Александр Митта: «Моя жизнь была неправильной»

Известный режиссер рассказывает о том, как уводил свою жену из семьи и усыновлял собственного сына.
Татьяна Зайцева
|
13 Июля 2008
Александр Митта
Фото: Татьяна Зайцева

Молодой американский кинематографист Родригес как-то сказал: «Один режиссер утверждает, что режиссуре можно научить за неделю. Щедрый парень — я-то думал, достаточно 10 минут. Берешь камеру — вот, собственно, и все…» Рассказав эту историю, Александр Митта, снявший такие фильмы, как «Звонят, откройте дверь», «Гори, гори, моя звезда», «Экипаж», «Граница: Таежный роман», с хитрой улыбкой добавляет: «Это действительно так. Я, например, все самое лучшее снял тогда, когда еще не знал, как это делается».

— Александр Наумович, считается, что успех фильма прежде всего зависит от правильно выбранного актерского состава. Но, кажется, в вашем знаменитом «Экипаже» практически все главные роли играли не те актеры, которых вы первоначально планировали?

— Да, так случается в кино, и, кстати, часто это идет на пользу картине.

Как, например, в случае с «Экипажем». Вначале я действительно хотел, чтобы капитана играл Петренко, но он отказался, и я позвал Жженова. Это была совершенно четкая удача. Так же с ролью Филатова. Ее должен был играть Даль: начал уже сниматься, но заболел — нервное истощение, врачи сказали, пролежит в больнице месяца два. Картина простаивать не могла, и я взял Филатова, совсем тогда неизвестного артиста. А после этого фильма он буквально взлетел. И Яковлеву нашел совершенно случайно. Шел по коридору «Мосфильма» и увидел плачущую красивую девушку — слезы, какие-то неестественно крупные, ну прямо вылетали из глаз. Спрашиваю: «Что случилось?» Она рыдает: «Они дураки! Не взяли меня, а я лучше!» Не утвердили, значит, ее в какой-то роли. Я предлагаю: «Ну тогда пойдем к нам». Привожу в группу и говорю оператору Валере Шувалову: «По-моему, эту девочку надо попробовать». А он в ответ: «А чего пробовать, ее надо брать, она абсолютно живая». Так и взяли, хотя на роль утверждена была другая актриса. Там вообще чехарда вышла. Сначала отказалась Проклова, которая еще совсем девочкой снималась у меня в картине «Звонят, откройте дверь», но ко времени «Экипажа» стала большим начальником, секретарем ЦК комсомола: «Такие роли я играть не могу!»

Другой вариант — Догилева. У нее были хорошие пробы, и она прекрасно сыграла бы, но только совершенно другой характер, а вот Саша попала в точку.

Кстати, и с Табаковым в фильме «Гори, гори, моя звезда» была аналогичная история. Поначалу никого, кроме фантастического актера Ролана Быкова, я в этой роли не представлял. Но у Ролана всегда было желание полностью перевернуть любую задуманную идею и предложить свое радикальное решение. Я написал этот сценарий (для внутреннего пользования был заголовок «Реквием по Мейерхольду») как трагикомедию — хотел сделать такое радостное действо в память великого режиссера, уничтоженного революцией. А Быков предложил чистую трагедию, реквием в буквальном прочтении. И когда мы начали снимать, я понял, что моя картина пропала, так как переубедить его было невозможно. Как раз в этот момент съемки закрыли — советские танки вошли в Чехословакию, в Госкино началась ревизия всех проектов, и они решили, что в моем содержится некая крамола. Ролан намеревался идти вместе со мной отбивать наш фильм. Но я сказал: «Нет, я буду это делать без тебя».

«Так получилось, что Быков просто вычеркнул меня из жизни. Не простил...»
«Так получилось, что Быков просто вычеркнул меня из жизни. Не простил...»
Фото: Татьяна Зайцева

И всё... После этого он просто вычеркнул меня из жизни. Не простил. По-своему Ролан конечно же был прав, но у меня другого выхода не было. В Госкино я сказал: «Вы же приняли сценарий, говорили, что он хороший, почему теперь закрываете?» Они отвечают: «Как сценарист вы написали его хорошо, а как режиссер — исказили». «А у меня есть другое решение», — заявляю я. И один из них говорит мне так дружелюбно-покровительственно: «Саша, что вы нам голову морочите, вы же не возьмете на эту роль Табакова?» — «Почему? Как раз Табакову и хотел ее предложить, но раз это ваше предложение, давайте на этом и остановимся». Так в картину вошел Табаков, и все увидели, как один артист может полностью перевернуть всю затею. Когда он надел на себя эту роль, стало понятно — идеальное попадание. Так что вы совершенно правы: пишешь ли ты сценарий, снимаешь ли как режиссер, но в итоге все-таки на 90 процентов успех фильма зависит от актеров.

Когда я позвал на съемки «Гори, гори, моя звезда» Евгения Павловича Леонова, естественно, как усердный молодой режиссер, стал рассказывать ему биографию героя, историю его жизни, описывать характер. Он слушал, слушал меня, а потом вдруг говорит: «Вы мне лучше покороче, одно только расскажите: чего он любит и чего боится».

Я говорю: «Боится, что убьют, и ни с кем не хочет враждовать, а любит, чтобы его любили и все было в порядке». Он говорит: «Мне достаточно». И блестяще сыграл. Вообще, когда режиссер угадывает актера, дальше на съемках все уже катится само по себе. Вот в «Границе…» я конкретно угадал Гуськова — почувствовал, что это актер гораздо больших возможностей, чем кажется по своим ролям. Просто ему нужна перегрузка, большая, чем другим. Он заряжается тогда, когда другие уже ломаются. Однако руководство Первого канала ни в какую не хотело утверждать Алексея. Но все-таки я их убедил и оказался прав. Говорят, с той поры, когда руководители канала не хотят брать какого-нибудь актера, они говорят: «Вот вы убедите нас, как Митта, тогда посмотрим».

— В советско-японском фильме «Москва, любовь моя» вы «угадывали» Олега Видова и Комаки Курихару или этих актеров вам предложили сверху?

— Руководство не знало, что я очень хотел снять мелодраму (а тогда это было презрительное слово), может, поэтому мне и было предложено развить такую идею. У меня же без конца рождались какие-то вредные замыслы, и они решили: «Надо занять его полезным делом».

Я очень обрадовался, тем более что ехать надо было в Японию, для меня тогда — практически на Луну. Так я и воспринял эту поездку. В Японии меня потрясло все. Страна, где можно оставить в магазине кошелек, набитый деньгами, и назавтра найти его. Со мной точно так и произошло. Покупая какой-то приемник, я оставил на прилавке бумажник со всеми документами и деньгами, после чего долго ходил кругами по торговому центру. И вдруг увидел человека, который прыгал, махал руками и что-то выкрикивал. Я подумал: «Вот ведь странный какой». А оказывается, он меня призывал. Что же касается работы… Видов действительно возник по предложению властей, но я, понимая, что актер он средний, не очень сопротивлялся — особо сложных задач в фильме ставить перед ним не предполагалось, а парень он эффектный, красивый. Хотя, по большому счету, это, конечно, был мой прокол. Взял бы актера покруче, и все стало бы интереснее. А кандидатура Комаки Курихары была безусловной. Она — потрясающая актриса. В Японии — абсолютная богиня, всеобщая любимица. Кстати, мало того что Комаки фантастически суперпрофессиональная и талантливая актриса, в ней еще соединились чуть ли не все человеческие достоинства… В Японии картина имела просто сногсшибательный успех, который во много раз превзошел ожидаемый.

С Олегом Ефремовым и Евгением Леоновым на съемках фильма «Гори, гори, моя звезда». 1969 г.
С Олегом Ефремовым и Евгением Леоновым на съемках фильма «Гори, гори, моя звезда». 1969 г.
Фото: Татьяна Зайцева

После этого меня немедленно переселили из третьесортной гостиницы при рынке в шикарный отель, где комната была размером с дворцовую залу, полотенца меняли три раза в день, а завтрак (по количеству блюд — меню целого ресторана) приносили в номер два человека. И еще каждый день происходили бесконечные приемы. Оказывается, там такой закон: если ты работаешь с иностранцем, то пока он в стране, 20 процентов от налога фирма может списать на представительские расходы. Короче, гуляли они под нас неслыханно, безумно, такого гулянья я в жизни не видел. Помню, спросил одного из наших посольских: «Слушай, они такие добрые, обходительные, может, и мне в ответ сказать какой-то тост?» Хотя в Японии тосты говорить не принято — считается, что люди веселятся, чтобы расслабиться, а тосты напрягают. Так вот, тот человек сказал мне: «Сиди и расслабляйся. Сейчас ты уйдешь спать, а они еще пойдут к девушкам, до утра. Под тебя люди гуляют, не мешай им!» Признаюсь, я был очень удивлен сумасшедшим успехом картины — вроде простенький сюжет, чистая мелодрама. После выхода фильма на экраны даже поинтересовался у приятеля — режиссера Ямамото: «Почему такой успех? Из моих картин эта ведь не самая лучшая». И он сказал: «А почему вы связываете успех картины и ее достоинство?» «А как иначе?

— удивился я. — Успех имеет хороший фильм». «Это очень вредное заблуждение, — заявил он. — Успех — это функция правильно просчитанной формулы успеха, и у вас в картине она прекрасная: самый нежный цветок Японии в объятиях русского белого медведя. Все японцы хотят на это посмотреть. Ну, представьте, если бы в России сняли картину о безумном романе между Гагариным и английской королевой, ее художественные достоинства повлияли бы на успех?» Я говорю: «У нас такой фильм невозможен, но если бы он появился — правда, не повлияли бы. Все побежали бы смотреть». Вот такой простой расчет…

— Наверняка с годами вы научились просчитывать успех фильмов? Студентам своим открываете секреты киноиндустрии?

— Я очень дорожу возможностью общения с молодыми и ради того, чтобы им было интересно со мной общаться — не как со старым дедом Мазаем, а как с человеком, который может подсказать и помочь, — придумал даже специальный способ преподавания. Он базируется на том, что я говорю студентам: «Ребята, мы не будем заниматься творчеством, оно — внутри вас. А наша задача — разобраться в скелете картины, то есть в том, что обязательно должно быть в любом фильме, что будет его держать и что никто из зрителей не заметит».

В нашем кинематографе такие вещи не очень развиты, а преподавая много лет в университете в Германии, я изучил это. Зритель во время просмотра все время устает, его внимание удержать очень трудно, а эмоции зрителей должны непрерывно расти. Для этого и существует скелет. Плохо, конечно, если кости лезут наружу, а вот если они обросли телом и не видны, тогда все гармонично. Профессия же режиссера состоит как раз в том, чтобы сделать фильм живым и гармоничным. Вот, например, «Гори, гори, моя звезда». Там объединились и комедия, и драма, и трагедия — по тому времени это было очень свежее решение. Министр Романов, помню, кричал: «Что это такое вы мне показываете?! Что я должен — смеяться или плакать?!» Редактор журнала «Искусство кино» говорит ему: «Это жанр такой — трагикомедия». А он свое: «Нет такого жанра! Есть комедия — там смеются, есть трагедия — там плачут. Я учился в университете, я знаю…» Или взять «Экипаж», который принято называть фильмом-катастрофой. А ведь на самом деле ничего подобного там нет. Это четыре разных фильма — мело-драма, романтическая комедия, бытовая драма и сказка. Они соединились, и получился фильм. Но для того, чтобы пазлы этих жанров совпали, в картине должен быть скелет. Какой?

«Поездка в Японию для меня тогда была практически путешествием на Луну»
«Поездка в Японию для меня тогда была практически путешествием на Луну»
Фото: Татьяна Зайцева

Это моя профессиональная тайна, которой я делюсь только со студентами. Сейчас, правда, готовлю фильм о преподавании по своей методике — увлекательное такое кино для DVD. Сниму, а потом размещу в Интернете — пусть, кому интересно, смотрят.

— А вам везло на педагогов?

— Еще как, причем дважды. Первый раз, когда меня на свой курс во ВГИКе взял Довженко — просто великий педагог, очень сильно на меня повлиял. Да и окружение там неплохое было: Отар Иоселиани, Лариса Шепитько, Георгий Шенгелая... Но я с ними только два месяца занимался, после чего Довженко перекинул меня к Михаилу Ильичу Ромму. Сказал: «Чего здесь сидеть? У тебя уже институт за плечами, а тут — дети». Тогда я решил, что он меня выгнал, а на самом деле это оказалось вторым везением в моей жизни. Со мной вместе там учились Андрей Тарковский и Василий Шукшин, который был постарше всех нас — уже поработал и директором школы, и секретарем райкома. Он выделялся своим совершенно фантастическим, таким, знаете ли, крестьянским трудолюбием. Работал безостановочно, абсолютно на износ — днями, ночами. Каждую ночь расходовал по банке ужасного нашего растворимого кофе-порошка и по две, а то и по три пачки сигарет.

Идей в голове было немерено, и он все время писал — сначала в стол, потом стал веером рассылать свои рассказы во все журналы. Мы считали: ну, Вася — графоман. Прекрасный был парень, душевный очень, добрый, отзывчивый. И очень страдающий. Одно время он жил у меня. Как раз тогда ему пришло извещение — маленькая бумажка, в которой было написано: ваш отец посмертно реабилитирован. Я такую же получил по поводу матери, мои сестры и друзья — по поводу своих родителей, родственников. Все мы радовались. А Вася был в отчаянии. Как же так, он стыдился своего отца — первого председателя их колхоза, а тот, оказывается, невинный, и вроде как надо было им гордиться! Тетка моя (она тоже провела пять лет в концлагере и воспитывала меня как мать) ему объясняла: «Ну что поделать? Все в таком же положении, не ты один, никто ведь ничего не знал». Но Василий переживал страшно: «Как я мог не понять?!» Очень сильное чувство вины его разъедало. Тогда первый раз он запил. Потом в эти периоды у него был такой стереотип поведения: напившись, бил какого-нибудь представителя власти. Милиционера, например. Его тут же хватали, избивали, тащили в отделение, и тогда Михаил Ильич Ромм надевал лауреатский пиджак со всеми своими регалиями и шел вызволять Шукшина.

Правда, происходило это нечасто, примерно раз в год. Вообще у нас никто особенно не пил, не заведено было. Мы одержимо учились, причем вечером, после окончания занятий в институте, шли домой к Ромму, рассаживались за его длинным столом, ели там, пили чай и… продолжали обучение. Михаил Ильич заботился о нас, как о детях, и вообще отношения были какие-то, я сказал бы, семейные. Основания для конкуренции отсутствовали, мы просто подпитывались друг другом. По контрасту со всей остальной жизнью наша была насыщена смыслом, перспективой. В голове уже варились идеи будущих картин. То есть благодаря учителю жизнь была полностью осмысленна.

— На почве влюбленности конкуренции тоже не было? Все-таки студенчество — самая пора любви, первых чувств.

— Это правда, и народ у нас переженился довольно быстро. Тарковский, к примеру, женился на Ирме Рауш, нашей же студентке, другие тоже вскоре нашли себе пары, а я, в восхищении перед Шукшиным, отдал ему всех своих девушек — вот как раз тогда, когда он был в жутко травмированном состоянии из-за своего отца. И, естественно, они все тут же влюбились в него.

«Лиле нужен был человек, которого она могла бы пожалеть. А я был какой-то непутевый, неприкаянный, неухоженный. И она решила, что сможет меня спасти. Но муж ее долго не давал развода. В итоге получилось так: в один и тот же день Лиля зарегистрировала свой развод и брак со мной, а я — усыновление собственного сына»
«Лиле нужен был человек, которого она могла бы пожалеть. А я был какой-то непутевый, неприкаянный, неухоженный. И она решила, что сможет меня спасти. Но муж ее долго не давал развода. В итоге получилось так: в один и тот же день Лиля зарегистрировала свой развод и брак со мной, а я — усыновление собственного сына»
Фото: Татьяна Зайцева

Неудивительно, он был ярче меня — сибиряк, поразительно обаятельный, с настоящей харизмой. Единственный, пожалуй, недостаток заключался в том, что он носил сапоги, а под ними — портянки. Одна девушка попросила: «Саша, скажи, пожалуйста, Васе, пусть он перейдет на носки, все же не в армии…»

— Вы связали себя брачными узами, будучи студентом?

— Я женился, когда делал свою первую картину — дипломную. Мы объединились с моим приятелем Лешей Салтыковым, чтобы вдвоем снять полнометражный фильм «Друг мой, Колька!». В то же время я продолжал сотрудничать в разных детских издательствах, и в издательстве «Малыш» меня познакомили с художницей Лилей Майоровой — для того, чтобы я написал текст, а она сделала книжку. Книжку ту мы не сделали, зато зароманились. Правда, она была замужем. Муж работал в «Правде» журналистом — элита, одним словом. А я кто такой? Студент. Тем не менее пришлось уводить барышню из семьи. Я не столько понял, сколько ощутил, что второй такой прекрасной женщины больше не встречу, потому что ни одной, похожей на нее, не видел. Кстати, и не увидел больше.

И тогда, в свои 26 лет, сказал себе: «Значит, надо устраивать судьбу свою с ней». Но так получилось, что я не завоевывал Лилю, она как бы сама мне в руки упала — выбрала меня, хотя у нее та-акие были поклонники... Почему, спросите, отдала предпочтение мне? (С улыбкой.) А потому, что Лиле нужен был человек, которого она могла бы пожалеть. Все ее ухажеры были уже состоявшимися, самодостаточными мужчинами, а я — какой-то непутевый, неприкаянный, неухоженный, в практических вопросах жизни беспомощный. Короче говоря, она решила, что сможет меня спасти. Как только муж почувствовал, что с его женой что-то не так, он стал очень жестко ее опекать. Отвозил на работу на собственной машине, к концу рабочего дня приезжал, забирал — чтобы она была все время при нем. Но разве удержишь? Однажды Лиля поставила своего супруга в очередь за колбасой со словами: «Ты постой, а я пойду платить в кассу». (С улыбкой.) Может, он до сих пор там стоит? Хотя с той поры прошло полвека, все это время Лиля не устает меня переделывать. Постоянно твердит, что я должен быть другим — повнимательнее, повоспитаннее, не так держать вилку с ложкой, другую рубашку надевать, иначе общаться с людьми. Как бы подгоняет меня под некие идеалы. И в этом она неутомима. Кроме того, она не из тех жен, которые только восхищаются тем, что делает муж.

Лиля очень жестко критикует мои работы. И слава Богу, а то боюсь, как только она устанет перевоспитывать меня, у нас все рухнет. Один раз, в самом начале наших отношений, жена приехала ко мне на съемочную площадку. Посмотрела, увидела, что я полностью закрыт для другого общения, и сказала: «Я поняла, меня тут не должно быть». И больше никогда не приезжала на съемки ни одного моего фильма. Ни разу, ни на один день. Вот такой человек.

— Но все-таки вы как-то завоевывали сердце Лилии Моисеевны?

— Конечно, я мог бы соврать и сказать: «Да!» Но она же прочтет это и скажет: «Чего ты врешь?» Не ухаживал я почти. Как потом выяснилось, нас просто свели: коллегам в издательстве не нравился ее первый муж, и они почему-то решили, что мы — пара. Короче, сосватали нас. В результате я позвал Лилю замуж, но муж долго не давал развода, все думал, что она вернется, хотя мы уже жили вместе с Лилей и возвращаться она не собиралась. Тем более что за это время у нас родился ребенок. При этом мы никак не могли оформить отношения. В итоге так получилось, что в один и тот же день Лиля зарегистрировала свой развод и брак со мной, а я — усыновление собственного сына. Жена у меня, как я уже сказал, человек удивительный, особенный.

«Не будь рядом с Высоцким Марины Влади, он погиб бы гораздо раньше. Марина спасала его постоянно, вытаскивала из депрессий, из стрессов, из клинических смертей»
«Не будь рядом с Высоцким Марины Влади, он погиб бы гораздо раньше. Марина спасала его постоянно, вытаскивала из депрессий, из стрессов, из клинических смертей»
Фото: Татьяна Зайцева

И руки у нее — золотые, не зря же много лет возглавляла кукольный цех в Театре Образцова. Обожала делать куклы. Ну а кроме того, Лиля работала художником в издательстве, и это она придумала новое книжное направление — оригинальные книги-раскладушки большого формата. Сделала их больше 100 штук, издавались они миллионными тиражами. Идеи ее шли в ход — аналоги так и назывались: «книги по типу Майоровой». Но к моменту нашей встречи эта ее деятельность была только в зачаточном состоянии, а занималась Лиля в основном изготовлением новогодних альбомов и подарков. Я жил тогда в коммуналке на шесть семей — крошечная 15-метровая комната с пятью столами, заваленными черновиками, проектами, вокруг — горы какого-то хлама. Лиля, как только переехала ко мне, распорядилась этим оригинально, по-своему — просто выбросила все. От рубашек и простыней до столов. Ничего не оставила. Только бумаги свалила в кучу и велела мне в них разобраться. И все в моей жизни пошло по новой.

Народ у нас в те времена толпился все время, комната постоянно была буквально битком набита гостями. Жена после работы бежала на рынок, покупала там баранью ногу, нашпиговывала ее чесноком и засовывала в духовку. Это было наше фирменное блюдо, под которое все и собирались.

Прежде всего это были мои друзья из театра «Современник». У них тогда еще своего помещения не существовало, и они выступали в гостинице «Советская», недалеко от которой мы жили. Вот после спектакля все, как правило, и заворачивали к нам. Визбор часто проводил у нас вечера. Я с ним познакомился на картине Хуциева «Июльский дождь», где мы вместе снимались. Сперва Юра был центром всеобщего внимания, а потом в нашей компании появился Высоцкий. И хотя не было на нем никакого отпечатка гениальности — простой и ясный человек, но каким-то непостижимым образом и как-то совершенно естественно он всегда в любом обществе оказывался главной фигурой. Но Юра по определению не мог быть на втором плане, и в результате он просто перестал у нас бывать… Через какое-то время я купил крошечную трехкомнатную кооперативную квартиру, которая нам с Лилей казалась огромной, и Высоцкий довольно часто оставался там у нас ночевать, поскольку находилась она как раз посередине его пути от Театра на Таганке к их с Мариной Влади квартире в Матвеевском, добираться до которой было долго и неудобно. Мы дружили и с Высоцким, и с Мариной. Вместе — в узком кругу, скромно — отмечали их свадьбу в Москве. Кроме нас тогда были, по-моему, только Андрей Вознесенский и Зураб Церетели.

Лиля по этому случаю испекла яблочный пирог, который все с удовольствием уплетали. А большая свадьба была у них в Грузии, устраивал ее Зураб. Там уж все ходуном ходило, грузинское гостеприимство было представлено в полной мере.

— Вы сталкивались с периодами тяжелых депрессий Владимира Семеновича, связанных и с наркотиками, и с алкоголем?

— Это все потом стало проявляться. Кстати, и «подшивал» Высоцкого несколько лет подряд мой двоюродный брат — он был хирургом в госпитале МВД. Но в годы, когда мы активно общались с Высоцким и с Мариной, ничего этого не происходило. Про наркотики я вообще ничего не знал. Меня восхищала гиперактивность этого человека, он по природе своей, без всякой подкачки, все время был на взводе, в каком-то немыслимо активном тонусе. Невероятно резкий человек. Ему надо было все делать резко: резко войти, резко выйти, резко расслабиться, он генерировал бешеную энергию и заряжал ею огромное количество людей, жил на совершенно бешеном темпераменте, который в результате и сжег его. Но, не будь рядом с ним Марины, Высоцкий погиб бы гораздо раньше.

Фото: Татьяна Зайцева

Они любили друг друга до безумия, и только ей мы обязаны тем, что он успел прожить самые яркие творческие годы и написать свои лучшие песни. Марина его спасала постоянно, вытаскивала из депрессий, из стрессов, из клинических смертей. Помню, в очередной раз сорвавшись сюда из Парижа, бросив там все свои дела, она сказала моей жене: «Это — 19-й раз. Я больше не могу». Но после этого приезжала еще и еще... Она же уже тогда являлась легендой во Франции, была вхожа во все круги высшего света, не понаслышке знала, что такое роскошь, богатство. Говорила нам: «Господи, какие вы бедные, вы же ничего не видите, ничего не знаете!» В общем, казалось бы, по ее меркам Высоцкий был никто и ничто. Но она каким-то образом почувствовала, что он — гений, и беззаветно отдала ему всю себя, буквально бросила свою жизнь ему под ноги…

— Какие пути-дороги привели вас в мир кино? Ваши родители из среды творческой интеллигенции?

— Совсем нет. Мама была крупным партийным работником — секретарем парткома Наркомата рыбной промышленности СССР. На свою беду она была очень красивой женщиной — ее даже фотографировали для плакатов: мама там с поднятой рукой, с портфелем в руках, такая молодая коммунистка.

Сейчас сказали бы, культовая фигура своего поколения. И вот за ней начал активно приударять энкавэдэшник. Ей бы, дурочке, тихонечко, как-то по-хитрому отвергнуть его, а она вывела ухажера на партячейку и предала общественному позору. Ну, он ей и показал, где раки зимуют. Тут же появились две женщины, заявившие, что слышали, как мать говорила: «Убили Кирова, и Сталина убьют». Вот и все, этого было достаточно. Потом, когда маму уже посадили, мы с отцом ходили к тем теткам, спрашивали, зачем они напраслину возвели? Отец не понимал еще, что в таких делах обратного хода нет, и пытался выяснить: что и как, почему такой нелепый донос образовался? Они, бедные, жили в жутко убогом общежитии, по 20 человек в комнате. И объяснили: «А что мы могли сделать? Начальник сказал: «Если не подпишете заявление, я вас посажу». Плакали горько... Когда арестовали мать, мне было 4 года. Она просто исчезла из моей жизни, я даже не успел к ней привыкнуть. Практически заменила мне ее моя старшая сестра Лена (у нас с ней мать одна, а отцы разные). И еще тетка. Не очерствела душой, хотя на ее долю тоже хватило жизненных трагедий: муж был расстрелян, сама же она, как и моя мама, отбыла срок в лагере, но недолго сидела — 5 лет... Так что матерей у меня было достаточно. Кстати, у сестры просто фантастические дети.

Один сын, Андрей, — знаменитый математик, у него в Триесте даже свой международный математический институт, и в Москве он тоже работает — в Академии наук. А второй, Аграчев Дима, — не менее знаменитый переводчик, многоязычный синхронист. Совершенно уникальный полиглот, руководит группами переводчиков ООН. Вот такая талантливая семья…

Вообще, так уж получилось, что по разным причинам в нашей семье почти все мужчины оказались расстреляны, а женщины — в тюрьмах и лагерях. И все потом реабилитированы, а значит, без вины пострадали. Один дядя был крупнейшим экономистом, специализировался по сельскому хозяйству. Другой — командовал химическими войсками у Тухачевского. Третий, дипломат, организовал издательство «Академия», возглавлял огромную библиотеку, которая считалась лучшей в городе. Кстати, когда его посадили, всю эту библиотеку выкинули на улицу, где она и сгнила, потому что люди боялись подходить к ней. Самый младший был летчиком, но его тоже взяли. Вот только дядю Леву, инженера, не посадили, тот честно погиб на фронте — был танкистом и в первые же месяцы войны сгорел в танке. А отца моего, как ни удивительно, не посадили и не расстреляли, хотя, казалось бы, он был самым первым претендентом на арест.

«В нашей семье почти все мужчины оказались расстреляны, а женщины — в тюрьмах и лагерях. Маму арестовали, когда мне было 4 года. Она просто исчезла из моей жизни. А папу каким-то чудом эта участь миновала».Саша с отцом Наумом Яковлевичем и сестрой Еленой. 1938 г.
«В нашей семье почти все мужчины оказались расстреляны, а женщины — в тюрьмах и лагерях. Маму арестовали, когда мне было 4 года. Она просто исчезла из моей жизни. А папу каким-то чудом эта участь миновала».Саша с отцом Наумом Яковлевичем и сестрой Еленой. 1938 г.
Фото: Татьяна Зайцева

Папу командировали в Америку от «ЗИСа» с целью изучения там металлопокрытий для автомобилей. Разумеется, по возвращении он был внесен в очередной список врагов народа и на него было заведено соответствующее дело. Но отца спас директор «ЗИСа» Лихачев. Не имея возможности совсем избавить его от НКВД, он воспользовался своим правом отсрочить арест — то есть перенес фамилию папы в следующий список. И так в период с 37-го по 40-й год он поступал 19 раз. Почему? Ну, во-первых, они с отцом были друзьями с юности, а во-вторых, папа ведь отвечал за металлопокрытия автомобилей «ЗИС», а это были машины для высших сановников, для самого Сталина, поэтому такого человека надо было удерживать любыми способами. В общем, не знаю, был ли тот жест дружеский или чисто производственный, но факт остается фактом — отец остался на свободе. Во время войны «ЗИС» эвакуировали, и на его базе в городе Миассе Челябинской области папа организовывал строительство танкового завода. На открытом поле зимой, под снегом и метелью, люди ставили станки и начинали выпускать танки.

Первые два года войны я провел в детском доме, эвакуированном в Саратовскую область. Должен сказать, что детдом был одним из приятных воспоминаний детства.

Вот сейчас рассказывают много историй о безобразиях, которые происходят в таких учреждениях, но все это никакого отношения к подобным заведениям военного времени не имеет. У нас была большая дружная семья, и мне там было хорошо. С ребятами я всегда ладил нормально, а голод… Так я ощущал его как нечто совершенно естественное, не понимал даже, что по-другому можно жить. Кстати, у нас это называлось не голодом, а аппетитом. Да и кормили нас все время, заботились все-таки о детях. Когда совсем не было какой-то приличной еды, типа каши, значит, появлялась картошка в мундире с солью. Кроме того, сторож ворон и галок отстреливал. Ощипывал, варил и давал нам по кусочку вороны, а мы ее с трудом жевали. Когда отец вернулся в Москву, он забрал меня из детдома, и мы стали жить с ним вместе. Вскоре вышла из тюрьмы тетя Женя — она стала работать главным врачом больницы в Тульской области, и там я подолгу жил у нее. А потом вернулась из Магадана моя мать. Ужасно, страшно вспоминать об этом. Я ведь рос, не понимая драматизма всей ситуации, и то, что расти без мамы — настоящая драма, ощутил только после того, как повзрослел, когда она уже умерла. Мать должна быть у человека все время, постоянно, а я отвык от нее, не знал, что она значит в жизни. И ужас — это я сейчас понимаю — был в том, что, в моем понимании, просто у нас появилась незнакомая женщина, милая и приятная, которая вдруг приехала и очень хотела быть полезной всем нам — и мне, и дочке, и папе.

При этом пожила мама с нами совсем недолго. Ей не позволили находиться в Москве — отправили за 101-й километр, и она поселилась у тетки, стала работать в той же больнице. А я туда периодически приезжал. Но после своего освобождения мать пожила совсем недолго, через два года умерла. И только тогда я понял, что потерял что-то очень важное для себя, невосполнимое. Я учился в

10-м классе, мне было 16 лет…

Все мое детство проходило в Доме пионеров. Очень жалко, что сегодняшние дети не имеют той радости, которую имели мы. У нас жизнь буквально кипела, всем было очень весело и интересно. Я, неугомонный, побывал во всех кружках, в том числе и в театральном. Там богом считался Ролан Быков, с его бешеной творческой энергией. Постарше меня, он действительно был гением в актерской профессии. Его все обожали, им восхищались, показывали иностранцам. А я — так, совсем бездарный участник спектаклей, просто в куче, среди большого количества детей, выходил на сцену. Но что-то в душе осталось.

«Слишком поздно я понял, что жизнь моя построена была совершенно неправильно — надо было мне не фильмы снимать, а детей ростить. И чтобы их было много. Тогда и внуков было бы побольше»
«Слишком поздно я понял, что жизнь моя построена была совершенно неправильно — надо было мне не фильмы снимать, а детей ростить. И чтобы их было много. Тогда и внуков было бы побольше»
Фото: Татьяна Зайцева

После окончания школы я пошел поступать в Московский инженерно-строительный институт, на архитектурное отделение. На это была веская причина. Мне очень четко запало в голову убеждение: если у тебя есть крепкое ремесло, это поможет в любой жизненной ситуации. А к тому времени уже стали сажать моих двоюродных сестер. Они подрастали, поступали учиться, их вынимали из университетов и отправляли в ссылку как родственников врагов народа. Было ясно, что такая же судьба ждет и меня. Вплоть до 53?го года это было каким-то естественным развитием жизни для семей подобных нашей: родители постреляны, братья и сестры посажены, каждый оставшийся — в ожидании. Поэтому мы учились выживать. Я понимал, что должен получить профессию, пригодную для выживания в лагере, чтоб избежать общих работ на лесоповале, где наверняка погибнешь. Строитель с этой точки зрения очень хорошая профессия. К тому же мне нравилась архитектура. А вообще-то я всю жизнь рисовал и мечтал быть художником, до 7-го класса даже учился в ЦХШ. Но однажды, съездив в Питер, на экспозиции в Эрмитаже увидел картины Пикассо, которые по недосмотру властей не были упрятаны в запасник, был ошеломлен и запал на современное искусство. Вернувшись в Москву, стал бурно пропагандировать его, и меня тут же выкинули из школы.

Дальше я довершал художественное образование уже самоучкой. Начал рисовать карикатуры в юмористических и детских журналах, сочинял темы. Есть такая профессия — темист. Много придумывал всякого для разных художников, но и самому мне иногда давали что-то порисовать… Однажды, когда работал в журнале «Крокодил», зам. главного редактора сказал мне: «Саш, пойми меня правильно, но быть Рабиновичем в «Крокодиле» — это уже слишком. Меняй фамилию!» И я решил стать Миттой. По двум причинам. С одной стороны, Митта — это малоизвестная старинная еврейская фамилия, означающая древний гроб — этакие носилки, скрепленные кожаными ремнями, на которых несут покойника, запеленутого в промасленный саван, и потом опускают в песок, а с другой — это красивая чувашская фамилия. В Строительном институте я учился с очень милой девушкой Нарсей Митта, которая вышла замуж за прекрасного парня Сашу Белоусова и стала Белоусовой. И фамилия Митта как бы растворилась в воздухе. А я поддержал ее. Гена Шпаликов — легенда нашего поколения, с которым я учился во ВГИКе, сочинил тогда стишок: «Тра-та-та, тра-та-та, вышла Лиля за Митта. За Митта Миттовича — Сашу Рабиновича».

Когда я окончил институт, работать мне не хотелось совсем.

Сталин к тому времени помер, стало ясно, что меня уже не посадят. И я подумал: «Пойду-ка еще учиться». А куда? Решил во ВГИК, на режиссера — вроде профессия хорошая, у всех на языке, а уметь ничего не надо. Довольно быстро, без проблем, как-то даже незаметно, прошел все экзамены и поступил. Это был великий случай в моей жизни, ибо, оказавшись в этом вузе, я понял, что совершенно случайно попал на свое место, в свой мир, а ведь вполне мог бы пролететь мимо. Стал бы журналистом, например, или газетным художником…

— Своего сына, ставшего театральным художником, научили рисовать вы?

— Нет. У Жени природный дар, он рисует абсолютно идеально. Но категорически не хочет заниматься непосредственно живописью. Как и многих современных художников, его интересуют концептуальные идеи, поиск выражения картин мира какими-то нетривиальными образами. Мне все это уже трудно понять. У сына есть своя некоммерческая галерея, где он выставляет работы художников, которых больше никто не выставляет. А еще он с друзьями держит небольшие ресторанчики типа клубов, что называется — для своих. Большого дохода они не приносят, но позволяют нормально существовать.

Сейчас Евгений как режиссер и сценарист снял два документальных фильма про современных художников, которые уже с успехом прошли по международным фестивалям, были показаны на Кинотавре. Разумеется, как и галерея, кино у него тоже некоммерческое. Это его принципиальная позиция. Мы с Лилей специально не воспитывали сына по каким-то особым правилам. Просто вся наша жизнь была у него на виду — всегда брали его с собой во все компании. Вот и все воспитание. Однажды я даже в гости к Андрею Миронову не пошел из-за невозможности взять Женю. Андрей снимался у меня в «Сказке странствий» и позвал к себе домой на день рождения, там собирался очень узкий круг людей. Я сказал: «Андрюш, ты знаешь, у нас принцип — мы всюду ходим только с Женей...» Он говорит: «Пойми, пожалуйста, квартирка у меня крошечная, и один лишний человек — уже проблема». Что было истинной правдой. Я извинился: «Тогда мы не пойдем». Теперь у Жени у самого двое детей — шести и трех лет. Слишком поздно я понял, что жизнь моя была построена совершенно неправильно — надо было не фильмы снимать, а детей ростить, чтобы их было много. Тогда и внуков оказалось бы побольше. Но ничего, и эти двое — классные ребята. Быть дедом — счастье. Кто-то из знаменитых сказал: «Детей иметь не надо, только внуков!»

(Смеясь.) Согласен. Внуки — это совсем другое ощущение. Они вроде бы уже и не мои, но вместе с тем что-то с ними неразрывно связывает. И потом, когда два человека бегут к тебе, обнимают и прижимаются с возгласом: «Дедушка!..» Нет, что в этот момент испытываешь, передать невозможно. Понимаешь только одно: у тебя за плечами уже большая жизнь…

— Александр Наумович, в свои 75 лет вы в прекрасной физической форме. У вас есть какой-то секрет ее поддержания?

— Я занимаюсь физкультурой, стараюсь много ходить. Раньше ежедневно по нескольку раз поднимался по лестнице на 14-й этаж и спускался. Но сейчас каждый день осуществлять такие упражнения уже не получается, колено побаливает — дает о себе знать прежняя травма. Известный американский режиссер Джон Форд (ныне покойный), когда его спросили: «Какое качество прежде всего должно быть у режиссера?» — ответил: «Должно быть три главных качества: во-первых — здоровье, во-вторых — здоровье и в-третьих — здоровье». Ну разве тут можно что-то возразить? А для того, чтобы эти качества не иссякали, надо держать себя в форме. Стараюсь.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
PREMIER эксклюзивно выпустил документальный фильм о Раисе Горбачевой
18 марта эксклюзивно в онлайн-кинотеатре PREMIER вышел документальный фильм «Горбачева» о первой леди СССР Раисе Горбачевой. Фильм снят Продюсерским центром Киностудии им. М. Горького при поддержке Министерства культуры РФ.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог