь, хотя она далеко не всегда меня щадила».

–Мне 17 лет. Иду на кладбище к папе, я часто туда ходила. Бреду, погрузившись в невеселые мысли. Совсем ушла в себя. В какой-то момент очнулась, оглядываюсь по сторонам и прихожу в ужас. Оказывается, я перехожу мост над железнодорожным полотном, который… разобран — ремонт идет. Перил нет. А у меня под ногами лишь покатая поверхность тонкого бревна. Взглянула вниз — а там, в пропасти, железная дорога, рельсы, мчащийся поезд… От страха зажмурилась. Понимаю: если сейчас оступлюсь — это все, конец. Что делать? Разворачиваться и возвращаться? Но какой смысл? Я же на середине пути: впереди полмоста и сзади полмоста. Эх! Набрала в грудь побольше воздуха и пошла вперед. И дошла… Этот случай навсегда убедил меня в том, что в жизни можно преодолеть все. Если только собрать всю волю в кулак и сказать себе: «Надо! Мила, ты сможешь, ты все преодолеешь!..»

Я — студентка первого курса Школы-студии МХАТ.

«Местные мальчишки кричали: «Ну чё, москвичи, из Москвы драпаете?! Трусы!»
«Местные мальчишки кричали: «Ну чё, москвичи, из Москвы драпаете?! Трусы!»
Фото: Фото из семейного альбома

Только что закончилась зимняя сессия, все экзамены сданы на «отлично». Сокурсники разъехались на каникулы, а я осталась в Москве. Сижу дома, в нашей коммуналке, прикидываю, куда бы пойти. Раздается звонок в дверь. Открываю. Какой-то незнакомец взволнованно объясняет, что возле подъезда мужчине стало плохо и он просит позвать кого-нибудь из нашей квартиры. Мамы дома нет. Я рванулась вниз. Вижу папу: стоит, облокотившись на стену. Лицо как мел. С помощью людей довожу его домой. Укладываю в постель. Вызываю врача. Он приходит, констатирует: инсульт. Папа уже без сознания. Дышит тяжело, громко… Так продолжается пять дней. Мать от свалившейся беды в полной растерянности. Я мучаюсь от своей беспомощности. Ощущение одно: ужас.

Единственное, что делаем: по очереди поим папу с ложечки, ухаживаем за ним. Приходит участковый врач. Осматривает отца и… выписывает справку о смерти. У меня истерика: кричу на нее, ругаю последними словами… Она, оставив справку на столе, молча уходит. Смотрю на папу, а у него — так и не пришедшего в сознание — по щеке льется слеза. Значит, все слышал… На следующий день он умер. У меня на руках. Это был 1951 год. Папе — 46 лет, мне — 17… Потрясение матери оказалось настолько сильным, что она слегла. Просто отрешилась от жизни — не могла ни говорить ничего, ни тем более что-то делать. Нервы не выдержали, совсем сдали… И все свалилось на меня: и получение места на кладбище, и организация похорон, и позже — даже установка памятника на могилу, правда, это уже с помощью двух папиных аспирантов. Ситуация усугублялась тем, что в институте, где работал отец, тоже были каникулы, и все коллеги-педагоги разъехались.

Вот и пришлось мне крутиться самой. А что было делать? Маму госпитализировали в клинику нервных болезней, и надолго — в общей сложности, с небольшими перерывами, она провела в больницах, перемещаясь из одной в другую, около трех лет. Потом вышла на работу, но уже совсем по другой специальности — раньше была экономистом в Госплане, а стала работать простой машинисткой в издательстве «Иностранная литература»... Какой же несчастной я себя ощущала! Никак не могла смириться с тем, что папы больше нет, отказывалась верить в то, что никогда больше не увижу его — такого доброго, деликатного, благородного. И невероятно талантливого... Ученый-географ, полярник, папа был начальником экспедиций на Земле Франца-Иосифа, на Шпицбергене, на Северной Земле, участвовал в спасательной экспедиции на ледоколе «Красин».

Мила Иванова. 1957 г.
Мила Иванова. 1957 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Написал много книг о Северном полюсе. В его честь даже назван небольшой остров Земли Франца-Иосифа. Работал отец сначала в Арктическом институте в Ленинграде, а потом, по настоянию мамы-москвички, переехал в столицу. Здесь, в Московском областном педагогическом институте имени Крупской, основал географический факультет и стал его деканом. Студенты его обожали, дневали и ночевали у нас дома, а он возился с ними, как со своими детьми, устраивал длительные походы — то в пустыню Каракумы, то по Военно-Грузинской дороге. Часто брал с собой меня… Я подходила к папиным шкафам с книгами, гладила корешки и разговаривала с ним, самым любимым человеком на свете. На кладбище ходила через день, и это мне помогало...

И еще, как это ни покажется странным, меня спасал Гоголь: читала «Вечера на хуторе близ Диканьки», и на душе становилось полегче. Почему-то именно эта книга выволакивала меня из депрессии… А ведь поникнуть было отчего.

Я осталась совершенно одна в нашей комнате в коммуналке. Стипендия — 200 рублей, а это совсем мизерные деньги. Спасибо, папин товарищ дает дельный совет: продать университету отцовскую географическую библиотеку. Это становится подспорьем — можно оплачивать квартиру, покупать гостинцы для мамы. Многие советуют: «Почему бы тебе не бросить институт? Пойдешь работать, появятся средства для нормальной жизни». Но нет, боже упаси, Школа-студия — это святое. Любые лишения готова терпеть, только бы не уходить оттуда... С грехом пополам доживаю до весны, и тут сваливается новая беда.

Выясняется, что у маминой мамы, моей обожаемой бабушки, — рак, причем болезнь уже в последней стадии. Перебираюсь к ней в поселок Лосиноостровский, и начинается жизнь на разрыв: ухаживаю за бабулей, навещаю маму в больнице, хожу на могилу к папе, одновременно продолжаю учиться — готовлюсь к сессии, сдаю экзамены. Сдав последний, возвращаюсь, а бабушки уже нет в живых… Опять занимаюсь похоронными хлопотами… Зная о моем горе, меня очень поддерживал руководитель курса Николай Иванович Дорохин. Но надо же такому случиться, что и он слег с инфарктом. Я совсем сникла. Тяжесть на душе немыслимая, по утрам просыпаться не хочется, горькие думы рвут на части. Что делать мне одной-одинешеньке со своим безысходным отчаянием?.. Как прожила лето — не помню. Но в один из дней, перед началом второго курса, все-таки сумела встряхнуть себя.

Вдруг, как отчетливая картинка, вспомнился тот случай, когда в ужасе стояла посередине моста над бездной, и я поняла, что сейчас нахожусь точно в таком же положении — на краю гибели. И снова сказала себе: «Хватит скисать! Нужно возвращаться к нормальной жизни! Мила, ты сможешь, ты все преодолеешь!..» Смогла, преодолела. Первым делом пригласила к себе жить двух студенток из общежития, и как только девчонки переехали, мир для меня перестал быть черным, он снова заиграл разноцветными яркими красками. Несмотря на то что из еды у нас была только манная каша на воде, посыпанная залежалым зеленым сыром, и хлеб, в мою жизнь снова пришла радость и надежда… (Со вздохом.) Вот и сейчас, на старости лет, мне снова приходится говорить себе те же заветные слова: «Мила, нужно возвращаться к нормальной жизни!

Ты это сможешь, ты все преодолеешь!..»

Еще в 90-м году я создала детский музыкальный театр «Экспромт», которым руковожу до сих пор. Он — смысл моей жизни, потому что нет для меня большей радости, чем заниматься детьми, работать для детей. Так вот в нашем театре идет замечательный спектакль «Пиковая дама», где я играю старую графиню. (Улыбнувшись.) Хотя говорят, что это мистическая роль, брать ее на себя так же опасно, как участвовать в «Мастере и Маргарите». А я ведь и там — в фильме Юрия Кары — тоже играла… Может, эти суеверные опасения и ерунда, но, пережив то, что мне довелось, невольно все сопоставляешь и начинаешь задумываться на эту тему. И все равно я никогда не откажусь от этого спектакля, вот только не знаю теперь, скоро ли опять смогу выйти на сцену… Где-то я прочитала, что Екатерина Великая, у которой болели ноги, всегда носила валенки.

«Все женщины мне завидовали. «Везет же Ивановой, — говорили, — опять к Депардье идет целоваться»
«Все женщины мне завидовали. «Везет же Ивановой, — говорили, — опять к Депардье идет целоваться»
Фото: Фото из семейного альбома

Даже для балов у нее были специальные — красивые, легкие, удобные, закрывающиеся вечерними платьями. Вот и моя Анна Федотовна в «Пиковой даме» ходит в валенках, и в кресле, на котором ее возят, сидит в бальном платье и в валенках. К сожалению, у моей героини они оказались не такими качественными, как у русской императрицы. И на одном из спектаклей я этим валенком натерла ногу, а в ранку, как потом выяснилось, попала инфекция. Но я особого внимания не обратила. Подумаешь, маленькая ранка, ну болит. Поболит и пройдет. Залепила, как водится, пластырем. Походила день, другой — не проходит. Стала смазывать какими-то мазями, сеточку йодовую накладывать. Не помогает. Наоборот, ранка начала разрастаться, нарывать, болит все сильнее. Лечу уже этот нарыв, опять же, всевозможными доморощенными способами.

(Со вздохом.) Нет, нельзя поступать так легкомысленно, когда дело касается здоровья… Месяца три я занималась самолечением, и вдруг организм ка-а-ак взорвется! Температура 40, дикий озноб, сердце бьется со скоростью пулеметной очереди, воздуха не хватает, дышать с каждой минутой все труднее, до кожи невозможно дотронуться ни в каком месте — от малейшего прикосновения жуткая, невыносимая боль. Муж вызывает «скорую». Приехавший врач ахает — оказывается, это острый сепсис, то есть началось общее заражение крови. Причем в тяжелой форме. Меня срочно везут в больницу, ближайшую, где есть гнойно-хирургическое отделение. Договариваться о какой-то особой клинике времени нет — вопрос «жизнь или смерть» стоит ребром, я могу умереть в любой момент. Тут уж не до того, чтобы пробиваться в Кремлевку.

В результате попадаю в обычную больницу — в народе такие, оказывается, еще с войны 1812 года называют «для бедных». Дальше — срочная операция. Помню, везут меня в операционную, а я неизвестно кому кричу, кого назначить на роли вместо меня. Думала: все — не вернусь… (С улыбкой.) Но, как видите, вернулась. Спасибо замечательному хирургу Алексею Владимировичу Бородину — спас меня, вытащил с того света. Редких душевных качеств человек… Но с какими же серьезными лицами и он, и вся бригада были на операции — ужас! Я перед наркозом еще пыталась шутить: «Товарищи, помните, я — государственное достояние!» — а они даже не реагировали. Сейчас-то мне ясно, почему: понимали, в каком я находилась состоянии, и им явно было не до смеха. Ох, низкий поклон всем этим людям… О своем пребывании в этой больнице я написала повесть — а что еще делать ночами, когда не спится?

«Говорят, что роль старой графини в «Пиковой даме» — мистическая. Брать ее на себя так же опасно, как участвовать в «Мастере и Маргарите». А я ведь и там играла… Пережив то, что мне довелось, невольно начинаешь задумываться на эту тему...»
«Говорят, что роль старой графини в «Пиковой даме» — мистическая. Брать ее на себя так же опасно, как участвовать в «Мастере и Маргарите». А я ведь и там играла… Пережив то, что мне довелось, невольно начинаешь задумываться на эту тему...»
Фото: Фото из семейного альбома

А спать невозможно: боль такая страшенная... Вот и спасалась, описывая свои впечатления. Много их было… Что такое больница «для бедных»? Туда свозят всех. Зимой — бомжей с отмороженными конечностями, летом — людей с жуткими последствиями от укусов клещей, комаров, с какими-то чудовищными фурункулами, нагноениями. В моей палате лежали шесть человек, периодически соседки менялись. И все они оказались чудесными женщинами — отзывчивые, заботливые. Добрейшая Маша сидела у моей постели и ждала, когда я проснусь после наркоза, чтобы напоить меня водой, поухаживать... Как я благодарна всем им, сохранившим доброту, несмотря ни на что! А ведь многим пришлось пережить настоящие жизненные трагедии. Сколько горя, сколько страданий выпало на их долю!

У одной женщины ребенок погиб в яслях — воспитательницы не заметили, что он уткнулся лицом в подушку и задохнулся. У другой пропал 18-летний сын. У третьей зять заступился за попутчицу в электричке, и его выкинули из поезда на ходу — разбился насмерть. А еще у одной, одинокой, на руках слепой отец, мать после инсульта и единственный брат, которого этой зимой сбила машина: тяжелейшие травмы, в результате инвалидность. Жена тут же от него ушла, причем оставив ему ребенка, денег на которого не дает. Вот такой воз и тянет эта несчастная женщина, работающая пианисткой в музыкальном училище, с соответствующей копеечной зарплатой. Но молодчина — не хныкала, не унывала, такая же оптимистка оказалась, как и я… А я там вообще никому не давала скисать. Со всеми общалась, всех как могла подбадривала.

Веселила и соседок своих, и себя — вспоминала смешные истории из собственной жизни… Хотите, и вас могу повеселить?..

Я вообще-то очень задумчивая. С детства. В эвакуации в восемь лет могла бесконечно бродить в одиночестве по уральским горам, вдоль берега речки, гулять в лесу — думала о чем-то своем, сочиняла что-то. И мне не было скучно. Повзрослев, осталась такой же. Так вот, однажды после репетиции зашла я в магазин, накупила продуктов и решила поехать домой не на метро, как обычно, а на трамвае, чтобы обойтись без пересадок, а то сумки очень тяжелые. Подошла к остановке — никого нет. «Наверное, — думаю, — трамвай только что отошел». Стою, жду следующий. Задумалась, как обычно. Вдруг меня окликает актер, Алеша Кутузов: «Мила, а чего ты здесь стоишь?» — «Да трамвая жду, а его что- то долго нет, полчаса, наверное, уже прошло».

Он ка-а-ак расхохочется: «Ты что?! Посмотри, рельсов-то нет! Месяца два уже, как их убрали…»

Или, допустим, другая история. Деревня Шишкино, где мы с мужем когда-то купили домик-развалюху за 120 рублей, совсем угасающая. Все жители или разъехались, или поумирали. Последними оставались несколько тетушек, которые вставали каждый день в пять утра и ходили на работу — два километра по грязи в резиновых сапогах. В обед возвращались домой доить коров, потом шли обратно. Тяжелейшая жизнь, но женщины прекрасные. Я со всеми в дружбе. Одна из них как-то говорит мне: «Милка (а меня все Милка-артистка звали), ты в Москву едешь?» — «Да». — «Вот давно хотела тебя спросить: скажи, а ты Лещенко знаешь?» — «Нет, мы не знакомы». — «Как так?!

Ты же артистка, и он артист, почему это ты его не знаешь? Нет, Милка, ты обязательно разыщи его, очень тебя прошу. И, как встретитесь, скажи, что в деревне Шишкино живет одна такая — Лизок, которая любит его без памяти! Правду говорю: веришь ли, когда он поет, я все свои дела бросаю — хоть огород, хоть дойку — и бегу к радио. Включу на всю громкость и слушаю его. Слушаю и плачу — так-то уж сильно люблю…»

Много курьезов из актерской жизни вспоминается. Вот, допустим, мой «роман» с Депардье на съемках «Зависти богов» у Меньшова. Я играла свекровь героини Веры Алентовой. И тут выясняется, что у меня будет сцена с Жераром Депардье... Боже, это же мой любимый артист! И вот он приезжает — прилетает днем на собственном самолете, отснявшись в Чехии в «Отверженных». Вторую половину дня запланировал для съемок у нас.

«Месяца три я занималась самолечением, и вдруг организм ка-а-ак взорвется! Температура 40, дикий озноб, дышать все труднее, от малейшего прикосновения к коже жуткая, невыносимая боль. Муж вызвал «скорую»...»
«Месяца три я занималась самолечением, и вдруг организм ка-а-ак взорвется! Температура 40, дикий озноб, дышать все труднее, от малейшего прикосновения к коже жуткая, невыносимая боль. Муж вызвал «скорую»...»
Фото: Марк Штейнбок

Но в России-то к таким темпам не привыкли, поэтому к съемкам ничего не готово: ни костюм не куплен, ни скатерть для нашего эпизода, ни баранья нога, которой я должна его угощать по сценарию. Так что вместо съемок французскую звезду везут показывать достопримечательности. За это время срочно закупается необходимый реквизит. По поводу бараньей ноги меня предупреждают: «Ты хоть и должна быть щедрой хозяйкой, но уж сразу-то всю ногу не пускай в оборот, постарайся, чтобы ее хватило хоть на два дубля». Но это оказалось неосуществимо — Депардье уплетал баранину очень хорошо, с аппетитом. Я же, как увидела его, влюбилась в него еще больше и кормила, конечно, от всей души. А перед тем как он уходил, дала еще с собой пирог и напутствовала с ходу придуманной фразой: «В гостиничном буфете не ешьте — отравитесь!»

И он расцеловал меня — по-русски, три раза. Так дальше и повелось: как он увидит меня, тут же подходит и трижды целует. Все окружающие женщины завидовали. «Смотри-ка, — говорили, — опять к Ивановой идет целоваться. Везет же Милке!..» (Смеется.)

Честно говоря, я всю жизнь мечтала сыграть любовь. И в «Служебном романе» умоляла Эльдара Александровича: «Ну разрешите, чтобы моя Шура была хоть чуть-чуть в кого-нибудь влюблена. Пускай хотя бы из-за угла посмотрит на кого-то с нежностью. Пусть бы даже на Бубликова». Но он сказал твердо: «Идите и собирайте взносы!» Что делать — пошла. И несмотря на то, что мне не удалось обогатить свою героиню красками любви, Шура навсегда осталась моей любимой ролью. Сколько лет уже прошло с той поры, как фильм вышел на экраны, но до сих пор ко мне подходят незнакомые люди и говорят: «Ой, ну как точно вы сыграли!

У нас на работе есть абсолютно такая же деятельница». А это для меня лучшая похвала. Вот и соседушки мои больничные говорили нечто подобное, а я им объясняла, что шесть лет была в «Современнике» секретарем парторганизации, а потом на протяжении лет десяти занималась профсоюзной работой, наверное, поэтому так достоверно и передала характер Шурочки... По правде говоря, мы с моими однопалатницами неплохо коротали время. Я сыграла для них три спектакля — целиком: за себя и за партнеров. А по вечерам ввела за правило пение — и веселее все становились, и здоровее, легкие-то лежачим больным надо развивать. Наверное, люди из других палат считали нас сумасшедшими. Ну, представьте: по больничным коридорам вдруг разносится, допустим, песня о Щорсе: «Шел отряд по берегу...»

«У меня были влюбленности. Но ни разу рядом не появлялся человек, с которым хотела бы прожить жизнь, очень уж я требовательная в этом смысле. И все-таки встретила. Было время бардов, мы оба писали песни, и это нас сблизило...»
«У меня были влюбленности. Но ни разу рядом не появлялся человек, с которым хотела бы прожить жизнь, очень уж я требовательная в этом смысле. И все-таки встретила. Было время бардов, мы оба писали песни, и это нас сблизило...»
Фото: Фото из семейного альбома

А неплохо, между прочим, получалось. Несколько моих хористок оказались очень музыкальными: одна раньше играла на аккордеоне, вторая — в оркестре на домбре, потом та пианистка появилась. Ну и я с музыкальным образованием…

— Людмила Ивановна, как же у вас, потерявшей в прошлом году сына, хватает сил не раствориться в своей боли, а поддерживать, заряжать оптимизмом других людей?

— Знаете, я по натуре, по природе своей человек жизнерадостный. Все и всех люблю. Людей очень люблю. Жизнь как таковую. Семью свою люблю невероятно. Работать люблю… Вот сейчас с трудом возвращаюсь к жизни и ходить пока, к сожалению, не могу. Но когда меня спрашивают: «Как самочувствие, что принимаете?» — всегда отвечаю: «Чувствую себя хорошо, а принимаю оптимизм — в таблетках и каплях».

Так было всегда. (Сдержав навернувшиеся слезы.) Вот только после смерти Саши гораздо сложнее найти эти «микстуры оптимизма». Хотя все равно стараюсь…

Как могло такое случиться с моим сыном — не знаю. Сердце, сказали врачи, остановилось. А мы и не знали, что у Саши нелады с сердцем. Больше всего переживаю из-за того, что мне даже не пришло в голову дать ему нитроглицерин — первое, что дают в таких случаях. Вдруг спасло бы?.. Хотя вряд ли. Может, это вообще было осложнение после гриппа — он три недели жутко болел... (С тяжелым вздохом.) На наших руках Саша умер. Они с женой приехали к нам на Пасху. Мы отметили праздник, пообщались. А ночью Саша пришел ко мне — в халате, с кошкой на плече.

Вот с этой самой, Мусей, его любимицей… О чем-то незначительном мы разговариваем, как вдруг Сашка закашлялся, стал оседать, и… все. Моего ребенка не стало. «Скорая» приехала через полчаса... Нет, не могу я больше об этом... Это кошмар... (После долгой паузы.) Вот надо же, Муся раньше никогда со мной не спала, а сейчас устраивается на моей кровати. Кошки существа лечебные. Ну-ка, иди сюда, полечи меня... Саша был очень добрым, очень веселым, открытым, с изумительным чувством юмора. (Улыбнувшись.) Да у меня оба сына — потрясающие ребята.

Первый — Ваня. Его мы назвали в честь моего отца, а Сашу — в честь свекра. Как же ждали своего первенца! Когда на пятом месяце беременности у меня случился приступ аппендицита, я была в ужасе. Безумно боялась выкинуть. Перед операцией все время твердила: «Ваня, держись!»

(Смеясь.) Удержался... Я тогда уже работала в «Современнике». Смелая была. Через десять дней после родов уже играла в «Голом короле» — танцевала в образе фрейлины и такие па выдавала, вспоминать страшно… А Сашу мы с мужем не планировали. Но когда неожиданно забеременела, я стала мечтать о девочке. Вот сейчас иногда думаю: а может, я во всем виновата? В том, что не хотела мальчика. (Тяжело вздохнув.) Ох, какие же мысли в голову лезут, в чем только себя не винишь… Саша родился в 1970 году — как раз когда Ваня пошел в первый класс. Всеми силами я старалась «дотянуть» и родить после того, как увижу старшего сына с букетом цветов у школы. Дотянула — Сашка появился на свет не 1-го, а 2 сентября… Муж приходит к роддому вместе с Ваней, и тот, узнав, что у нас в семье появился еще один мальчик, очень обрадовался, а потом спрашивает: «Мам, а ты не можешь посидеть там подольше, может, еще и девочка получится?..»

(Хохочет.) Учились мои сыновья в одной школе. Все знали братьев Миляевых — бегут на уроки вдвоем, опаздывая: высокий худющий Ваня, и рядом Сашка — едва достает ему до пояса… Иван с детства увлекался живописью, всегда рисовал. Теперь заслуженный художник России — главный художник театра «Экспромт», директор детской художественной школы, преподает в Школе-студии МХАТ… А у Саши были совсем другие интересы. Учился он неважно, с неохотой, шалил, и меня постоянно вызывали и отчитывали за его проказы. Зато в коридоре школы висел его большой портрет в костюме Кота в сапогах — они в школьной самодеятельности ставили музыкальные спектакли на французском языке и занимали в Москве первые места. Саша в них исполнял главные роли: он замечательно пел и превосходно играл на гитаре.

«Сейчас иногда думаю: а может, я во всем виновата? Ведь не хотела второго мальчика. Ох, какие же мысли в голову лезут, в чем только себя не винишь…»
«Сейчас иногда думаю: а может, я во всем виновата? Ведь не хотела второго мальчика. Ох, какие же мысли в голову лезут, в чем только себя не винишь…»
Фото: Фото из семейного альбома

Красный плащ его Кота я храню до сих пор… После школы Саша окончил факультет психологии, но потом страстно увлекся разведением цветов и приобрел специальность в этой области. Это стало и хобби его, и делом его жизни. В нашей деревне он вместе женой создал настоящий ботанический сад. Надя сейчас работает в Москве, садовником в детском парке. (Печально.) Сажает цветы, а их воруют. Сейчас там вообще все разрушается, а она все равно продолжает создавать красоту. Надюша удивительный человек — истинно верующая, снабжает цветами церковь, больницы. Саша мой тоже был верующим, они обвенчаны… (Задумавшись.) Знаете, я часто вспоминаю, как Саша однажды сказал: «Мама, как же хорошо, что я родился в нашей семье!» Это такое дорогое для меня воспоминание…

И эти слова сына очень схожи с моими ощущениями. Я прожила нелегкую жизнь, много было тяжелых периодов, и спасало всегда одно: дом, семья. В этом — моя радость, мое счастье. Моя защита… (С улыбкой.) Вообще, я считаю, что все люди должны быть женаты и замужем. И если вижу, что мужчина и женщина, пусть даже незнакомые, подходят друг другу, пытаюсь их соединить — сватаю. Да, я настоящая сваха. Вот такой у меня пунктик — хочу, чтобы все жили семьями.

— А ваша семья как создавалась?

— Меня никогда не интересовали красавцы. И мой муж совсем не красавец. Хотя он, может, и обидится на это... (Смеется.) Но, правда, для меня в мужчине главное ум. Так вот, мой будущий муж поразил меня своим необыкновенным образом мышления, оригинальностью ума.

Встретились мы в Институте общей физики. Я, окончив Школу-студию МХАТ, вела там театральный кружок. Как-то праздновали Новый год, и Валера Миляев написал для вечера новогоднюю песню. Это сейчас Валерий Александрович — доктор физико-математических наук, ученый-экспериментатор, занимающийся проблемами экологии, а тогда он был просто одним из сотрудников. Правда, мне рассказали, что еще в университете Валера написал несколько интересных песен и студенческую оперу «Архимеды», чем прославился в среде студентов и бардов. Этим он привлек мое внимание, я ведь тоже писала песни (впоследствии песни на слова Людмилы Ивановой исполняли Анна Герман, Майя Кристалинская, Гелена Великанова. — Прим. ред.). Нас познакомили, мы пообщались и разошлись. Через некоторое время общей компанией поехали кататься на лыжах за город.

Когда возвращались домой в электричке, Валера вдруг запел под гитару мою «Улицу Горького», а когда закончил, сказал: «Это моя любимая песня. Ее Ада Якушева написала». Я возмутилась: «Что?! Какая Ада Якушева?! Это я написала! Я!!!» И мы первый раз всерьез посмотрели друг на друга. Потом начался период ухаживания: бесконечно куда-то ходили вместе, гуляли по Москве... А на

8 Марта Валерик подарил мне… пудреницу. Помнится, подумала: «Какая пошлость!» — а он говорит: «Это шкатулка. Заведи ее». Смотрю, там рычажок. Завожу, и звучит та самая моя песня: «Бесконечной тоскою охвачена, я бреду по вечерней Москве; То ли дождь идет, то ли плачу я, и все думаю о тебе... Прохожу я по Горьковской улице, а глазами тебя все ищу; Я не глупая, я не умница, просто женщина, просто люблю...»

«Везут меня в операционную, а я неизвестно кому кричу, кого назначить на роли вместо меня. Думала: все — не вернусь…»
«Везут меня в операционную, а я неизвестно кому кричу, кого назначить на роли вместо меня. Думала: все — не вернусь…»
Фото: Марк Штейнбок

Конечно, у меня были влюбленности, не без этого, тем более что я очень влюбчивая. Но ни разу рядом со мной не появлялся человек, с которым хотела бы прожить жизнь, очень уж я требовательная в этом смысле. И повстречать того, кто отвечал бы моим требованиям, было непросто. Но вот встретила же. При том что мы с Валерием из совершенно полярных миров: где физика, а где актерская среда. Но это было время бардов, а мы оба писали песни, и это нас сблизило. Уже на 47 лет... А на 44-м году нашей совместной жизни мы решили обвенчаться. Я человек верующий. В девять лет сама попросила бабушку и дедушку, у которых жила, окрестить меня. И они это организовали, хотя тогда ничего такого нельзя было делать, тем более что мой отец был членом партии. А вот Валера крестился уже взрослым, хотя вообще- то люди науки редко крестятся.

И когда я предложила мужу обвенчаться в Липецке, где мне очень понравился священник, отец Дмитрий, он сразу согласился. Мы с ним вообще как бы единое целое, даже мыслим одинаково.

(С улыбкой.) Правда, иногда он рычит на меня. Но коротко. Всерьез никогда не ссорились. Самая большая ссора была, когда маленькому Ване ставили горчичники. Он требовал их снять, и отец тут же готов был пойти на уступку, а я не позволяла. Чуть не подрались, но тут же помирились. Валера очень умный, очень терпеливый и во всех смыслах надежный — всегда поддержит, успокоит. Обижаться на него невозможно — не за что. Вообще, я искренне считаю его гениальным. Так и говорю ему: «Ты гений». А разве нет? По-моему, только такой человек мог написать песню «Приходит время, люди головы теряют, и это время называется весна...»

Мне кажется, если бы Валера сочинил только эту песню, которую поет вся страна, он мог бы вообще больше ничего не писать и физикой не заниматься, потому что главное дело в жизни он сделал… Нет, правда, у меня необыкновенный муж — и умница, и настоящий интеллигент в широком понимании этого слова. Немножко донкихот. Наука в нашей стране сейчас в страшном положении, она буквально заброшена, и, конечно, большинство Валериных коллег разъехались по разным странам, работают в зарубежных НИИ, а он продолжает страстно, с энтузиазмом трудиться на благо отечественной науки. Причем практически бесплатно. А когда Валерия Александровича назначили директором филиала Института общей физики РАН в Тарусе, он первым делом решил восстановить дом, где в детстве жила Марина Цветаева, и создать там музей. Но это оказалось непосильной задачей: от дома ничего не осталось — на его месте теперь танцплощадка.

А вот дом ее родственницы сохранился. Тогда институт взял его на баланс и затеял там ремонт. Власти Калуги поддержали, и в результате на калужской земле открылся Музей семьи Цветаевых...

Мы с мужем влюблены в эти места и всегда всей семьей отдыхали только под Тарусой. Я уже говорила, что когда-то Валера купил там, в деревне, домик. Потом сагитировал и своих друзей поселиться вокруг. Они тоже понакупили за бесценок каких-то хибар, и постепенно у нас образовалась целая колония. Когда все вместе строили первый — наш — дом, жили рядом в палатках. Все с детьми, с женами. Муж сложил во дворе под навесом печку, поставил большой стол. Вместо холодильника вырыли яму, куда опускали топленое масло, перетопив его из сливочного.

«Сын пришел ко мне с кошкой, его любимицей, на плече. О чем-то незначительном мы разговаривали, вдруг Сашка закашлялся, стал оседать, и… все. Моего ребенка не стало...»
«Сын пришел ко мне с кошкой, его любимицей, на плече. О чем-то незначительном мы разговаривали, вдруг Сашка закашлялся, стал оседать, и… все. Моего ребенка не стало...»
Фото: Фото из семейного альбома

А в основном кормились грибами: суп с грибами, лапша с грибами, пшенка с грибами, картошка с грибами. Ну, каши, конечно, ведрами варили, салаты стругали из капусты с зеленью, оладьи пекли… Хорошо жили. Потом отстроились, хозяйство завели — сад, огород. Сделали оранжерейку, и у нас даже арбузы стали расти — маленькие и очень сладкие. И дыни. А вообще, что бы я или сыновья ни посадили в землю — все у нас дает урожай. (Со вздохом.) Особенно у Саши получалось — он был настоящим волшебником по части выращивания цветов. Видно, генетически ему передалось. У меня ведь в родне все крестьяне: одна бабушка белорусска, другая из Тверской губернии. И по большому счету, я так и не стала настоящей горожанкой. А вот мама моя была влюблена в Москву. Помню ее молодой — красивая, очень модная, стильная, заядлая театралка.

Настоящая светская женщина. В кино, в театры ходила нарядно одетая, как на праздник. Любила обедать с папой в ресторанах, бывать на приемах, их часто приглашали. А бабушка по этому поводу всегда ругалась — считала, что это пустое прожигание жизни…

В детстве я в основном жила у нее— у своей замечательной бабушки в Ло­синоостровском. Летом 41-го года тоже была там. В день своего рождения,

22 июня, проснулась пораньше, и мы с мамой отправились за сладостями в магазин на станцию — вечером ко мне должны были прийти подружки. На платформе, где висел репродуктор, увидели толпу народа. Все стояли и молча слушали диктора. Вдруг какая-то женщина вскрикнула: «Война!» Смотрю на маму, а у нее по щекам текут слезы. Спрашиваю: «Мам, так мы идем покупать торт, конфеты?»

Она тихо говорит: «Какой уж тут торт…» И мы пошли домой. Я иду и думаю: «Что же я девочкам своим скажу?..» Папа в это время был на Урале в геологической экспедиции. За два года до начала войны его из института уволили, и он поехал в Сибирь в золотоискательную экспедицию, которая в войну была переориентирована на добычу циркония и переведена в Миасс. И мы с мамой отправились в эвакуацию к отцу. Мать поступила как было велено: брать с собой не больше 20 килограммов багажа. Вот и поехала в летней одежде, взяв один чемоданчик с нашими вещами, одеяло и мое демисезонное пальто. На первой же остановке наш вагон-теплушку стали штурмовать люди с огромными тюками, с матрасами, подушками, коробками, швейными машинками… Все кричали, матерились. Мама молчала, сохраняя достоинство, но в ее глазах застыл ужас. Едва мы вышли, одно наше место на лавке оказалось занятым.

В ответ на мамины попытки объясниться — дикая ругань, хамство. Всю дальнейшую дорогу спали с мамой по очереди…

Папа сначала привез нас в село Кундравы, бывшую казачью станицу. Все члены геологической партии жили в одной избе, спали на полу. Мы с мамой к ним присоединились… Обжились и пошли записывать меня в школу. На обратной дороге нас догоняют местные мальчишки. Носятся вокруг и кричат: «Ну чё, москвичи, из Москвы драпаете?!» Мать идет молча, держит меня за руку. Только тихо говорит мне: «Ничего не отвечай и в их сторону не смотри». А пацаны продолжают задираться. От обиды показываю им язык. Мама сильно рванула меня за руку: «Прекрати, я же тебе сказала!» А они не умолкают: «Трусы! Бежали!» Я снова скорчиваю им рожицу и показываю язык.

«Когда на пятом месяце беременности у меня случился приступ аппендицита, я была в ужасе. Безумно боялась выкинуть. Перед операцией все время твердила: «Ваня, держись!» Удержался...»
«Когда на пятом месяце беременности у меня случился приступ аппендицита, я была в ужасе. Безумно боялась выкинуть. Перед операцией все время твердила: «Ваня, держись!» Удержался...»
Фото: Марк Штейнбок

Мать резко разворачивает меня и, убыстряя шаг, тянет домой. И как только переступаем порог, хватает какую-то толстенную веревку и начинает меня бить — да так, что я потом три дня присесть не могла. Всю свою накопившуюся боль, горечь, обиду, весь свой страх перед неизвестностью вложила мама в эту несправедливую порку… Она и сама страшно корила себя за то, что мы уехали из Москвы.

Вскоре отец перевез нас в город Миасс. Мама устроилась работать в конструкторское бюро завода. Жили мы в доме у одной солдатки, тети Лены. Очень добрая была женщина — отдала нам лучшую комнату с мебелью, продуктами поделилась, научила маму печь хлеб в русской печи. И она стала выпекать: раз в неделю по семь штук — один хлеб на день. А папа, который почти все время находился в тайге с геологами, купил нам козу и научил маму ее доить: проведя детство в деревне, он все умел.

Бедная мама поначалу во время дойки плакала. Потом привыкла, наловчилась. Имя козе придумала сама — назвала ее Музой. И Музино молоко стало нашим спасением в те голодные годы. Уходя на целый день на работу, мать непременно оставляла мне кружку молока, хлеб и маленькую мисочку пшенной каши… А однажды каким-то чудом нам переправили посылку от дедушки, работавшего в Москве, на Ярославском вокзале, слесарем. Там, в этом заветном ящике, лежали наши зимние вещи и среди них моя любимая кукла — невероятно красивая. Ой, как я радовалась! Это было настоящее счастье. Но мама сказала, что сейчас не время для игрушек, поэтому куклу надо обменять на еду. И ей удалось получить в обмен полкило масла. Куклу, конечно, было невероятно жалко, но зато у нас появилось сливочное масло.

«Много было тяжелых периодов в моей жизни, и спасало всегда одно: дом, семья. Вообще, я считаю, что все люди должны быть женаты и замужем. И если вижу, что мужчина и женщина подходят друг другу, сватаю их. Вот такой у меня пунктик — хочу, чтобы все жили семьями»
«Много было тяжелых периодов в моей жизни, и спасало всегда одно: дом, семья. Вообще, я считаю, что все люди должны быть женаты и замужем. И если вижу, что мужчина и женщина подходят друг другу, сватаю их. Вот такой у меня пунктик — хочу, чтобы все жили семьями»
Фото: Марк Штейнбок

Это было что-то! Есть ведь хотелось постоянно, чувство голода не покидало ни на минуту. Помню свою самую большую мечту военных лет: дождаться конца войны, а потом наесться белого хлеба с повидлом… О Победе я узнала в Лосиноостровском, куда вернулась из эвакуации. В школе нам сказали: «Сегодня уроков не будет. Идите, празднуйте Победу!» И я отправилась в Москву. Добралась до нашей квартиры, а родителей дома нет. Но праздничное настроение переполняет, рвется наружу. Почему-то беру песенник, выхожу на площадь Рижского (тогда Ржевского) вокзала — мы жили неподалеку, — встаю у магазина, открываю песенник и начинаю петь песню с первой страницы — о Сталине. Стою в розовом, перешитом из маминого, платьице и пою. А вокруг гуляют, веселятся толпы людей — играют на гармошках, пляшут, качают военных…

(Улыбаясь.) Вот таким было мое первое выступление на публике.

— Людмила Ивановна, вы сыграли в огромном количестве фильмов, но среди них нет ни одной главной роли. Не обидно?

— Нет, нисколько. Я ведь даже в маленьких ролях всегда играю судьбу. И мне это очень интересно — можно покопаться в образе и сделать что-то такое, что зрители обязательно запомнят. А другой и большую роль сыграет, но в памяти ничего не останется... Так что меня моя актерская судьба вполне устраивает. И в кино, и особенно в театре — мне же довелось сыграть очень много прекрасных ролей в «Современнике», где я служу почти с момента его основания. И на сцене «Экспромта» в моем репертуаре великолепные роли — любая актриса о таких может только мечтать.

Другое дело, что за всю свою актерскую жизнь я так и не научилась не волноваться перед выходом на сцену. Каждый раз просто умираю от страха. Очень благодарна Вале Гафту, который, видя, как я трясусь, всегда подбадривает: «Старуха, не дрейфь! Вперед! Ты же играешь талантливо, гениально!» Понятно, что это говорится преувеличенно, просто для поддержки, но все равно так приятно слышать такие слова! Коллеги ведь хвалят крайне редко. А артисту одобрение его работы, похвала просто необходимы. Ни на йоту не верю тем, кто утверждает, что им безразлично: узнают их или нет, аплодируют или нет, дают награды или не дают… Кто-то из великих сказал очень мудро: человек не может быть счастливым без признания окружающих. Понимаете, любой человек. А что уж говорить об артистах… Встречаясь часто со зрителями, я знаю, что они меня любят, доверяют мне, верят моим героиням.

И такое признание для меня крайне важно — оно не просто поддерживает, оно помогает жить.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог