Елена Фатюшина и Игорь Воробьев: люди одной крови

Потеря любимого человека — преждевременная, внезапная — что может сравниться с такой бедой?
Варвара Богданова
|
21 Марта 2012
Фото: Юрий Феклистов

Потеря любимого человека — преждевременная, внезапная — что может сравниться с такой бедой?.. Тоска одиночества, не отпускающие воспоминания об ушедшем счастье, бесполезное сочувствие окружающих… И главное, не дающие покоя вопросы: «Зачем? Ради чего жить дальше?» Так случилось, что актеры Елена Фатюшина и Игорь Воробьев каждый в своей жизни прошли через такое испытание. Но история, которую они рассказали, не о смерти. Она о любви и жизни. А еще о памяти… Лена: Больше всего не хочу, чтобы, вспоминая Сашу Фатюшина, мы скатились в минор.

Многие, не знавшие его близко, до сих пор проводят параллели с образом несчастного хоккеиста Гурина, которого еще на заре своей карьеры Саша сыграл в картине «Москва слезам не верит». И когда меня с сочувствием спрашивают: «А правда ли, что Фатюшин пил?» — мне хочется ответить: «Пил!!!» — и поставить три восклицательных знака не в смысле количества выпитого. Просто не знаю, каким еще знаком можно обозначить ту необыкновенную атмосферу нашего дома и наших застолий: с любимыми друзьями да за хорошим столом — уж это я старалась обеспечить всегда. Многие за честь почитали попасть в такую компанию. Это было здорово, весело, талантливо! Часто, когда собирались у нас, где-то уже под конец праздника наступал момент, когда все просили Сашу почитать стихи...

Он вставал и начинал импровизировать, сочинять на ходу, посвящая каждому, кто сидел за столом, небольшое четверостишие. Сколько бы человек ни находилось в гостях…

Саша очень располагал к себе людей, его любили, ему везде и всегда были рады. Он привык к такому отношению. А потом все изменилось. Театр стал никому не нужен в нашей стране, потому что страна начала разваливаться. В кино пришли непрофессиональные люди. Появились актерские агентства, где заправляли дилетанты. Саше звонили оттуда, приглашали: «Приходите на кастинг». Он пару раз ходил. Натыкался на девочек, которые говорили ему: «Назовите, пожалуйста, свою фамилию». А у него к тому времени было пятьдесят ролей в кино. Он просто терялся, не понимал, как себя вести.

Возвращался домой, и я видела этот его детский недоуменный взгляд. Я чувствовала, как болезненно Саша воспринимает некоторые поступки окружавших его людей. Например, в 2001 году накануне Сашиного пятидесятилетия к нему подошел директор нашего театра и сказал: «У меня на столе лежат подписанные документы, тебе дают звание народного артиста, а Лене — заслуженную». Юбилей прошел, никакого звания Саша не получил. И никто ему ничего не сказал, не объяснил. Он никогда не говорил со мной об этом, даже виду не показывал, что обижен или разочарован. Но я-то знаю, как ему было больно и неприятно… Куда-то забыли пригласить, в афише не упомянули, не поздравили с праздником. Сейчас, когда Саши нет уже девять лет, мне все это кажется абсолютной ерундой и суетой. Но я знаю, что такие вещи здоровья ему не прибавляли.

Свадьба Елены и Александра Фатюшина. 15 апреля 1986 г.
Свадьба Елены и Александра Фатюшина. 15 апреля 1986 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Конечно, обыкновенного мужчину это вообще не должно беспокоить. Это, знаете ли, издержки актерской профессии. Она — не подарок и не награда, а испытание. Только некоторые в этой профессии проживают долгую жизнь, получая звания, регалии и все положенные почести. А Саша был совсем другой — ранимый, незащищенный человек. Весь его шумный и бойкий характер отсюда же. Он же из Рязани. Не считайте, что я умничаю, но однажды в какой-то книге мне попалось письмо отца Павла Флоренского к академику Вернадскому: «Я объехал всю Россию. И больше всего меня поразили жители Рязанской губернии — какие они открытые, темпераментные, взбалмошные и безалаберные. Но при этом чистые, светлые, красивые люди». Вот это все про Сашу Фатюшина.

Богадельня

2001 год для Театра им. Маяковского особый. Это даже не водораздел, это крах. Летом с тяжелейшим инсультом в больницу попала Наташа Гундарева. А они с Сашей очень дружили. Одно время, еще до «нашей эры», были просто неразлейвода. Ездили вместе с концертами, на съемки. На гастролях Наташа с ним нянчилась, кормила, они ходили по магазинам. Был период, когда Саша хотел, чтобы у Наташи сложились отношения с его другом футболистом Сашей Минаевым. Тогда они часто бывали с Гундаревой на футболе. Естественно, после этого вместе проводили вечер. Собирались у Наташи, выпивали. Если засиживались допоздна, Саша оставался у нее ночевать. Еще раз повторюсь, это была дружба, на которую способны только очень искренние люди. И когда с Наташей случилось несчастье, Саша

страшно это переживал.

В этом же году умер главный режиссер и художественный руководитель нашего театра Андрей Александрович Гончаров.

Саша у него учился. Боготворил, бесконечно доверял… В его постановках сыграл свои лучшие роли. В театр пришел Сергей Арцибашев, он сделал ставку на других артистов, которые с восторгом и придыханием говорили о его гениальности… Мы с Сашей получили роли в спектакле на трех актеров — неинтересная пьеса про каких-то бомжей. Ставить должен был приглашенный режиссер, уже очень пожилой человек. Все это отдавало богадельней. И опять я видела Сашин недоуменный взгляд. На него вдруг посыпались болячки. Целый букет образовался. Каждую зиму Саша лежал в больницах с воспалением легких. У него был замечательный врач Михаил Самойлович Черняк, который нянчился с Сашей, хотя с трудом удерживал его в клинике на две недели.

Как следствие частой пневмонии развилась ишемическая болезнь сердца. После очередного воспаления легких Саша сказал: «Лен, что-то у меня грудь болит. Не долечился все-таки. Поеду в поликлинику». Позвонил в театр, предупредил, что на репетиции его не будет. Так и мне вроде нечего там без него делать. Дальше происходит следующее. Из театра позвонили в поликлинику, проверили: «Скажите, Фатюшин действительно у вас?» Там подтвердили. А мне засчитали прогул и по статье уволили из театра. Ну я это пережила. В конце концов, денег нам хватало, Саша зарабатывал в антрепризе. Мне было чем заняться дома — здоровьем своего мужа. Но для Саши мое увольнение стало очередным ударом по самолюбию. Это было в ноябре 2002 года. В апреле его не стало. Пятьдесят лет — золотой возраст для актера.

«С Наташей Гундаревой Саша был просто неразлейвода. После застолий с друзьями часто оставался у нее ночевать. И когда с Наташей случилось несчастье, он страшно это переживал»
«С Наташей Гундаревой Саша был просто неразлейвода. После застолий с друзьями часто оставался у нее ночевать. И когда с Наташей случилось несчастье, он страшно это переживал»
Фото: Фото из семейного альбома

Саша много знал, многое умел, в профессии крепко стоял на ногах. Но оказалось, что это никому не нужно. Накрутилась цепочка из потерь и разочарований. В какой-то момент Саша не просто устал. Ему жить надоело. Он взял и... умер.

Когда его не стало, у меня не то чтобы земля из-под ног ушла. Я как будто попала в другое измерение — на все происходящее смотрела со стороны. Эта суета, немного деловая. Скорбные лица, согласно обстоятельствам. Сочувствие, которое все пытались мне выразить, в общем-то одинаковыми словами: «Держись, держись, держись!» Мне так хотелось послать всех куда подальше и крикнуть: «Что вы меня жалеете? Что же вы Сашку-то не жалели?» Мои друзья спрашивали в некотором недоумении: «Лен, а почему гроб стоит в фойе театра?» — «А потому, — отвечала я, — что по протоколу заслуженный артист не заслужил права, чтобы с ним простились на сцене театра, где он проработал всю жизнь».

Но это тоже все суета, по большому счету, ничего не значит. А театру спасибо. Потому что помогли с организацией похорон, выбили место на Востряковском кладбище. Меня обратно в труппу взяли…

Галя, а вы курей любите?

Игорь: С Галей Гладковой мы познакомились на ежегодном праздновании дня рождения нашего Театрального училища имени Щукина. Я был студентом-третьекурсником. В Москву приехал из Днепродзержинска, до этого в Харькове окончил институт культуры. Галя — она на пять лет меня старше — тогда уже работала в Театре имени Гоголя и пришла на встречу со своими однокашниками. 23 октября 1983 года где-то в половине одиннадцатого вечера я увидел, как по лестнице спускается невероятно красивая женщина, и не смог оторвать от нее глаз.

Галя тогда уже снялась в фильме «Экипаж» у Александра Митты, сыграла дочку героя Георгия Жженова. Роль не главная, но она там запомнилась многим… В общем, я пропал. Мне показалось, что в какой-то момент Галя тоже зыркнула в мою сторону. Запомнила. Признаюсь, девушкам я нравился, был парень видный. Дождался конца вечера. Уже почти все разошлись, я один торчал в вестибюле. И дождался. Собираясь уходить, Галя обратила на меня внимание. Спросила: «Ты чего здесь сидишь?» — «Вас жду». Она удивилась. «Можно я вас провожу?» — спрашиваю. Она согласилась. А времени — два часа ночи. Денег у меня с собой 10 рублей. «Ну, — думаю, — должно хватить». Мы поймали машину, приехали к ней домой.

Помню, как сидели, пили кофе. Галя тогда собиралась замуж за болгарина — между прочим, за заместителя министра иностранных дел. Уже съездила на смотрины, познакомилась с его мамой… Меня угощала какими-то болгарскими вкусностями. На болгарском блокнотике написала номер телефона в Театре Гоголя. Дома у нее телефона не было. Говорит: «Позвони мне во вторник, в двенадцать часов». Мы засиделись, вроде мне уходить надо, хотя на обратную дорогу денег не осталось. Да и как отсюда выбираться? Я же не москвич. Галя предложила: «Куда же ты поедешь? Оставайся». Утром рано собрался, она еще спала. Уходя, написал записку: «Спасибо за все, что было». Глупо, потому что ничего не было. Я спал на кухне. Но я забыл часы, которыми очень дорожил. Галя мне потом рассказывала — когда она прочла мою записку, то подумала, что больше мы не встретимся.

«Уходил я, когда Галя еще спала. Оставил записку: «Спасибо за все, что было»
«Уходил я, когда Галя еще спала. Оставил записку: «Спасибо за все, что было»
Фото: Фото из семейного альбома

Но увидела забытые мною часы… Во вторник ровно в полдень я набираю номер, который она мне оставила. Слышу один гудок в телефонной трубке и Галин голос: «Алло». Я понял, что она ждала моего звонка. Договорились, что я приеду. А я тогда ночами подрабатывал грузчиком в Смоленском гастрономе. Пришел туда и сказал ребятам: «Я поехал женихаться». Мне собрали самую лучшую колбасу, копченую курицу, сыр рокфор… Сказали: «Бери, он вонючий, но его очень уважают интеллигенты — художники, артисты». Я в этот день зарплату получил. Около метро бабушка сидела, хризантемы продавала, все цветы у нее купил оптом. Оказалось, что это Галины любимые. Когда пришел, то первое, что спросил: «Галя, а вы курей любите?» Она чуть улыбнулась, но ответила: «Люблю». — «Вы выйдете за меня замуж?» — «Выйду».

Вот так у нас все начиналось. Болгарский жених получил отставку. А мы 13 декабря уже сыграли свадьбу — меньше чем через два месяца после нашего знакомства. Двадцать лет прожили, и всякое случалось. Мы очень разные. Галя — образованная, интеллектуалка, на язык острая. Сколько раз во время наших ссор она мне припоминала этих моих «курей»: «Эх ты! Лох днепродзержинский». Она меня не то чтобы воспитывала, но, глядя на нее, я сам старался подтягиваться до ее уровня. Был момент, когда мы даже пытались расстаться. Характер мой опять же — шебутной. Но вместе нас удержало то, что я ее очень любил... А потом у нас Васька родился. Галя такая счастливая ходила. Мы думали, что начинается самая лучшая пора нашей жизни…

О каких-то вещах я стараюсь не думать, что-то забывается.

Сейчас не могу вспомнить, когда мы с Галей почувствовали, что с Васькой не все в порядке. Ну пошел он немного позже, чем положено. Нас это особенно не встревожило. Никаких странностей в нашем ребенке мы не замечали. Не знали же ничего. Врачи не сказали, что у Васи была родовая травма. Может, сами не предполагали, что это приведет к таким последствиям… Наверное, ему было года четыре, когда отставание в развитии стало заметно. Но и тогда я не предполагал, что проблема столь серьезная. Думал, что все будет нормально. Не понимая масштабов нашей трагедии, уговаривал Галю: «Не паникуй. Это — фигня! Мы вырулим». Может, оттого, что я не волновался, не бился головой о стенку, ей было немного легче. Хотя, думаю, Галя уже все понимала. И все равно диагноз, который поставили нашему сыну — олигофрения в стадии дебильности, — ее потряс.

Думаю, до этого дня она еще питала некоторые надежды, что ситуацию можно исправить. Но прочитать такое матери про собственного ребенка — это страшно. Врач успокаивал: «Вы не расстраивайтесь, все не так ужасно. Мы не можем написать по-другому…» Когда до меня дошло, с чем мы столкнулись, от невозможности смириться с этой бедой у меня начались проблемы с алкоголем. До тридцати лет вообще не пил, а тут как сломался… Галя работала в Театре Гоголя, снялась еще в двух картинах. Роли второго плана, но знакомые и друзья говорили ей: «Галя, теперь тебя будут приглашать в кино. С такой внешностью ты теперь начнешь сниматься…» Но надо было ходить на тусовки, знакомиться с режиссерами, «показывать» себя. А Галя не хотела этого делать. Она была очень гордая, бескомпромиссная… Да и Вася был в основном на ней. Вот только каких сил Гале это стоило!

«Галя тогда собиралась замуж за болгарина, заместителя министра иностранных дел. Но жених получил отставку — мы поженились меньше чем через два месяца после знакомства»
«Галя тогда собиралась замуж за болгарина, заместителя министра иностранных дел. Но жених получил отставку — мы поженились меньше чем через два месяца после знакомства»
Фото: Фото из семейного альбома

Я несколько раз наблюдал такую картину. Приходит она с Васькой на детскую площадку. Тут же все мамаши забирают своих детей и уходят. Кто-то не хочет, чтобы его ребенок играл с таким «непонятным» мальчиком, кто-то просто боится — мало ли что? А Васька — он добрый очень, он, конечно, тянулся к своим сверстникам. Я видел, как у Гали ходили желваки, как она слезы свои прятала… Но мы старались жить как обычные люди. У нас случались и счастливые моменты. Помню, на машине ездили к Галиным родителям в город Лодейное Поле, под Питером. Мне очень нравилось там бывать. За грибами в лес ходили, Васька с нами. Сейчас там никого не осталось, стоит пустой дом. До сих пор не могу понять: ведь была же целая жизнь. Куда она делась? Однажды я отвез туда Васю погостить у дедушки с бабушкой. По случаю в местном магазине купил Гале несколько хороших вещей — шикарные сапоги, модное пальто.

Приехал домой, Галя примерила обновки. Все идеально подошло. Стоит красивая — обалдеть! И вдруг у нее началась настоящая истерика. Она рыдала так, как никогда раньше. Галя очень сильная была, все держала в себе. А тут не выдержали нервы.

Организм не железный, однажды эти ее переживания и «сдетонировали». В 1995 году у нее обнаружили рак. Но тогда вовремя сделали операцию, Галя хорошо все перенесла, нормально себя чувствовала. Восемь лет болезнь не давала о себе знать. Мы были уверены, что проскочили, выкарабкались… Видимо, просмотрели, упустили момент. Как-то я повез Галю в больницу, ей нужно было пройти обследование. Ехали «по знакомству»: завотделением в этой клинике — родной брат главного режиссера Театра Гоголя, где работала Галя.

Я с трудом нашел дорогу, заблудился. Наконец приехали. Сижу в коридоре, жду Галю. Выходит: «Зайди, тебе доктор объяснит, как отсюда выбираться». Ну, это он Гале так сказал. А мне прямым текстом: «Ей осталось совсем немного. Сделать уже ничего нельзя…» Я тогда ему не поверил. Даже когда Галю положили в хоспис, и тогда еще не верил. Хотя видел, что она прямо тает на глазах. В последние дни, когда брал ее на руки, она вообще ничего не весила. И мы никогда не говорили с ней о смерти. В хосписе вообще не говорят об этом, только в крайних случаях. Но меня вызвала к себе Вера Васильевна Миллионщикова (основательница и главный врач Первого московского хосписа. — Прим. ред.) и сказала: «Игорь, Гале осталось жить несколько дней. Надо ей сказать». А я не могу. Понимаю, что надо, но произнести эти слова сил нет. На следующий день пришел к Гале.

Она говорит: «Вера Васильевна разрешила мне пить шампанское…» Я потом узнал, что Вера Васильевна поступила согласно давней врачебной этике. Когда Чехов умирал в Германии, за несколько дней до его кончины к нему пришел лечащий врач и сказал: «Пейте шампанское, Антон Павлович»…

Перед смертью Галя просила, чтобы я сходил на исповедь. Наверное, я был для нее не очень хорошим мужем, мне было в чем покаяться перед Богом. Собрался я не сразу, долго готовился. Когда стоял перед батюшкой, с таким трудом проговаривал свои грехи. Но все вспомнил — измены, пьянство… Представляете, каково сознаваться во всем этом? Свои чувства в тот момент никогда не забуду. Ждал, что, выслушав меня, отец Епифаний скажет примерно следующее: «Три месяца сидеть в цепях, голодать и бичевать себя!»

А он сказал: «Господь отпускает тебе твои грехи. Иди и не греши больше…»

«Пока горит свеча...»

Лена: После Сашиных похорон родители увезли меня в Минск. Дай им Бог здоровья, они очень поддержали, при этом ничего не усугубляли, не акцентировали. Мы тихо-мирно существовали в одной тональности. На дачу уехали, занимались садом, огородом. Но я же не могла там находиться вечно. К сорока дням вернулась в Москву. Вошла в нашу с Сашей квартиру — а там все его вещи, его запах, родной до боли… На душе стало совсем тяжело, непереносимо. Я очень хотела переехать оттуда куда угодно. Написала заявление в театр с просьбой улучшить мне жилищные ­условия. Дескать, квартира находится очень далеко от театра… Это действительно так.

Но не стану же я писать, что физически не могу там находиться, потому что все напоминает о Саше. Но меня не услышали.

Деньги на памятник собирал наш друг спортивный журналист Саша Львов. Он сам предложил: «Лена, я этим займусь, хочу перед Саньком свой долг выполнить». Наверное, я могла бы обойтись без чьей-либо помощи. В конце концов, продать машину. Но я подумала: Саша был публичный человек. Память о нем мне одной не принадлежит. Люди, близко знавшие Фатюшина, тоже захотят поучаствовать. И будут мне за эту возможность благодарны, как это парадоксально ни прозвучит. Эскиз делал наш друг художник Саша Попов. Как-то я поехала на кладбище, чтобы сделать там соответствующие замеры. И вот когда я с рулеткой прикидывала, что да как, ко мне подошла женщина. Двумя руками она прижимала к груди фотографию.

Кивнула на Сашин портрет, спросила: «Это ваш муж?» Я говорю: «Да». Сама же продолжаю сосредоточенно замерять. А она руки от груди отняла и протягивает мне портрет девочки с абсолютно ангельским лицом: «А это моя дочка. Ее в «Норд-Осте» убили». Что я ей на это скажу? Молчу, не смотрю на нее, занимаюсь своим делом. Женщина не уходит. «Я не знаю, зачем мне дальше жить», — говорит. Я опешила: у меня свое горе, нет сил в чужое вникать. Но она очень конкретно у меня спрашивает: «Зачем?» Пытаюсь немного перевести разговор: «А муж-то есть у вас?» — «Так, дочки не стало, муж запил и пьет все время». И вот мы с ней стоим: она — с фотографией погибшей дочери, я — у могилы мужа, который умер в пятьдесят два года. Впору нам обеим вешаться на одном суку. Я тоже не понимаю, как мне дальше жить… Первое время, когда к Саше на кладбище приезжала, бродила, смотрела: недалеко от его могилы Андрюша Болтнев похоронен, мой друг.

«Мы с Галей поздно почувствовали, что с Васькой не все в порядке»
«Мы с Галей поздно почувствовали, что с Васькой не все в порядке»
Фото: Фото из семейного альбома

А в другом месте целая аллея, молодые ребята, пострелянные, порезанные в «лихие 90-е». Я тоже думала о смысле жизни, и мысли мои были безрадостны: «Зачем? Ради чего?..» Что произошло дальше, объяснить не могу. Почему закипел мой «разум возмущенный», откуда силы взялись, слова такие где нашлись? Но я просто набросилась на эту несчастную тетку: «Как вы смеете так говорить? Как вы можете так думать?! Мы же ничего не знаем. А если душа вашей девочки смотрит с неба на вас? Может, она места себе не находит, пока вы тут ходите, плачете! Ей там должно быть за вас спокойно». В это самое время по тропинке скачет белка. «Вот видите, — говорю, — может, душа вашей дочери вселилась в эту белку, она прискакала на вас посмотреть, а вы тут начинаете…»

Очень жестко я все это проговариваю, и вдруг женщина, как будто очнувшись, поднимает на меня глаза и с такой надеждой произносит: «Да? Вы так думаете?» Не теряя воодушевления, продолжаю: «Конечно! А как иначе!» Она кивнула, повернулась и ушла, а я осталась стоять с ощущением своей правоты и силы. Я не только эту женщину убедила, я себя убедила. Если бы в тот момент ко мне подошли родственники всех, кто похоронен на Востряковском кладбище, я бы их тоже убедила: «Ребята, наши близкие, любимые, незаменимые лежат здесь. Но нам надо жить. Как говорила Татьяна Ивановна Пельтцер: «У нас все еще спереди». Я домерила, что мне было нужно. Беретик поправила и пошла себе. Иду и думаю: «Хорошо бы, Сашка меня оттуда увидел и сказал: «Моя-то! Лучше всех!» И еще был один эпизод, который меня даже не примирил с жизнью, а просто вдохновил.

И произошел он, как ни покажется странным, опять на кладбище. Саше устанавливали памятник. Стою я, такая «скорбная вдовица», мужики-могильщики работают. Спрашиваю со скрытым трагизмом в голосе: «Ребята, а вот эти мраморные плиточки можно будет потом поднять?» — «Можно. А зачем?» — «Для второго захоронения». — «А кого захоранивать будем?» — «Меня». — «Да не боись, захороним». И они так просто, конкретно и беззлобно это сказали, что совершенно меня успокоили. Вот клянусь: жить стало лучше, жить стало веселей… Это преступление — объявлять, что жизнь кончилась. Она не кончается, ребята. По крайней мере, не нам решать, когда это произойдет. Справку о нашей смерти подписываем не мы... Да, был момент, когда у меня жизнь «ушла из- под ног».

Наверное, так чувствует себя человек, переживший кораблекрушение и оказавшийся на необитаемом острове. Помню, как ехала однажды на машине — играет радио, наш с Сашей приятель Андрюша Макаревич поет: «Бывали дни, когда опустишь руки, и нет ни слов...» Я сто раз слышала эту песню. Доходит до строчек: «И я хотел уйти куда попало, закрыть свой дом и не найти ключа…» Думаю: «Ну это же про меня…» Не могу дальше вести машину, слезы мешают. Останавливаюсь, падаю на руль и рыдаю... Но тут: «Но верил я — не все еще пропало, пока не меркнет свет, пока горит свеча…»

«Помогите мне, товарищи колдуны»

Игорь: Я очень боялся остаться один. Может, это плохое оправдание, но у меня потребность — о ком-то заботиться.

Я любил заботиться о Гале, знал, что это ей нужно. А тут у меня больной ребенок на руках, но я не знаю, как мне дальше жить. Сам он ни слезинки не пролил, даже не заговорил со мной о Гале. Ее подруга сказала ему, что мама теперь на небесах. Пару раз я у него спросил: «Вася, снится тебе мама?» — «Нет». И все. Я испытывал колоссальное чувство вины — за то, что не уберег Галю, недосмотрел, не защитил ее. Мне казалось, что она умерла из-за меня. Я даже хотел сходить к колдунам. Сказать: «Помогите мне, товарищи колдуны. Расколдуйте меня или, наоборот, заколдуйте!» Такая тоска накатывала, думал, все — край… Васька, конечно, удерживал от каких-то необдуманных поступков. Приехала моя мама, пыталась помочь, но мне еще хуже становилось. При этом на меня свалилась куча бытовых проблем, которые надо было решать. Квартиру нашу переоформлять, потому что она записана на Галю.

«Я сказал: «Лена, ни тебе, ни Ольге я врать не буду. Не хочу приходить домой и смывать запах духов или смотреть, не осталось ли твоих вещей в моей машине»
«Я сказал: «Лена, ни тебе, ни Ольге я врать не буду. Не хочу приходить домой и смывать запах духов или смотреть, не осталось ли твоих вещей в моей машине»
Фото: Фото из семейного альбома

Первые полгода после ее смерти мне не до того было, поэтому пришлось все делать через суд. Бегать по врачам, оформлять Васькину инвалидность. Для того чтобы получить очередную бумажку, нужно отсидеть в очереди, а я трех минут не могу там находиться. Сейчас думаю: как я все это выдержал? Первое время женщины у меня менялись каждую неделю. Мне нужно было, чтобы рядом со мной была женщина. Однажды случайно познакомился с девушкой — молодой актрисой. Начали встречаться. Знаете, как будто стало легче дышать. Появился человек, о котором я мог заботиться. Мне тогда показалось, что я выкарабкиваюсь, что у нас с Ольгой все получится. Через несколько месяцев мы расписались.

«Меня Игорь зовут»

Лена: Когда Саши не стало, моих подруг очень беспокоило мое одиночество. Всем хотелось помочь, поддержать. Меня развлекали: приглашали в гости, с кем-то знакомили, выводили в свет. Так в один из вечеров я оказалась в Театре имени Рубена Симонова на спектакле «Козленок в молоке». Я обратила внимание на актера, игравшего не очень большую роль. Сказала подруге: «Замечательный артист. Я его не знаю». Она говорит: «Это Игорь Воробьев. Артист хороший, только очень несчастный. У него жена умерла в прошлом году. Ребенок больной…» Я подумала: «Надо же, как интересно. Он потерял жену, у меня Саша умер. По идее, мы должны были знать друг о друге, актерский мир тесный… Почему мне никто о нем не рассказал? Значит, не время». Все, картинка стерлась.

Проходит год. Однажды сидим в театре с одной молодой актрисой, она рассказывает мне про свой несчастный роман. И я ее «учу жизни»: «Что ты переживаешь! Открой глаза, открой уши, открой сердце. Идешь, вроде ничего не происходит. Повернула налево, а там — раз — и счастье твое. Поняла? Вот так!» И пошла домой. Выхожу из театра и вижу — в мою сторону идет мужчина. Понимаю, что это тот самый актер Игорь Воробьев. Я увидела его глаза — такой у него был странный, пронзительно-ищущий взгляд, что я подумала: «Боже мой, в каком же ты тупике… Совсем запутался… А ведь помочь тебе смогу только я». Это я так долго рассказываю. На самом деле все мысли в один миг проносятся в моей голове. Я сажусь в свою машину, включаю двигатель, медленно трогаюсь с места в сторону Нового Арбата, а сама смотрю, куда он пойдет? Тоже на Арбат. Вижу: голову повернул в мою сторону, значит, тоже обратил на меня внимание.

На выезде я застряла в небольшой пробке. Про себя размышляю: «Наверное, мне нетрудно будет его разыскать». И вдруг в окно со стороны пассажирского места слышу, мне стучат. Поворачиваю голову — Игорь. «Можно?» — спрашивает.

Игорь: В тот день я шел в сторону Арбата, на репетицию в Театр имени Рубена Симонова. Достаточно случайно оказался в этом районе — у меня была съемка у Аллы Суриковой в фильме «Вы не оставите меня». Увидел, как из служебного подъезда Театра им. Маяковского выходит молодая привлекательная женщина. Мы встретились глазами, и я почему-то понял, что это та самая Лена Мольченко, жена Александра Фатюшина. С Сашей я не был знаком лично. Однажды, когда я играл в футбол за актерскую сборную, он зашел к нам перед матчем.

Просто поздоровался со всеми. Но откуда-то я знал, что у него такая боевая жена с характером, острая на язык — скажет как припечатает, актриса замечательная… Я не знаю, что заставило меня сесть к ней в машину. В конце концов, не окажись пробки при выезде на Арбат, может, мы больше никогда и не встретились бы. Но ее автомобиль — ярко-красный, приметный — застрял на некоторое время, и я почему-то подумал: «Если сейчас дам ей уехать, буду жалеть об этом всю жизнь». Самое интересное, что Лена не удивилась мне. Я сказал: «Меня Игорь зовут». Она ответила: «Я знаю. А меня — Лена». — «Я знаю», — говорю. Лена предложила подвезти меня. О чем беседовали? Да все больше о работе. Я рассказывал о новой пьесе, в которой хотел бы играть. Ищу, мол, режиссера. Она предложила своего знакомого. Договорились встретиться на следующий день, чтобы все обсудить…

Личные вещи

Лена: Когда мы начали общаться, выяснилось, что у нас очень много общего: знакомые, любимые места.

Мы оба приехали в Москву в 1981 году: я — из Минска, Игорь — из Днепродзержинска. Поступали в одни и те же театральные институты и запросто могли бы учиться вместе. Двадцать четыре года мы ходили по одним и тем же улицам. Но судьба управилась так, что мы прожили параллельные жизни, прошли такую мясорубку, прокрутились фаршем и в результате слепились в одну котлету. За два года, что прошли со дня смерти Саши, я ни с кем не разговаривала откровенно. Меня, да и Игоря, думаю, все жалели, нам сочувствовали — это нормально. Но общались с нами, как с ущербными людьми.

«Я знаю, что меня держит на плаву. Просыпаясь, вижу ее лицо, глаза. Вижу, что Лена улыбается мне. Все-таки мы с ней одной крови»
«Я знаю, что меня держит на плаву. Просыпаясь, вижу ее лицо, глаза. Вижу, что Лена улыбается мне. Все-таки мы с ней одной крови»
Фото: Юрий Феклистов

А тут мы оказались на равных, в одинаковом положении. Сначала все больше пьесу обсуждали. Видимо, очень боясь затронуть тему ухода наших близких. Но когда вдруг в разговоре мелькнуло имя Саши, а потом имя Гали, мы заговорили об очень личных вещах. Допустим, что чувствуешь, когда открываешь шкаф, там родной запах... И слезы подступают, и ты не можешь дышать… Я спрашивала: «А как ты поступил с мелочами, которые вроде как не нужны? Только лишнее напоминание?» Игорь отвечал: «Я не могу это выбросить — рука не поднимается…»

Мне показалось, что у Игоря те же проблемы, которые я пережила чуть раньше. Но я уже с ними справилась, нашла ответы на свои вопросы: «Зачем? Почему? Ради чего?» Слава Богу, сама с собой я научилась ладить. А Игорь никак не мог и мучился от этого.

Попытался найти выход в новом браке, схватился за него как за соломинку. Но это оказался тупик. Говорил мне про какой-то «сглаз», к колдунам собирался идти. Еще немного, и он далеко пошел бы в этой области. Когда я впервые попала к нему домой, поразилась невероятному количеству сонников, в каждой комнате — по соннику. Я подумала: «Ой, парень, ты, оказывается, совсем запутался. Так нельзя». Я почувствовала, что могу ему помочь. Первое, что сделала, — немедленно выкинула все эти сонники. Между нами не было банального романа — Игорь был женатый человек. Я не имела права претендовать на что-то большее. Говорила ему: «Мужчина для меня не конечный пункт. Если тебе со мной по дороге — пойдем». Летом 2006-го я улетела отдыхать в Геленджик. Мы созванивались с Игорем, 10 сентября он встретил меня в аэропорту. Месяц мы прожили в моей квартире, а потом Игорь говорит: «Поехали теперь ко мне в Жулебино».

С тех пор мы вместе. Но в загс сходили два года назад.

Одной крови

Игорь: Я благодарен Лене за то, что она не форсировала события и очень правильно себя вела в тот период. Хотя я понимал — ей хотелось, чтобы мы были вместе. Я сказал: «Лена, ни тебе, ни Ольге я врать не хочу. Не хочу приходить домой и смывать запах духов или смотреть, не осталось ли твоих вещей в моей машине». С Олей у нас дело шло к расставанию. Я уже говорил, что у меня есть проблема в отношениях со спиртным. В конце концов Ольга этого не выдержала. Но у нас все было по-честному. За тот период своей жизни я поставил бы себе хорошую оценку.

Все, что происходит с нами, для чего-то нужно. Оля все-таки сыграла свою положительную роль в нашей с Васькой жизни. В Интернете она прочла о деревне «Светлана» под Питером, где живут дети с проблемами умственного и физического развития. Рассказала мне. Я с Васей туда съездил и обалдел. В нашей стране это единственная социальная деревня. Ничего подобного пока не существует. «Светлана» — в честь женщины, у которой тяжело болела дочь, и она очень много сделала для того, чтобы это место появилось. Но до открытия в 1994 году не дожила, не смогла перенести смерть дочери. Деревню строили норвежцы. Это четыре дома, в которых живут воспитанники, сейчас их семнадцать человек. Есть хозяйственные постройки. За ребятами ухаживают волонтеры. Иностранцы в очереди стоят, чтобы поработать там. Никто и никогда не называет ребят больными или пациентами.

Да и врачей среди персонала нет. Многие ребята, до того как попали сюда, вынуждены были сидеть запертыми в четырех стенах. Некоторые не могли связать и двух слов. «Светлана» для них — это возможность жить реальной жизнью. У каждого здесь есть свое занятие: кто-то работает в коровнике, кто-то — на сыроварне или печет хлеб, помогает по дому. У каждого — своя комната, личные вещи и личное время. Смысл в том, что если эти люди не могут многое понять умом, то на чувственном уровне они привыкают к определенному порядку. И таким образом адаптируются к жизни. Там все равны. За общим столом сидит американец с двумя университетскими образованиями и девочка с синдромом Дауна, которая только недавно начала общаться с людьми. Я понимаю, что никогда не смог бы научить Васю тем вещам, которые он освоил в «Светлане».

Недавно они ездили в Питер за какими-то покупками по хозяйству. Вася мне написал письмо. Я понимаю, что он писал его под диктовку, но все равно это много значит. Он шнурки сам завязывает, для нас это — победа. Сколько Галя билась, чтобы он научился шнурки завязывать! Я, когда его навещаю, думаю об этом. Все говорят: «Нужно смириться». Я не то чтобы не смирился. Но каждый раз, приезжая к Ваське, надеюсь увидеть его играющим в шахматы…

До сих пор иногда ночью я просыпаюсь в слезах. Лена гладит меня по голове: «Спокойно, спокойно…» Лена мне говорит: «Воробьев, тоской по Ваське ты оправдываешь свои срывы и желание выпить». Не знаю, может, она и права. Но я знаю, что меня держит на плаву. Я рад, что, просыпаясь, вижу ее лицо, глаза. Вижу, что Лена улыбается мне. Все-таки мы с ней одной крови.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог