Любовь Казарновская: «Роды пошли на пользу профессии»

«Многие считали, что наш брак — по расчету, что я повела себя как циничная карьеристка. Сплошь и рядом это звучало».
Татьяна Зайцева
|
30 Ноября 2011
Фото: Фото из семейного альбома

«Все считали, что я повела себя цинично. Прямо в глаза мне говорили: «Ловко провернула карьерные дела — свалила из страны, нашла себе богатенького мужа, который обеспечит карьеру. Вот только не забывай: как быстро все склеила, так же скоро это и закончится…» — вспоминает оперная примадонна Любовь Казарновская.

— Я с детства была очень влюбчивой, но класса до седьмого ответных эмоций у мальчиков не вызывала. Из-за того, что выглядела не то что некрасивой, а просто страшненькой: губы толстые, нос нелепый, курносый.

И все-то у меня располагалось как-то отдельно, в общем, абсолютная нескладеха. А после седьмого класса, как мама говорила: «Наше дите вдруг собралось и стало оч-ч-чень ладненьким». И мальчишки из класса заметили: «Гляньте, — заговорили, — а наша-то обезьянка какой стала красавицей. Просто принцесса». А я и правда была похожа на принцессу из «Бременских музыкантов» — с такими же длинными светлыми волосами, с большими глазами, с хорошей фигуркой. А когда училась в Гнесинском, вообще считалась первой красавицей на курсе и, разумеется, имела безумный ажиотаж ухаживаний со стороны молодых людей. Поклонников было море. Но я была достаточно легкомысленная и мальчикам только крутила мозги, не более. Никто из них глубоко меня не затрагивал… Но однажды в моей жизни появился мужчина, которого я полюбила очень сильно.

А уж он меня как! Но увы — у него была семья, и я не могла себе позволить ее разрушить. Считала, что не имею на это права. Сжала зубы и сказала себе: «Нет». А потом и ему повторила свое решение. Он был потрясен. А несколько дней спустя позвонил мне — из-за границы. «Я тебя очень люблю, — сказал, — ты самая большая любовь в моей жизни, но… ты права. Действительно, на какие страдания я обрек бы свою семью, если бы мы с тобой продолжили отношения? Я благодарен тебе за то, что ты сделала этот шаг, сам я никогда не смог бы тебе такое сказать. Знаю: для нас обоих этот разрыв — харакири, травма на всю жизнь, но, наверное, это правильно…» В тот день мы разговаривали очень долго, оба были в слезах… Тогда мне казалось, что это крах моей личной жизни. Но как же я заблуждалась! Видимо, таким образом Господь просто давал возможность дождаться своей половинки.

«С мамой нас соединяла какая-то особенная, наикрепчайшая, пуповина. Друг без друга нам было невероятно тяжело»
«С мамой нас соединяла какая-то особенная, наикрепчайшая, пуповина. Друг без друга нам было невероятно тяжело»
Фото: Фото из семейного альбома

Словно подсказывал: да, могут случаться в жизни серьезные отношения, и любить можно безумно, и отдавать себе отчет в том, что с любимым человеком у тебя наверняка сложится великолепная жизнь — сытая, обеспеченная, с комфортом, но… не получается же. Что-то мешает. Трясется внутри какая-то мелкая жилка: «Нет, подожди, не спеши, еще не вечер». И когда встретила Роберта, мне стало абсолютно понятно, что счастлива я буду именно с ним. Не ошиблась — мы вместе 22 года, и за все это время мой муж меня ни разу не разочаровал.

Роберт появился в моей жизни в 89-м году. Эпоха Горбачева, рухнул «железный занавес», советские люди получили возможность общаться с иностранцами. Я работаю в Мариинском театре. В Ленинград вместе со своим шефом приезжает представитель крупной австрийской импресарской конторы господин Роберт Росцик — слушать новое поколение певцов из Советского Союза.

Для приглашения в Венскую оперу, директором которой должен стать этот самый шеф. Они прослушивают артистов из разных театров страны и отбирают 12 человек, в том числе и меня — для показа в Вене. До моего приезда в Австрию Роберт несколько раз мне оттуда звонит, мы подолгу болтаем, обнаруживаем, что у нас одинаковые вкусы и взгляды на музыку, на певцов, на дирижеров. Но для меня эти звонки неожиданны, я удивлена. Единственное объяснение, которое нахожу для себя: наверное, так принято по отношению к новым артистам… Когда прилетаю в Вену и встречаюсь с Робертом, становится очевидно, что звонил он мне явно не по долгу службы. Он провожает меня в гостиницу, приглашает в ресторан, дарит цветы.

Общаемся мы на русском. Я узнаю, что Роберт — наполовину хорват, из семьи с аристократическими корнями. Его отец, профессор из Югославии, преподавал в Венском университете. Отлично знал русский. Роберт, выросший на Пушкине и Шаляпине, поступил в Венский университет на факультет славистики. Стажировался в МГУ… Очень скоро тот факт, что мы друг другу не просто приятны и симпатичны, а у нас начинается роман, ни у него, ни у меня не вызывает сомнений… На прослушивании я пою очень удачно, и вскоре со мной подписывают первый в жизни контракт. Сказать, что я была счастлива, — ничего не сказать!..

Улетаю домой. Опять приезжает Роберт, и меня приглашают на очередной круг прослушивания: в Цюрихскую и Амстердамскую оперы, в театр «Ла Скала»… А с Робертом у нас уже что-то очень серьезное.

Нам действительно необыкновенно хорошо вместе, мы понимаем друг друга с полуслова, слышим изнутри. Мы оба влюблены, в конце концов! Роберт все чаще приезжает в Россию. В разлуке мы друг без друга очень тоскуем. Уезжая, он бесконечно звонит мне из всех городов, в которых находится. Я с нетерпением жду этих звонков. Мы не можем насытиться общением. Телефонные счета у него накручиваются такие, что просто ужас. Наконец во время одного из своих приездов Роберт говорит: «У нас сложная ситуация — ты работаешь в России, я живу за рубежом, но, знаешь, так существовать я больше не могу. Хочу, чтобы мы были вместе, а поэтому нам обязательно нужно соединиться браком. Предлагаю тебе стать моей женой…» Я рассказываю об этом своей семье. Мама в панике: «Ты с ума сошла?! Разве не понимаешь, что иностранцы — это совсем другая ментальность, другой мир.

«Я считалась первой красавицей на курсе. Поклонников было море. Но я была легкомысленной и мальчикам только мозги крутила». 1974 г.
«Я считалась первой красавицей на курсе. Поклонников было море. Но я была легкомысленной и мальчикам только мозги крутила». 1974 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Такие союзы неизбежно ведут к катастрофе и кончаются крахом». Я говорю: «Мам, когда вы познакомитесь, ты увидишь, что Роберт — наш человек. Он чувствует нашу страну, язык, русскую культуру и вообще все про нас понимает. И еще он любит меня…» Когда я их познакомила, мама сказала: «Господи, да он же абсолютно наш парень! Ты была права…»

В один из моих приездов в Вену на очередные прослушивания Роберт знакомит меня со своей мамой (отца его к тому времени уже не было в живых). Представляет ей как свою невесту. В тот момент я немецкий не знала, поэтому с будущей свекровью мы общаемся по-английски. Она со мной достаточно сдержанна, наверняка думает: «Что же, все ясно — русская девушка жаждет выйти замуж за австрийца».

Но понаблюдав за нами, сказала Роберту: «Боже мой, да вы просто созданы друг для друга! Это так странно и так интересно. Впервые вижу, чтобы люди настолько во всем совпадали — одинаково рассуждали, одновременно, с одного слова, начинали говорить, любили одну и ту же еду. У вас просто единое нутро, будто вы дети общих родителей. Я понимаю, что вы двое — пара абсолютных музыкальных психов, в сфере музыки можете купаться бесконечно. Ну что ж, пробуйте создать семью. Дай вам Бог…» Роберт вручает мне кольца, мы надеваем их друг другу в знак обручения, и… начинаются наши мытарства.

Мы хотим устроить свадьбу в Ленин­граде. Собираем необходимые документы. Все как велено: кто, что, где, когда, родители, родственники, кем работают, вплоть до разрешения на брак от австрийского правительства.

Приходим с этой толстенной пачкой в загс. Там сидит характерная тетя — крашеная блондинка с высоченным начесом. Начинает долго изучать бумаги: «Та-а-ак, это нормально, это годится...» Наконец, спрашивает Роберта: «А вы здесь находитесь по какой визе?» Он отвечает: «Бизнес». Она говорит: «Нет, так не пойдет. Невесте следует прислать вам вызов, и у вас должна быть проставлена специальная виза на заключение брака. Подтвержденная нашим ОВИРом и консульским отделом в Австрии. То есть вы подаете заявление, потом уезжаете в свою страну, а Любовь остается здесь. И затем вызывает вас на заключение брака». — «И сколько это будет длиться?» — интересуемся. «От полугода до года». — «Большое спасибо…» Роберт уезжает в Вену. Я отправляюсь на очередные прослушивания в зарубежные театры.

На свадебной церемонии в Венском муниципалитете. 1989 г.
На свадебной церемонии в Венском муниципалитете. 1989 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Пробуем оформить отношения в Вене. Идем в местный муниципалитет, уже с другой кипой бумаг — по их требованию. Предъявляем. Сотрудник говорит: «Все очень хорошо. Только единственная проблема: невеста должна получить разрешение на брак с иностранцем из советского посольства в Вене». Мы скисаем. Понятно же: в 89-м году — это все равно что стучаться головой в стену. А в это время Роберт со своим шефом готовил огромный благотворительный концерт в Большом театре — в помощь пострадавшим от землетрясения в Армении — и пригласил туда множество мировых звезд оперы. Естественно, в советском посольстве он был персоной очень почитаемой — огромные же средства собираются после такого мероприятия. И вот Роберт идет к атташе по культуре и сообщает: «Я собираюсь жениться. На русской певице». — «О-о, как хорошо. А кто она?» — «Любовь Казарновская».

И тут, как рассказывает муж, у этого человека натурально опадает лицо. Я же молодая, перспективная солистка, только начинающая бурную международную карьеру, и им невыгодно отпускать меня. Он бормочет: «Угу, конечно…» А Роберт продолжает: «Нам нужен документ, подтверждающий, что вы не против ее брака с австрийским гражданином». Тот говорит: «Позвоните мне через два дня». Роберт звонит и получает ответ: «Нет, мы не можем дать такое разрешение. Она должна ехать в Россию, идти в ОВИР, в спецотдел, и получать такую бумагу там…» Мы оба в ужасе, настроение жуткое. Ясно же, что все опять начнется сначала, придется снова проходить весь этот адов круг… Роберт взбешен. И он принимает решение. Звонит в посольство по официальному телефону и жестко говорит: «Никакой перестройки у вас нет, это все ля-ля.

Вы по-прежнему живете по старым, диким канонам советского режима, а потому я не хочу иметь с вами никаких дел. И в вашем Большом театре ничего делать не стану». И повесил трубку. А мне сказал: «Посмотрим, что будет дальше. Я же знаю, что все телефоны у них прослушиваются…» Через день раздается звонок из советского посольства: «Роберт, мы тут с товарищами посоветовались и приняли решение: мы можем дать Любови Казарновской такой документ…» Получаем бумагу, идем в венский муниципалитет. Роберт объясняет: «Нам надо назначить день свадьбы ровно через неделю — у невесты кончается виза, и она должна улетать в Россию. А до этого у нее каждый день занят прослушиваниями. Поэтому у нас есть только одно-единственное окошко». Сотрудник захохотал и сказал: «О’кей, но в этот день в моем графике свободны лишь полчаса».

«Мы с мамой шли подавать документы на факультет журналистики. И вдруг очутились на прослушивании в Гнесинском... Мама сказала: «Ты бы мне никогда не простила, если бы я не дала тебе этот шанс»
«Мы с мамой шли подавать документы на факультет журналистики. И вдруг очутились на прослушивании в Гнесинском... Мама сказала: «Ты бы мне никогда не простила, если бы я не дала тебе этот шанс»
Фото: Фото из семейного альбома

Мы не возражали: «Пойдет!» Так 21 апреля 1989 года состоялась наша свадьба. Очень красивая получилась. Роберт собрал своих родственников, друзей, близких. Вся его многочисленная итальянско-югославско-венгерская родня по отцовской линии приехала нас поздравить из разных стран. И со стороны мамы, чистокровной австрийки, много народа собралось. Мы заказали шикарный ресторан, и все там общались. Это было чудо… Потом организовали еще две свадьбы в России: одну — для моих родственников, другую — для друзей и коллег...

Многие считали, что наш брак — по расчету, что я повела себя как циничная, расчетливая карьеристка. Сплошь и рядом это звучало. Коллеги прямо в глаза говорили: «Все с тобой понятно — ловко провернула карьерные дела.

А что, права — свалила из страны с непонятным будущим, нашла себе богатенького мужа, который обеспечит карьеру. Вот только не забывай, что такой брак долго не продлится. Как быстро вы все склеили, так же скоро это и закончится». На все эти выпады я отвечала только одно: «Поживем — увидим…» К чести моего мужа должна сказать — и это еще одно подтверждение удивительных качеств Роберта, — как только мы поженились, он практически сразу прекратил работать в импресарской конторе. Как-то пришел домой после работы и сказал: «Знаешь, я к своим подопечным всегда относился очень честно. А сейчас, когда у меня жена — певица, все другие певцы, а тем более сопрано, будут говорить: «Ну конечно, лучшие-то куски он ей отдает». Но я не хочу, чтобы было так, и поэтому официально работать там больше не буду. Мне перестанут доверять, да и сам я не смогу себе доверять.

Лучше займусь организацией каких-то больших мероприятий, медийными проектами». И все — прекратил работать как импресарио. Притом, что я видела, насколько он любил это дело, как хотел этим заниматься. Конечно же он очень переживал, но все же пошел на такую жертву. Из-за меня. И из-за своего представления о понятии «профессиональная честь»… Благодаря чему все кривотолки про меня постепенно стали умолкать.

ПРЕОДОЛЕНИЯ

Я репетирую в Вене. Роберт уехал в Москву, готовит концерт Пласидо Доминго. Вдруг звонит прямо на репетицию: «Люба, твоей маме нехорошо, ты должна срочно вылететь в Россию…» Срываюсь, бегу в посольство. В то время я уже имела контракт на постоянную работу в Венской опере, и в российском паспорте у меня был проставлен штамп на постоянное жительство в Вене.

Но получить разрешение на въезд в Россию могла только в российском посольстве. Прихожу, там говорят: «Надо подождать два дня». Объясняю, что мне необходимо вылететь сегодня. Они требуют подтверждения. Звоню домой. Мне присылают телеграмму, свидетельствующую о том, что маму срочно госпитализировали. Получаю разрешение, лечу. Прилетев в аэропорт и увидев глаза папы и Роберта, понимаю, что случилось непоправимое… Мамы нет. Умерла скоропостижно, от разрыва аорты. А мне не сказали об этом. Берегли. «Мы боялись, что тебе станет плохо…» Звоню в венский театр, объясняю ситуацию, и меня отпускают на две недели. Но оказалось, что мой вынужденный отпуск затянулся на три месяца… Я очень тесно связана со своей семьей, а с мамой нас соединяла какая-то особенная, наикрепчайшая, пуповина.

Надежду Матвеевну Малышеву-Виноградову, концертмейстера Шаляпина, ученицу Станиславского, Казарновская считает своей крестной матерью в искусстве
Надежду Матвеевну Малышеву-Виноградову, концертмейстера Шаляпина, ученицу Станиславского, Казарновская считает своей крестной матерью в искусстве
Фото: Фото из семейного альбома

Друг без друга нам было невероятно тяжело. Особенно остро я это почувствовала, когда уехала из дома в Петербург работать в Мариинском театре. Несмотря на то что мама с сестрой постоянно приезжали на мои спектакли и концерты. Папа — меньше, слишком был занят… Все мое музыкальное образование и обучение было связано с мамочкой, которая сидела либо в концертном зале, либо на диване, слушая, как я занимаюсь с концертмейстером. До мельчайших подробностей помню ее комментарии, выражение лица, слезы... Когда мамы не стало, я пережила страшный эмоциональный срыв. Дикий стресс. На нервной почве начала задыхаться. Спазмировались бронхи: у меня открылась бронхиальная астма. В горле непроходящее ощущение застрявшего комка. Я постоянно плачу, рыдаю. Не выдержав, говорю Роберту: «Не хочу больше петь, мне это неинтересно».

Ждала возражений, протеста, а он просто сказал: «Ну и не надо. Не пой. Будем заниматься другими делами». Я чуть ожила: «Правда? Я же очень хорошо понимаю певческое дело. Может, начну работать вместе с тобой?» — «Давай пробовать, — отвечает. — И другое что-нибудь попробуем. Можно и режиссурой заняться, и дирижированием. Ты сумеешь». Потом рассказывал, что, предлагая это, он внутренне улыбался — понимал, что от пения меня оторвать невозможно, а астматические приступы со временем можно пролечить. И действительно, вскоре мы нашли женщину-травницу, которая мне очень помогла — год я пила специальный сбор, который она мне назначила, мешками возила эту траву в Вену… А тогда Роберт просто понял, что на меня ни в коем случае не надо давить.

Потом втихаря договорился с моей пианисткой. Позвонил ей и сказал: «Разве Люба сможет жить без пения?! Давай начнем хотя бы по пять минут в день с ней заниматься». Любовь Анатольевна Орфенова звонит мне и этаким жизнерадостно-приподнятым голосом говорит: «Любаша, хочу прийти к тебе, давай чуть-чуть помузицируем — просто так, для себя». Уговорила. Я попробовала спеть. Через две минуты устала дико — невыносимое перенапряжение, дышать невозможно. Резко сказала: «Все, больше не хочу!» Но через день пианистка опять пришла, потом еще. По­тихонечку занятия растянулись до 10 минут, затем до четверти часа, и вдруг… я спела всю партию Елизаветы из «Дона Карлоса»! Счастливая была, как пионер Петя. А они оба сидели, взмокшие, смотрели на меня счастливейшими глазами и восклицали: «Все! Все в порядке!» Вот так я еще раз поняла, какой исключительный человек рядом со мной…

А как вел себя Роберт, когда у нас родился Андрей!

«Многие отговаривали: «Что ты делаешь, роды — это же конец карьере». Я отвечала: «Возможно, это единственный шанс, который дает Господь».
«Многие отговаривали: «Что ты делаешь, роды — это же конец карьере». Я отвечала: «Возможно, это единственный шанс, который дает Господь».
Фото: Фото из семейного альбома

Безропотно работал и папой, и мамой, и нянькой. Дело в том, что я получила очень интересный контракт в Америке, в «Метрополитен-опера». И мы вынуждены были улететь в Сан-Франциско, когда Андрюше было три месяца — там было мое первое выступление после родов. Сын вставал в 4—5 утра, а мне, чтобы нормально репетировать, надо было высыпаться. Так вот Роберт каждое утро подхватывал малыша и шлялся с ним по городу — они гуляли, сидели в круглосуточно работающих кафешках. Муж говорит: «Я знал всех местных бомжей, они радостно приветствовали меня: «Хай!..» Я отдавала себе отчет в том, что для оперной певицы работа после родов непредсказуема. Гормональная перестройка организма может привести к изменению голоса, а значит, к завершению карьеры.

Также осознавала, что, решившись рожать, неизбежно буду иметь отмены контрактов, поскольку петь смогу до семи месяцев, а потом — только начиная с четырех-пяти (с улыбкой), хотя на деле репетировать начала уже с трех. И все же сомнений, рожать или не рожать, не было. Андрюшка — ребенок любви, и, когда он во мне появился, я сказала себе: «Возможно, это единственный шанс, который дает Господь, не использовать его невозможно». И абсолютно спокойно пошла на это, отказавшись от четырех прекрасных контрактов. Многие отговаривали: «Что ты делаешь?! Зачем? Надо думать о карьере, тем более что она у тебя на взлете. А все остальное уже как получится». Но я отвечала: «Нет. Такое посылается не каждому и не каждый день. Это провидение Небесное. Если так сложилось, буду рожать!»

И родила — такого замечательного мальчишку, такой сладкий комочек. (Смеясь.) Сейчас уже этому «комочку» почти 19 лет, он учится в колледже при консерватории по классу скрипки, в будущем хочет стать симфоническим дирижером. Мы с ним очень близки. Я так рада, что в Андрюшке воплотились многие черты моей мамы — в нем есть та же доброта, открытость, любовь к людям и какой-то светлый посыл… Рожала я в Вене. У меня был безумно большой живот, и я боялась, что сама родить такого огромного парня не смогу. Сказала Роберту: «Он же просто гигант, я не справлюсь. Попроси доктора сделать кесарево сечение». Но врач мое предложение отверг категорически: «Что?! Кесарить такую певицу?! Да она только надавит дыханием, и ребенок сам вылетит». Так и получилось — родила я очень легко. Роберт при родах присутствовал, видел весь процесс.

«Когда мама узнала о Роберте, пришла в ужас: «Ты с ума сошла! Такие союзы ведут к катастрофе, это другой мир!» Но познакомившись с ним, сказала: «Господи, да он же абсолютно наш парень!»
«Когда мама узнала о Роберте, пришла в ужас: «Ты с ума сошла! Такие союзы ведут к катастрофе, это другой мир!» Но познакомившись с ним, сказала: «Господи, да он же абсолютно наш парень!»
Фото: Марк Штейнбок

А когда Андрюшка родился и врач сказал: «Ну что, папа, хотите подержать?» — схватил сына — еще даже не помытого — и прижал к себе. После того как малыша обмыли, муж принес его мне, положил рядышком и обнял нас обоих. И мы вот так втроем, обнявшись, застыли, понимая, что совершилось что-то необыкновенное…

За время беременности я безумно поправилась, набрала 30 килограммов. Это был кошмар. Перестала влезать в любимые вещи, мне было тяжело ходить, смотрела на себя в зеркало и приходила в ужас. Наконец сказала себе: «Какого черта, неужели я не смогу это изменить?! Смогу!» И целенаправленно занялась собой. Первые 15 кило ушли быстро, а остальные давались очень тяжело. Через преодоление: взяла себя в жесточайшие клещи — села на наистрожайшую диету, активно занялась спортом, по утрам стала бегать…

Я не могла позволить себе потерять форму и превратиться в футляр с голосом, которым, на мой взгляд, являются многие оперные исполнители. У меня не вызывало сомнений: на сцене я должна быть правдивой во всем. Если играю 15-летнюю Саломею в музыкальной драме Штрауса, должна выглядеть на 15 лет. Если 18-летнюю Тоску в опере Пуччини или 17-летнюю Виолетту в «Травиате» Верди, значит, на вид мне должно быть столько же. А как иначе? Это тогда, извините, не театр, а весьма условное, концертное исполнение оперы — то есть неправда… И в результате роды только пошли на пользу моей профессии. Все мое нутро налилось совершенно новыми красками, эмоциями. В голосе появилась теплота. Я начала относиться к некоторым партиям с каким-то материнским инстинктом — раньше пела, как девушка, а теперь ощутила себя матерью.

И всей душой поняла свою маму. Все обрело другой смысл…

ИСПЫТАТЬ СВОЙ ШАНС

История отношений моих папы и мамы — поразительная. В 30-е годы мамины родители работают в Омске, и мама с пятого класса ходит в омскую школу. Там же учится папа. Который влюбляется в новую ученицу с первого взгляда. Потом судьба их разводит: мама с родителями приезжает в Москву, а папа сразу после школы оканчивает артиллерийское училище и отправляется на фронт. Москва, Сталинград, Курская дуга, потом освобождение Европы — папа там получает ранения просто во все части тела... А мама, мечтающая стать актрисой, сразу после школы поступает в Школу-студию МХАТ, но после начала войны оказывается с бабушкой в эвакуации в Свердловске, куда в военное время был переведен педагогический институт имени Ленина.

Мама поступила туда… После окончания войны и лечения в госпитале 22-летний папа, будучи уже майором, приезжает в Москву. Намерения у него два: поступить в военную академию и разыскать маму. Находит он на Арбате будку справочной службы. Объясняет старушке, выдававшей справки, кого ищет. Она велит подождать полчаса. В ожидании папа прогуливается и вдруг видит маму — она идет ему навстречу по Арбату! Вскоре родители женятся, потом на свет появляется моя старшая сестра (Наталья Юрьевна — филолог, специалист по французской грамматике, читает лекции во Франции. — Прим. ред.). Они прожили вместе душа в душу 46 лет — до маминой смерти… Папа — кадровый офицер, артиллерист, генерал.

Профессор, преподавал в академии Генштаба, работал на военно-дипломатической работе, писал книги по военной истории. Мама преподавала русский язык и литературу. Невероятно образованная, начитанная. При этом держала на себе весь дом и очень серьезно занималась детьми. Брала мне педагогов по музыке и сама со мной занималась — она очень хорошо играла на рояле. Поощряла мою любовь к пению, поскольку петь я начала с раннего детства, и еще постоянно тренировала мою речь, письмо. Благодаря этому я лучше всех в школе писала сочинения, всегда побеждала на литературных олимпиадах, и все педагоги говорили: «Люба пойдет на журналистику». И я действительно собралась туда… Идем с мамой подавать документы в МГУ на факультет журналистики — по нынешней Поварской улице. И вдруг она говорит: «Смотри, в Гнесинском идет набор, не хочешь попробовать?»

Я отмахнулась: «Нет, куда мне! У них уже все занято». И… (смеясь) не успела заметить, как оказалась в середине зала на прослушивании — мама меня туда буквально втолкнула, хотя это был уже второй тур. Я спела, и педагоги сказали: «Талантливая девочка, берем…» Потом я спрашивала маму: «Как ты смогла это сделать?» И она, улыбнувшись, говорила: «Я же видела, как у тебя горят глаза, когда поешь. И точно знала: ты мне никогда не простишь, что я не дала тебе возможности испытать свой шанс».

СКАНДАЛЬНАЯ, НЕВОЗМОЖНАЯ…

У меня бывали очень серьезные стычки с режиссерами. С двух контрактов за рубежом я просто уехала. В одном случае это была постановка оперы «Мазепа» на одном знаменитом австрийском фестивале.

Играю Марию. И режиссер вдруг говорит: «Всю оперу надо вывернуть наизнанку, все перелопатить, вот тогда это будет интересно. Надо ставить так, чтобы скрыть всю нудятину и скукоту вашей русской музыки». Я была потрясена: «Чайковский и Пушкин — нудятина?!!» Сказала: «В таком безобразном действе я принимать участие не буду». Повернулась и уехала. Коллеги попробовали меня удержать, увещевали, но я резко оборвала их попытки: «Ребята, неужели вам — русским — не стыдно участвовать в таком святотатстве?!» На что получила ответ: «А что делать? Мы дома строим, нужны деньги». — «Все понятно. До свидания…» Вот потому-то к русской классике и к нашим певцам так и относятся, просто ноги о нас вытирают! Ставят оперу так, что стыдно смотреть: Татьяна — проститутка, Евгений Онегин — наркотический хмырь, Ленский — клоун, Гремин — вообще сутенер в публичном доме.

«Коллеги прямо в лицо мне говорили, что не пройдет и пары лет, как мой «брак по расчету» рухнет, я останусь у разбитого корыта, вернусь к тому, с чего начинала. Я всем отвечала только одно: «Поживем — увидим»
«Коллеги прямо в лицо мне говорили, что не пройдет и пары лет, как мой «брак по расчету» рухнет, я останусь у разбитого корыта, вернусь к тому, с чего начинала. Я всем отвечала только одно: «Поживем — увидим»
Фото: Марк Штейнбок

Что же это такое?! Сегодняшние режиссеры оперы, особенно если они самодуры, как хотят изгаляются и над музыкальным материалом, и над певцом. Они решили, что в оперном театре они — главные. Но это неправда. Главные — это музыка и певец-артист, через которого она льется в зал. Да, пусть я слыву скандальной, невозможной, но я никогда не примирюсь с режиссерами и дирижерами, которые хотят лишь самоутвердиться, не слыша красоты классической музыки, не видя индивидуальности артиста-певца, а только навязывая свои фобии и искаженный вкус, который им диктует больное воображение. В таких случаях я негодую, просто взрываюсь... А с настоящими профессионалами, которые в современном оперном театре творят (в отличие от «голых королей» и фриков), у меня потрясающий контакт в любой стране…

Видите ли, у меня очень высокая планка, как со стороны семьи, так и со стороны моего гениального педагога Надежды Матвеевны Малышевой-Виноградовой, жены Виктора Владимировича Виноградова — известнейшего филолога, пушкиниста, именем которого назван институт русского языка. В моей судьбе это знаковый человек. Она была настоящей гранд-дамой XIX века — всегда красиво причесана, безупречно одета, образец стиля. В свое время была педагогом-концертмейстером оперной студии у Станиславского, аккомпанировала Шаляпину, дружила с Анной Андреевной Ахматовой и Фаиной Георгиевной Раневской, с супругами Галиной Сергеевной Улановой и Юрием Александровичем Завадским... Поэтому для меня понятие культура — не пустой звук. Я знаю о ней не понаслышке, а, что называется, из первых рук. Так вот по поводу музыкально-сценических интерпретаций Надежда Матвеевна часто говорила: «Любанчик, в музыке не надо бояться экспериментов.

Большой художник, артист, непременно должен экспериментировать. Но! Всегда с отменным вкусом…»

В ТЕНИ «ПРИЗРАКА ОПЕРЫ»

После телепроекта Первого канала «Призрак оперы» меня часто спрашивали, не слишком ли категоричные оценки участникам выносили члены жюри? Дескать, мы учили, как следует петь, людей востребованных, состоявшихся, считающих себя в профессии асами, имеющих миллионы поклонников. Да, на нас частенько обижались. Лев Лещенко, например, один раз был очень обижен, правда, потом сам признал, что мы были правы… Хотя в целом жюри его очень хвалило. Еще бы! Человеку почти 70 лет, а он замахивается на Верди, на Рубинштейна — это дорогого стоит.

Так же и Тамара Гвердцители безумно обиделась, когда я раскритиковала ее в «Кармен». До такой степени, что она хотела уйти с проекта… Разумеется, мы отдавали себе отчет в том, что никто из эстрадных артистов не претендует на место звезды оперы. Но что-то важное они обязаны были делать — это ритм, стиль, подача слова, правдивое актерское существование на сцене. Кстати, в этом плане мы отмечали, что больших успехов достигла Полина Гагарина. И Билан, когда пел контртенором, был потрясающим — вдруг у него зазвучал тембр, голос «запелся». А как вырос в проекте Лазарев — в конце мы услышали от него «Травиату» и прекрасную русскую песню! Совершенно невероятно… Но все же подходили к нам люди с Первого канала со словами: «Вы все-таки помягче с ними». На что я всегда отвечала: «А зачем вы тогда позвали нас в жюри?

Мы уже и так изо всех сил стараемся быть предельно деликатными». Поймите, я считаю так: люди, ввязавшиеся в этот проект, знали, на что идут. И раз уж замахнулись на оперный и опереточный жанр, так будьте любезны слушать комментарии профессионалов. И честь и хвала участникам — я просто снимаю перед ними шляпу — за то, что они решились на такое. Но, с другой стороны, не просто же так артисты пошли на это. Они хотели пиара и получили его. Ну так пусть, захваленные и залюбленные всеми, показывают то, на что способны, по-максимуму… Да, были с их стороны обиды, пусть кто-то с ними и остался, но, главное, они показали who is who, кто на что способен, и способен ли вообще. И я убеждена: проект дал этим артистам очень много — они выросли как вокально, так и исполнительски и, что немаловажно, наконец, начали ежедневно заниматься вокалом.

Без чего певцам существовать невозможно. Я, например, непременно занимаюсь каждый день. И помногу. Если готовлю новую программу — от трех до четырех часов ежедневно, если просто поддерживаю форму: распеваюсь, готовлюсь к концерту — от получаса до часа. Поверьте, у нас все так же жестко, как у пианистов, как у артистов балета. С той лишь разницей, что у них свои станки, а у нас свой. Святослав Рихтер говорил: «Если я не играю, не разминаю пальцы один день — это замечаю я сам, если два дня — замечает моя жена, а если пропускаю неделю — замечает публика». И это абсолютная правда. Вечный зов к совершенству.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог