Когда раздалась команда «Мотор!», мы вихрем влетели внутрь и каждая постаралась занять такое место, с которого бы ее поменьше было видно. Например Катя Маркова, по фильму — Галя Четвертак, залезла в большую лохань и прикрылась веником. Мне некуда оказалось приткнуться, и я села хоть и крупным планом, но спиной к камере. Впоследствии убедилась, что лицо мое при повороте головы вполне узнаваемо. Кстати, когда картину впервые показывали на телеэкране, нас обнаженных в ней не было. Ростоцкому сказали: или он эпизод вырезает, или фильм вообще не выходит. Позже, правда, баню вернули — Станислав Иосифович отстоял.
Если же говорить о том, какая сцена далась особенно тяжело, это Сонина гибель. Героиню мою убивают ножом, и подруги видят Гурвич уже бездыханной. Мне на груди сделали «рану», залив ее бычьей кровью. Стояла жара, надо мной роились тучи мух, но не только пошевелиться — вздохнуть поглубже не могла, и так пришлось лежать не один час. Потом по-настоящему было плохо с сердцем, валерьянкой отпаивали. Сцену сняли не сразу. Объявили обеденный перерыв, я в гриме погибшей Сони пошла в столовую. Там на стене висели зеркала, когда увидела, как в них отражается мертвая маска вместо моего лица, стала оседать на пол...
А Лена Драпеко, которой пришлось тонуть в болоте? Как же ей досталось! Болото предварительно взорвали, чтобы жижа, дрыгва, стала не такой вязкой, а то слишком медленно затягивала и снимать сцену пришлось бы долго. Сделали несколько дублей. Лену вытаскивали из топи, мыли, переодевали, сушили голову — и опять в болото.
— При таком напряженном графике съемок успевал кто-нибудь романы крутить? Молодость ведь берет свое...
— У девочек, игравших женский взвод, времени оставалось больше, чем у нас, исполнительниц главных ролей, и там страсти кипели. Станислав Иосифович шутливо пригрозил: «Будет так и дальше, отправлю всех в Москву!» Иногда мы тоже позволяли себе «слабости». Несколько раз ночами катались с ребятами на лодках по озеру, за что нам доставалось от второго режиссера: «Вы же невыспавшиеся! Как будете выглядеть перед камерой?!»
Катю Маркову навещал муж Георгий Тараторкин, Олю Остроумову — тогда еще жених Михаил Левитин. Ко мне из Москвы приезжал поклонник. Красиво ухаживал, замуж звал, но я девчонка совсем, не готова была к серьезным отношениям. К кавалеру относилась хорошо, но не более: чувства мои, видимо, еще не проснулись. Ростоцкий и директор картины увещевали: «Куда смотришь? Любит парень тебя. Москвич, с квартирой. Что тебе еще нужно?»