Не пройдя в третий раз, вместе с другими провалившимися отправилась по приглашению рязанского ТЮЗа работать там. Играла не пойми что — уверенности в себе не было. Хотя подруга, с которой мы приехали в Рязань, говорила мне годы спустя: «Вспоминаю, как придем мы с тобой после спектакля, собираемся спать... — А спали мы сначала на полу, потом нам топчаны поставили. Столом служил ящик, в котором мне из дому прислали сухофрукты. — И вот сижу я за столом, а ты лежишь такая большая, белотелая, вьющиеся волосы раскинуты... А я маленькая, с большим носом, тремя волосинами, тюзовская пискунья. Смотрю на тебя, красавицу, и плачу от того, что такая уродка». Но я тогда была о своей внешности, как и о способностях, невысокого мнения.
В театральные поступала четыре раза, и никуда меня не брали. После очередной попытки вернулась в Рязань и стала ждать результатов. Звоню в Щукинское училище — и вдруг слышу, что меня зачислили. Почувствовала себя как спущенная шина. Победила, а радости нет: так долго к этому шла, что устала. Дома сказала маме, мол, поступила в артистки, она удивилась: решила, что я уже передумала. Когда начала сниматься, мама не гордилась мной перед людьми, наоборот, тяготилась вниманием односельчан: «Надоели — пристают и пристают». Приехав на съемки «Здравствуй и прощай», где я то с высокой температурой снималась, то меня водой поливали, качала головой: «Ой-ой-ой, так не годится».
— Легко дался переезд в Москву?
— В первое мое появление Москва меня раздавила, я рыдала: большой и шумный город, людей много и все разные. И первый год в столице, уже после поступления, — это был ужас. Даже климат не подходил: я выросла в теплом и сухом, сырость и холод средней полосы мне все-таки тяжелы. Но постепенно привыкала. Почти все приезжие из нашей группы в Щукинском училище снимали жилье, мы с приятельницей ушли жить на Арбат. Одна пьяница сдавала студентам целый подвал, нас там много поселилось. Стены обшарпанные, канализации не было... Но в подвале гужевались большой веселой компанией, кто угодно приходил в гости.
Стала посещать театры. Мне нравился классический — с бархатными креслами, открывающимся занавесом, нравилась актриса Алла Тарасова — такая гранд-дама, «бель фам», с выразительными бровями, страдающая. Помню, приехал на гастроли ленинградский БДТ, я сидела на галерке, ничего не слышала, но, вытянув шею, видела на сцене Татьяну Доронину — полную, в красном бархатном платье. Глядя на ее игру, думала: если бы я была во МХАТе, тоже бы так двигалась, так разговаривала.
Себя я видела только в театре. Но что за будущее ожидало меня как актрису, никто не понимал. Вот Ира Купченко была звездой курса и любимицей нашего педагога Марианны Рубеновны Тер-Захаровой. Мы с Ирой готовили совместный отрывок и подружились. Помню, покупали в арбатском гастрономе палочки сайды, жаренные в сухарях, и ели их с майонезом — вкуснота! Но мы с Купченко совсем разные.
