«Я выставил максимальные обороты. Самолет понесся вперед. Ускорение давило на тело. Бежала серая лента полосы. По обеим сторонам торопилась трава. «Л-29» трясся, скрипел, подскакивал. Я взял ручку на себя. Скорость сто девяносто. Через секунду — тишина, гладкость движения, самолет в воздухе. Неразличимый, таинственный миг отрыва. Земля проваливается вниз. Пространство взрывается обзором. Горизонт лопается. Сразу вижу все: взлетную полосу, игрушки-самолеты, вышку, ангары, за ними густой мох леса. Выполняю маневр, земля послушно встает на бок. Догоняю ведущего. Иду вторым номером. День прекрасный. Серебристый корпус самолета плывет в голубой жидкости. Высота —1800, скорость — 525. Все штатно. Оглядываюсь. Ловлю взглядом уходящую в бесконечность сверкающую ленту Волги. Желтые, зеленые, бурые квадраты полей. Вверху кипит золото солнца. Проходит пять минут монотонного полета. Плечи, шея мягко погружаются в сладкий паралич. Боковое зрение сузилось.
Это проходит мимо сознания. Сознание продолжает считать — все хорошо, все нормально, все под контролем. Я вижу самолет ведущего. Слежу за приборами. Рука двигает рычагом, мне кажется, действия правильные. Мысли остановились. Внутренняя немота. Наблюдаю хвост ведущего. Он в поле зрения. Хвост увеличивается. Всматриваюсь — нет, показалось. Размер остался прежним. Все нормально. Нет, хвост меняется. Он приобретает форму человеческого лица. Это не просто форма — это лицо. Ясно различаю глаза, нос — это знакомое лицо. Так должно быть. Это правда. Поскольку самолет — это человек. Какая ерунда, чушь! Глупости, то, что впереди, — учебно-тренировочный самолет, это не человек. Я сижу в кабине, надо мной стеклянный фонарь. Одновременно вижу: самолет — это мама. Она говорит: «А вещи-то ты свои не взял. Придется вернуться». Я смотрю ей в глаза: «Как это не взял? Взял. Вот». У меня в руке оказался черный чемодан. Тяжелый. Я смотрю вниз: никакого чемодана, это рычаг управления. Тут же — раз, непонятно, как это сделалось: я — в избе. На бревенчатой стене ходики, маленькое окошко. За ним поле. На деревянном столе самовар. У стола сидит мама. «Мама, ты жива?» Она улыбается. С ней рядом — бабушка. «Как, она тоже здесь?» — спрашиваю маму. «Она всегда здесь», — говорит мать. Бабушка берет кусок колотого сахара, кладет на язык, пьет чай из блюдца.
Она не замечает меня. Смотрит за меня. Я оборачиваюсь: стены нет, вместо нее — перрон вокзала. Пыхтя, выпуская пар, подходит черный паровоз с красными колесами. Ни одного человека. Пусто. Я поворачиваюсь к маме. Часы с кукушкой на стене выросли в метр шириной, грузики — как чугунные валенки. На циферблате нет стрелок. Цифр тоже нет. Я трясу головой — абсурд, бред! Я в кабине «Л-29». С этим никто не спорит. Вот приборная доска. Ручка, кресло, внизу под ногами две педали. И я в избе. Обе картинки равнозначны, обе живые. Раз — я на улице. До горизонта — жирные пласты пашни. Поле поднимается кверху, нависает надо мной. Комья огромные, я тянусь потрогать, они отодвигаются куда-то далеко-далеко, в то же время оставаясь вблизи. Сверху голос матери. Я будто в кровати, она наклоняется, будит меня: «Сынок, сынок. Проснись». Но я не сплю! Я веду самолет. Это ясно. Просто голова на плече, шея немного затекла. Встряхиваюсь. Сознание прояснилось. Видения исчезли. Гляжу вперед. Сердце делает два длинных стука. Земля в двухстах метрах. Встала на дыбы, как пашня. Самолет падает. В мороке я отпустил ручку, машина шла вниз. Даю газ, тяну рычаг на себя — ну же, давай, давай! Ничего не происходит. Земля надвигается. Самолет будто в тесте, в замазке. Воздух — клей.
Не дает вырваться. Время — часы без стрелок. Наконец с натугой самолет поднимается в небо. Сколько было до смерти? Пять, десять секунд? Снаружи меня обдает жаром и трясет, но внутри спокойствие, полная уверенность, даже юмор. Кому рассказать — не поверят. Это смешно, нелепо, невозможно — чуть не заснул в самолете. Хотя засыпают же за рулем. Причина была. Накануне ко мне приехала жена. Отбой перед полетами полагался в 20:00, поскольку подъем в 2:30. Жену не видел долго, в восемь вечера уже не ляжешь. Потом у меня не было будильника, я боялся проспать, решил не спать вовсе. И вот результат — едва не вырубился в полете. Это случилось в 1972 году. Мне было девятнадцать лет, я был курсантом второго курса летного училища».
У героя нашей истории имеются нарушения группы В на правой руке. Три первостепенные линии: линии сердца, головы и жизни — сошлись в истоке (рис. 4, линия сердца — желтый, линия головы — оранжевый, линия жизни — зеленый). Однако папиллярный узор не имеет серьезных нарушений, потому обладатель хотя и может попадать в опасные ситуации (группа В), но они не угрожают жизни. Возраст происшествия маркируется нарушением из группы С — наклонной к линии жизни прямоугольно-уголковой конструкцией совместно с двумя уголковыми и треугольными рисунками, которые немного напоминают летательный аппарат (рис.
4, красный). Внутри прямоугольника можно наблюдать мелкие и почти по типографски написанные цифры — 034. К сожалению, при увеличении они рассыпаются. Возможно, это бортовой номер того учебного самолета, но так как герой не вспомнил номера, мы не можем подтвердить эту запись. Нельзя исключить и того, что эти цифры ничего не значат.
