Знаете, он был влюблен и до меня, и после, всякий раз смертельно, в чем не кривил душой. Чувство Андрея ко мне было сильным, но если бы он женился на каждой, кого любил... Человеком увлекающимся был и мой отец, просто такая природа — влюбляться, что в какой-нибудь пейзаж, что в женщину. Раз во время съемок «Войны и мира» папа сказал мне: «Нет ничего прекраснее, чем девушка на балу и девушка на коне». Понятно, о ком речь... Но если он делал большую, сложную, полную страстей картину, как мог не восхищаться этой «девушкой на балу»?
Вспоминаю еще историю. У отца была детско-юношеская любовь — Валентина, еще с Ейска. Когда уехал в Ростов-на-Дону поступать в театральное училище, любимая отправилась следом, стала студенткой медицинского института. Они редко встречались, но дружили всю жизнь, под конец папиных дней Валентина приехала к нему в гости. Папа закричал «Валька!», схватил ее за руки, утащил в кабинет и начал жаловаться на здоровье...
Впрочем, не только сам отец мог заинтересоваться другой женщиной — «слабый пол» его обожал: красавец, талантливый, известный. Когда еще жил с мамой, нам мешками приходили письма, в которых сотни незнакомых женщин признавались ему в любви. Как-то я беседовала с Ириной Константиновной, и она напомнила: после войны мужчин не хватало и такой, как отец, тем более оказался на вес золота. К тому же кинематографическая среда всегда славилась легкостью нравов. В общем, подозреваю — Ирине Константиновне приходилось «держать фронт».
Влюбчивостью и способностью покорять женские сердца отличался и Андрей, поэтому еще наши отношения не могли перерасти во что-то постоянное. Только по прошествии лет я стала осознавать, сколько важного он мне давал, но находясь внутри той ситуации незавершенности, непонимания происходившего со мной, страдала.
Помог избавиться от внутренней смуты, в которой протекала моя женская жизнь вблизи Тарковского, Коля Бурляев. Интересно: он вырос в полной семье, с папой — ярким, одаренным Петром Диомидовичем, который вдохновенно играл на рояле и терпеть не мог свою работу экономиста, — и еще ребенком обрел второго отца. Как-то Коля сказал мне: «Смотрю на себя в «Ивановом детстве» или в «Андрее Рублеве» и вижу: это не я, а Андрей». Внутренне Бурляев даже больше похож на него, чем Андреевы сыновья. В чем-то он перенял нервную структуру Тарковского, но и сам по себе оказался близок ему тонкостью душевной организации, рефлективностью, почти мистическими переживаниями. Плоти меньше, чем нервов.
Однако за Колей была стена — жизнь с отцом, может, потому и мне с ним оказалось проще, естественнее. Не легче, недаром его фамилия — Бурляев, весь такой кипятящийся. И если спросить, куда ехать — вниз или вверх, ответит: «Вбок». Поперечный характер. Но гораздо важнее, что из Коли получился идеальный отец: стирал и гладил пеленки, кормил ребенка из бутылочки, часами сидел с сыном в ванне — плавание по мнению врачей шло на пользу Ваниному здоровью после родовой травмы.
