«Первым был сон. Через секунду после пробуждения вся последовательность, сюжет, детали завертелись волчком, рассеялись беззвучным взрывом. Остался лед беды. Он таял. «Что с тобой?» — спросил друг, наклоняясь и целуя под ухо. «Ничего. Так, сон». — «О чем?» — «Не помню. Но неприятный. Вот тут — ноет». Я положила руку на сердце. Он поцеловал и там: «А сейчас?» — «Лучше», — сказала я. Я была влюблена. Волна счастья поднялась и вытеснила страх. Страх неизвестно чего. «В чем дело?» — мысленно спросила я себя, но ответ не приходил. Я люблю, я счастлива, мне хорошо, я в отпуске, наконец, так что же не так?
«Планы такие, — говорил он. — После завтрака идем на Оку, соседи присоединяются. Заплыв на другой берег, поиски клада». — «Клада?» — «В прошлом году зарыли сундук с царскими червонцами, до сих пор найти не можем». — «Что, прямо царские?» — «В рублевом эквиваленте». — «Понятно». — «Далее, игра в сваечку». — «Что это? А, помню, кольца на колья набрасывать». — «Неправильно.
Здесь мужское начало. Потому наоборот: колышки, то бишь сваечки, в кольца загонять». — «Хорошо, — вставала я и, еще потягиваясь, спросила: «Завтрак тоже мужского типа?» — «То есть?» — «Яичница с беконом и толстый ломоть черного хлеба с маслом?» — «Супер!» Сковородка разогревалась на огне. Я разбила несколько яиц. Яичница зашипела, зашкворчала в масле. Что происходит? Вчера приезжали друзья, сколько было веселья, шуток, потом играли в покер, танцевали. Я поймала себя на мысли, что за всем этим праздником есть какая-то глубокая сердцевина, куда я боялась заглянуть. И в то же время смотреть было некуда. Предмет не отбрасывал тени и сам был невидим. Некуда смотреть. «А где бекон?» — спросил друг. «В холодильнике не обнаружен». — «Понял». Он ест, а я думаю, как объяснить ему, что мне не хочется идти на Оку, купаться, дурачиться. Не знаю почему. Не могу себя заставить. Ему пришел звонок на мобильный. «Слушай, извини, — говорит он, — с работы звонят. Мне надо подъехать разобраться, там проблема, без меня не решат, часа через три буду». — «Конечно, — сказала я, — поезжай». Мой друг — начальник, без него не разберутся. Он уезжает. «Не скучай!» Я киваю, улыбаюсь. Потом хожу из угла в угол. В душе нарастает беспокойство, у меня чувство, что я куда-то опаздываю.
КУДА? Не ясно, не понятно. Нестерпимый зуд внутри побуждает, влечет, толкает, гонит. Я бросаюсь к шкафу, срываю с вешалок платья, выгребаю вещи из ящиков, бросаю в сумку. Бегу к машине. Мне надо в Москву. Немедленно! Старенький «Опель» верно ждал все эти дни. В нетерпении вставляю ключ, поворачиваю — ни звука. Вот невезуха! Не заводится. Я выскакиваю, бегу к соседу, тот понимает в машинах. Но его нет, и неизвестно где. Что делать? Внутри зов: скорее, скорее. Выбегаю на дорогу, ловлю машину. «В Серпухов?» — бросает водитель. «На автостанцию». — «Поехали». Едем. Лезу в сумку бессознательно, не зная зачем, но что-то во мне знало. Обнаруживаю, что оставила деньги. Такая досада взяла, что слезы брызнули из глаз. «Что такое?» — испугался водитель. «Давайте назад, я деньги забыла». Разворачиваемся, возвращаемся. Возле пивной палатки стоят знакомые. Выскакиваю из машины к ним. Меня колотит. Сбивчиво рассказываю, что машина не завелась, что забыла деньги. Они успокаивают. Протягивают бутылку с пивом, пью — не помогает. Кто-то позвонил моему другу. Тот говорит, что застрял, будет не раньше восьми. «Именно сегодня, — кричу я, — когда мне плохо». Он не понимает, и это правильно. Я тоже не понимаю. Идем к «Опелю». Парни вмиг выясняют причину: клеммы аккумулятора отошли. Сажусь за руль.
Машина заводится, машу рукой, давлю на газ, мчусь к трассе. Дорога идет полем, справа и слева — рвы. Мне дурно. Я умираю. Сколько времени? Часы на панели сбиты, лезу в сумочку, нащупываю часы, вытаскиваю, бросаю взгляд: без пяти восемь. Гляжу вперед — машин нет, сзади тоже чисто. Начинаю выставлять время на автомобильных часах. Держу руль одной левой. Набегает какая-то страшная мутная энергия, входит под сердце, прошивает насквозь тело, живот разогревается до кипятка, чрез мозг проносится что-то очень большое, лишнее, неправильное. Дорога поворачивается боком и встает вертикально. Тишина. Я не понимаю, что это. Змеистыми кусками сращивается сознание: я в перевернутой машине, машина — в кювете. Вылезаю. Ни ушиба, ни ссадины. Дурноты как не бывало. Во мне ревут поршни деятельной жизни. Я иду за трактором. Машину вытаскивают. Потом вечером за шашлыками, вином мы весело смеемся, обсуждая событие и мое умственное помрачение.
Утром я резала салат на веранде. Соседка зовет к телефону. Звонит мой друг — он на работе, говорит: «Срочно позвони бабушке». Звоню. Бабушка неестественным голосом говорит: «Умер папа твой». — «Как умер? Когда?» — «Вчера, около восьми».
Смерть отца прописывается различными признаками, сегодня обратим ваше внимание на ветвь, отсоединяющуюся от линии сердца в пункте, покрывающем 28—30 лет, и идущую через ладонь в первое поле к основанию большого пальца (рис. 4, линия сердца — желтый, ветвь — красный, линия жизни — зеленый). Отец нашей героини умер, когда ей было 28. Руки демонстрируют наличие экстрасенсорных способностей. В частности, на левой руке линия головы глубоко заходит в третье поле — участок, управляемый Луной, т. е. всего мистического, потустороннего, скрытого от дневного света, иными словами — находящегося за пределами не только оптического, но, в целом, сенсорного диапазона. Эта невидимая часть реальности заключает в себе всю полноту данных. Отсюда сознание черпает свои озарения. Есть и особенности: в поле Луны на линии головы есть незначительные компенсированные разрывы. Из-за этих разрывов весточки из пространства абсолютной осведомленности иногда минуют сознание и транслируются в безотчетные эмоционально-соматические (телесные) реакции. (Рис. 7, линия головы — красный).
