Екатерина Рождественская: «Отец ушел рано»

Несмотря на занятость, Катя часто приезжает к маме, которая живет в легендарном поселке Переделкино.
Марина Денисова
|
08 Февраля 2010
Фото: Юрий Феклистов

На днях у старшей дочери поэта Роберта Рождественского Екатерины, автора знаменитого фотопроекта «Частная коллекция», открылась очередная персональная выставка, шестидесятая по счету. На сей раз в Туле. География фотовыставок весьма обширна: от Краснодара до Перми и Екатеринбурга. И повсюду аншлаги. В общей сложности на выставках Рождественской побывало уже свыше миллиона человек. Несмотря на занятость, Катя часто приезжает к маме, Алле Борисовне Киреевой, которая вот уже несколько десятилетий живет в легендарном писательском поселке Переделкино.

В свое родовое гнездо Екатерина Рождественская любезно пригласила и корреспондентов «7Д».

— Катя, как давно ваша семья обосновалась в Переделкино?

— Дом построили еще пленные немцы после войны, в 47-м году. Родители поселились в нем в 62-м году, почти пятьдесят лет назад. И мы с тех пор здесь почти ничего не переделывали. В Переделкино живет мама и моя младшая сестра Ксения. Этой зимой мерзнут, бедные. Полы надо перекрывать. А мама ничего не хочет тут трогать. Вся обстановка сохранилась, как при жизни отца. Его письменный стол, книжные полки с архивами... Мои родители, в отличие от других писателей, которым дачи в Доме творчества «Переделкино» давали, сами купили дом в той части поселка, где жили военные, — у какого-то адмирала или генерала.

С отцом в Коктебеле. 1963 г.
С отцом в Коктебеле. 1963 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Поначалу мы приезжали сюда на все лето, а на зиму перебирались в Москву, потом мама с папой стали жить здесь постоянно.

— Писательский поселок в шести километрах от Москвы — место легендарное, с потрясающей аурой. Здесь жили и Борис Пастернак, и Корней Чуковский, Валентин Катаев, Белла Ахмадулина, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава… Конечно же все друг с другом общались, заходили на огонек по-соседски…

— К нам заходил Евтушенко, он до сих пор иногда навещает маму. Не могу сказать, чтобы отца постоянно посещали соседи-писатели, — ежедневных гулянок не наблюдалось.

У каждого был свой забор, за этим забором шла своя жизнь. Отец работал, закрывался в своем кабинете, ему никто не мешал. В праздники и дни рождения двери дома, естественно, открывались, приезжали все-все-все: Пахмутова, Кобзон, Магомаев, Плятт, Утесов, Фельцман, Бабаджанян, Богословский. Я даже завела книжку для почетных гостей в 80-х годах, в ней все оставляли свои замечательные подписи... В этот дом три года назад пришел Василий Аксенов. Они с мамой долго сидели, разговаривали, вспоминали молодость, и так родилась идея написать роман о шестидесятниках «Таинственная страсть».

В Переделкино мы пережили много счастья и радости. И здесь же случилась самая страшная беда. Из этого дома папу увезли в больницу, откуда он уже не вернулся...

С младшей сестрой Ксенией и отцом. 1983 г.
С младшей сестрой Ксенией и отцом. 1983 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Отец ушел рано, и я не была готова к его смерти. Я и сейчас, спустя 15 лет, не готова. И не буду готова никогда. Мы боролись за него пять лет. С первого дня, когда был поставлен диагноз, и до самого конца. Это была настоящая борьба. Долго искали нужных врачей. Ходили по важным чиновникам, покупали валюту (тогда, в начале 90-х, ее можно было купить только во Внешэкономбанке после предоставления кучи справок, анализов, биографий и ходатайств, и то по большому блату), искали клинику за границей, чтобы сделать операцию. Он стал падать в обморок все чаще и чаще, совершенно неожиданно. Долгих полтора года московские врачи не могли правильно поставить диагноз. Нам морочили голову, говорили, что у него «играют» сосуды. Сделали бы лучше томографию! Тогда это было очень непросто. Томографии в России мы так и не добились. Позже многочисленные исследования во Франции показали, что у Робы опухоль в лобной части головы.

Доброкачественная, размером с куриное яйцо. Она, вероятно, пережимала сосуды, отчего отец и терял сознание. «Она могла расти лет двадцать, — сказал нам врач. — Просто сейчас она выросла и стала давить на мозг». У отца изменился взгляд. Он стал какой-то вопросительный. В любое время суток он был одинаково вопросительный. Глубокий и странный. Отец перестал есть. Сильно похудел. Из Парижа наш друг Алекс Москович прислал специальные питательные коктейли с разными вкусовыми добавками — шоколадной, ванильной, апельсиновой. На завтрак — один, на обед — другой, на ужин — третий. По 200 граммов. И все. Москович предложил нам найти в Париже лучшего нейрохирурга, чтобы прооперировать отца. И пообещал оплатить эту операцию.

Мы все так обрадовались, как будто полдела было уже сделано! Срочно начали готовить документы. Это «срочно» растянулось на довольно долгий срок. А отцу становилось все хуже. Мы положили его в ЦКБ. Его мучили чудовищные головные боли, начался какой-то непонятный кашель. И никто никак не мог установить его причину. Он был истощен, лежал в реанимации, не мог встать, часто впадал в беспамятство. Рядом каждый день умирали люди. Эта палата была прямым путем на кладбище. Тяжелые диагнозы, тяжелый запах. Почти все без сознания. Никакого будущего. Я была уверена: чем быстрее мы заберем отсюда отца, тем дольше он проживет.

Наконец все документы были готовы, визы получены, билеты куплены. Отца одели в вязаную кепку и пальто, погрузили в машину. На выезде из больницы «Скорая» остановилась, его вынесли на воздух — к нему приехала прощаться вся наша семья.

В 70 лет литературный критик Алла Борисовна Киреева увлеклась компьютерной живописью. Свои работы она не только дарит родным и близким. Их с удовольствием покупают. У Аллы Борисовны уже прошли две персональные выставки
В 70 лет литературный критик Алла Борисовна Киреева увлеклась компьютерной живописью. Свои работы она не только дарит родным и близким. Их с удовольствием покупают. У Аллы Борисовны уже прошли две персональные выставки

Все хватали его за руки (руки были очень холодными), обливались слезами. Мы не верили, что еще раз увидим его.

Мы втроем — мама, папа и я — отправлялись в наш самый грустный Париж. Из аэропорта «Шарль де Голль» нас сразу привезли в госпиталь. В течение нескольких часов Робу прокрутили на всех возможных аппаратах. Операция откладывалась из-за аспирационной пневмонии. Задолго до отъезда он подавился манной кашей. Эта каша застряла у него в легких и вызвала воспаление. Из-за этого он и кашлял. Его начали лечить. Помню, как я носила его, исхудавшего, на руках — ноги уже абсолютно не держали его. При росте отца 185 см я запросто поднимала его и несла — на рентген, с рентгена... В день операции нас просили не приезжать в больницу.

Но мы конечно же поехали, сели у лифта рядом с операционной. На исходе шестого часа ожидания мама уже не могла смотреть на свои любимые сигареты, а меня уже тошнило от автоматного кофе. Но вот вышел наш знакомый врач и сказал одно-единственное слово: «OK». Что это значит? А подробности? «Не волнуйтесь, рефлексы сохранились, завтра вечером приходите, посмотрим».

В реанимации около Робы сидели две медсестры в зеленом. Они бросились к нам с мамой, как к родным. «Хорошо, что вы пришли! Надо проверить, как он выполняет команды! Попросите его сжать вашу руку». Мы обступили кровать с двух сторон. «Роба, ты нас слышишь?» Он сразу сжал наши руки… После первой операции прошло несколько месяцев, мы вернулись в Москву. Но ни о какой быстрой поправке, на которую мы так рассчитывали, речи не было.

Снова отправились в больничный Париж. Друг Московича, министр иностранных дел Франции, устроил нас в один из лучших военных госпиталей. Назначили повторную операцию. Она была быстрой, не такой ужасной, как первая, — надо было поставить дренаж, который отводил жидкость, чтобы не было повышенного внутричерепного давления. Результаты появились довольно быстро.

Не помню, сколько времени мы жили в больнице. Пили кофе из автоматов, заходили, как в дорогой бутик, в больничный ларек, подсчитывая, хватит ли денег, чтобы купить бутылку воды, бегали в соседнюю кондитерскую, чтобы купить Робе его любимое пирожное. Когда я сорвалась в Москву, к мужу и сыновьям — шестилетнему Леше и трехлетнему Мите, в Париже меня на месяц сменила сестра Ксения.

И когда я вернулась, меня ждал сюрприз. Я примчалась из аэропорта прямо в больницу, взметнулась на второй этаж и побежала по коридору, будто бы за мной гнались все парижские маньяки. Мимо нянечки с чистым бельем, мимо лучезарно улыбающегося медбрата, мимо какой-то старушки в инвалидном кресле, мимо мамы с Робой, мимо... Я промчалась мимо Робы, который вышел меня встречать, опираясь на маму и Ксеньку, как на костыли! Он шел не согнувшись, а выпрямившись во весь рост. Господи, как я была счастлива! Худющий, бритый наголо, со шрамом через весь череп. Он был самый красивый на свете, и никакой Ален Делон не смог бы с ним сравниться! Теперь мы стали учиться ходить. Все заново.

Как-то я ждала у поста медбрата лекарство, за которым он пошел на склад, и стала читать какие-то записи в дежурном журнале (некрасиво, конечно, я никому этого не рассказывала).

С мамой Аллой Борисовной и сыновьями Митей и Даней в Переделкино
С мамой Аллой Борисовной и сыновьями Митей и Даней в Переделкино
Фото: Юрий Феклистов

Открыто было как раз на странице, где написали про нашего пациента.

«Температура нормальная. Аппетит пока неважный. Сегодня взвешивали. За трое суток прибавил 130 граммов. Неплохо. На вопросы не отвечает, поскольку не знает французского языка. А жаль. С ним интересно было бы поговорить. Начал самостоятельно передвигаться. Вчера вечером, когда я раздавал лекарства, увидел, как они с мадам идут под ручку по коридору, улыбаются. Он кивнул и сказал «Bonjours». Мадам в последнее время оживилась и сменила прическу. Ей так намного лучше».

Сначала Роба ходил мелко-мелко шаркая, как старичок, и мы водили его под руки — он не мог без опоры.

Потом освоился и осмелел, шаг стал тверже и сильнее. Коридор казался длиннющим, и я не была уверена, что Роба когда-нибудь осилит его. А потом мы стали потихоньку выходить на рынок, который по средам развертывался около больничной ограды, и Роба с удовольствием покупал то, что сам и не ел никогда: «Это вам, девочки». Научился подниматься по лестнице и садиться в машину. Все как в первый раз.

Было как-то дико. Вот он, отец. Все понимает, отвечает на вопросы. Но ничего не умеет. Со временем и это сгладилось. Роба оказался хорошим учеником.

Как приехали в Москву — не помню. Я была в эйфории, мне казалось, что мы всех победили, мы всем доказали!

Печку сложили пленные немцы еще в 1947 году. С тех пор ее не перестраивали
Печку сложили пленные немцы еще в 1947 году. С тех пор ее не перестраивали
Фото: Юрий Феклистов

Привезли живого и полуздорового отца, который уже начал писать стихи! А он писал стихи и в каждом прощался с нами. Он нам не поверил, что вылечился, и себе не поверил. Он все прощался и прощался. Я ненавижу эти самые лучшие его стихи. Я до сих пор не могу их читать. И слушать не могу. А он каждый день собирал нас и читал свое новое стихотворение. Читал как приговор.

Тихо летят паутинные нити.

Солнце горит на оконном стекле...

Что-то я делал не так?

Извините:

жил я впервые

на этой Земле.

Я ее только теперь ощущаю.

К ней припадаю.

И ею клянусь.

И по-другому прожить обещаю,

если вернусь...

Но ведь я

не вернусь.

Шел август 94-го года. Отец слабел, угасал на глазах. Помню, сестра постучала мне в окошко рано утром: «Пойдем, Робе плохо». Он сидел на стуле посреди комнаты. Когда ложился, ему становилось хуже. Давление 80 на 40. Стали звонить в «Скорую». Она долго не приезжала — Переделкино. Стали звонить друзьям. Почти никого не было в Москве. Август.

«Вся обстановка в доме сохранилась, как при жизни отца». С мамой и младшим сыном
«Вся обстановка в доме сохранилась, как при жизни отца». С мамой и младшим сыном
Фото: Юрий Феклистов

Господи, как мне было страшно делать Робе искусственное дыхание! У него в груди что-то булькало (как выяснилось потом, разрыв пищевода. При чем тут пищевод?). Что-то вкалывали, вливали. Он лежал на диване, потом его переложили около шкафа на пол, на жесткое. Я стояла на коленях около отца, чтобы в такт нажимать ему на грудь.

Раз, два, три, четыре, пять — вдох. Я все время сбивалась. Раз, два... Господи, Отче наш... Ну пожалуйста... Раз, два... вдох. Да приидет Царствие Твое, как на Небесах, так и на земле... Раз, два... Я старалась, ох как я старалась! Я ничего в жизни своей не делала еще с таким старанием...

Но папа не знал этого. Он уходил.

«Роба! Подожди!» — как мы звали его!

«А?» — на секунду вспыхивал взгляд.

«Роба! Роба!!» — мы кричали и тормошили его что есть силы.

«А?» — и опять угасал. И вдруг: «Девочки, я вас люблю».

Это были последние слова, которые он произнес...

Его еле дотянули до «Скорой». Врач сразу поставила ему подключичный катетер, выгнала нас из комнаты и через полчаса реанимационных работ сказала, что можно везти в больницу. Мама все время выходила из кухни и спрашивала: «Он умер? Он умер?» Я привела детей, когда его положили на носилки, но дети только испугались.

Мы помчались за «Скорой» в «Склиф». Помню, как я билась в железную дверь приемного покоя и кричала: «Вы довезли его?»

Но никто ничего не мог мне ответить. Двери наконец отворили, показалась нянечка: «Успели, успели». Мы сели у реанимации и стали ждать. Как же мне хотелось, чтобы к нам вышел доктор и сказал: «Ему лучше, он пришел в сознание». Но вместо этого врач произнес: «Остановка сердца. Но мы его реанимировали!» В те минуты я даже не молилась, мне казалось, что я мысленно делаю ему массаж на открытом сердце. У меня самопроизвольно сжимались и разжимались руки. Потом врач признался нам: «Знаете, у него было семь остановок сердца, и все семь раз нам удавалось его завести. Первый раз в моей практике я вижу такое: как будто кто-то удерживал человека на этом свете». Рошаль упросил, чтобы нас с мамой на секундочку пустили к Робе. Мы зашли в палату, он лежал весь в проводах и трубках, с закрытыми глазами, без сознания. Мама дотронулась до его руки и удивилась: «Робочка, какой ты теплый!»

Главный сторож переделкинского дома — среднеазиатская овчарка Груня
Главный сторож переделкинского дома — среднеазиатская овчарка Груня
Фото: Юрий Феклистов

У него же в последнее время всегда были холодные руки и ноги. Судя по всему, он услышал ее. Огромная слеза медленно потекла по его щеке. Нас попросили уйти. Через несколько минут из палаты вышел Рошаль и зарыдал, мы все поняли… Первые десять лет после смерти отца я не могла читать его стихи. Когда слышала, что кто-то начинает декламировать Рождественского со сцены, у меня из глаз градом катились слезы.

Папа был очень необычным человеком, совершенно неземным, не от мира сего. У него была потрясающая интуиция, невероятная доброта и честность. Может быть, из-за того, что он много всего в жизни испытал, скитался по детским домам во время войны, когда его родители воевали на фронте… Для меня его смерть стала невосполнимой утратой.

И дело не в том, что он был гениальным человеком. Просто между нами была потрясающая связь. Я не часто обнимала его, редко целовала. «Папочка, как я тебя люблю» — эти слова я говорила ему всего пару раз в жизни. Но общение между нами проходило на другом уровне — космическом, не побоюсь этого слова. Мы были невероятно близки.

Помню, в детстве, в Гаграх, мне было лет 8—10, мы с ним, как рыбы, уплывали далеко-далеко, не за буйки, а за горизонт. Все на берегу волновались, переживали, бегая в ужасе, возмущались. Как родители могут допускать такое! А мама была за нас абсолютно спокойна. Когда я уставала, то ложилась к нему на спину, обхватывала его за шею и какое-то время отдыхала, а потом мы плыли дальше. Вот такое у нас было дельфинье единение.

— Вы никогда не ревновали отца к вашей младшей сестре?

— Какая ревность?!

Екатерина с мужем Дмитрием Бирюковым и сыновьями Лешей, Митей и Даней. 2007 г.
Екатерина с мужем Дмитрием Бирюковым и сыновьями Лешей, Митей и Даней. 2007 г.
Фото: Дмитрий Кружков

Что вы! Наоборот. Ксеньку воспитывала я, она была на мне. Родители часто уезжали по делам, я ее кормила, качала на руках, пеленала. Когда она подросла, водила по врачам — делать прививки, вырывать зубы. Я ревновала, когда родители подходили к ней: «Нечего с ней разговаривать, не трогайте моего ребенка!» Мне было 12 лет, когда она родилась. Прекрасно помню, как я давала маме согласие на ее рождение. Она как-то пришла в мою комнату и говорит: «У меня может быть ребенок, мальчик или девочка. Ты как?» Я вздохнула: «Надо подумать». Через какое-то время согласилась: «Мам, давай оставим». Я училась тогда в шестом классе. Когда маму увезли в роддом, ко мне в школу прямо на урок пришел друг нашей семьи, замечательный литовский художник-график Стасис Красаускас, вызвал меня из класса и сказал: «Катя, ты мне срочно нужна — у тебя родилась сестра».

Мы поехали с этим огромным дядькой-красавцем к маме. Она написала нам письмо с большим списком всех женских имен — Алевтина, Аглая, Даздраперма… Но мы выбрали Ксению. Конечно, папа очень сильно любил ее. Она была поздним ребенком, но поскольку папа очень сильно любил и меня, а я тоже любила и люблю сестру, никакой ревности, соперничества не было. Он разрешал нам все, но мы сами знали рамки дозволенного и никогда не выходили за их пределы. Он всегда привозил нам много подарков из-за границы. Я обожала эти моменты. Помню, как они с мамой прилетели из Америки. Это было году в 64-м, Ксения еще не родилась.

«Я не часто обнимала отца, редко целовала. Но общение между нами проходило на другом — космическом уровне». Катя за рабочим столом Роберта Рождественского
«Я не часто обнимала отца, редко целовала. Но общение между нами проходило на другом — космическом уровне». Катя за рабочим столом Роберта Рождественского
Фото: Юрий Феклистов

И я никогда не забуду это детское ощущение полного счастья — я сижу внутри огромного чемодана среди пахнущих жвачкой вещей и достаю длинный красный карандаш с ластиком в виде головы Микки-Мауса. Я рылась в вещах, что-то отбирала для себя, и отец смотрел на меня с такой улыбкой! Он видел, что я просто искрюсь от радости.

— Со всеми своими проблемами, девичьими тайнами вы тоже шли к отцу?

— А у меня не было никаких девичьих тайн! Я же вышла замуж рано — практически ребенком, в 18 лет, какие уж тут секреты! Папа очень хорошо принял моего мужа Диму, отнесся к нему как к сыну... Ему тоже было 18, мы вместе учились в одном институте — в МГИМО, Дима был хороший парень. Никаких проблем с ним я даже не могу вспомнить.

Ну, подумаешь, полотенце не там повесил... Дима вошел в нашу семью как совершенно свой человек. У него сразу сложился абсолютный контакт с моей бабушкой, он обычно при виде ее пел одну и ту же песню: «Кудрявая, что ж ты не рада весеннему пенью гудка?» И хохот стоял на всю квартиру. Наша супружеская жизнь проходила под полным покровительством родителей с обеих сторон. Потом мы уехали в командировку в Индию, Дима стал работать корреспондентом Гостелерадио в этой стране, и детство кончилось — началась наша самостоятельная жизнь. Много лет ушло на то, чтобы мы притерлись друг к другу. Со временем стало понятно, что ничего другого искать в жизни не придется, особенно мне. Во мне генетически заложено такое тупое однолюбие, в хорошем смысле. У меня перед глазами к тому же стоял пример родителей.

Я никуда не смотрела, ни в какие стороны, ни налево, ни направо. У тебя есть замечательная семья, так зачем искать еще одну опору, когда одна уже есть и она проверена десятилетиями. У Димы другая ситуация, его отец ушел из семьи как раз в тот момент, когда мы с ним решили пожениться. Поэтому на гены в его случае рассчитывать было нельзя. И тем не менее мы вместе уже 35 лет.

— Катя, у вас три сына, трудно было их растить?

— Старшему на днях исполнилось 24 года. Младшему — 9, среднему — 20. Наверное, я сейчас скажу, что очень легко, хотя было безумно сложно. Я прошла через все эти пеленки, детские болезни, многие больницы, чуть не потеряла старшего сына — у него шесть лет назад была тяжелейшая травма головы, он пять дней пролежал в коме.

Пережила много трудностей. Но все они стерлись из моей памяти. И сейчас я вижу перед собой только трех моих — тьфу-тьфу-тьфу — красавцев, и хочется петь и танцевать! Устраивать фотовыставки, работать, путешествовать, приезжать сюда, в Переделкино, в любимый папин дом.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог