Его жена даже не удосужилась сообщить нам с братом о смерти отца — печальную новость я узнал от стороннего человека. Надеясь, что тревога ложная, связался с Антоном: брат с Нонной Гавриловной общался больше меня, но и про него в этой ситуации позабыли. На похороны нас тоже никто не пригласил. Как никогда остро мы с братом ощутили себя по отношению к родному отцу чужими. Неужели даже проститься с ним оказались недостойны?!
Отец несколько раз мне говорил: «Когда умру, развейте мой прах над Москвой-рекой». Но на сорок первый день урну захоронили на Троекуровском кладбище. Задело то, что его последнюю просьбу не выполнили. А когда я позвонил Нонне Гавриловне — услышал: «Только умер — сразу появились дети лейтенанта Шмидта!» Это о родных-то сыновьях! Причем о наследстве я и не думал. Отец уже сделал подарок моей семье, когда отдал дачу в поселке Малого театра. В девяностые годы выяснилось, что дом надо достраивать самому, так что папа сопроводил подарок словами: «Вложишь немного — и все будет хорошо!» Я принял дачу с благодарностью, дом достроил... А в завещании хотелось увидеть лишь его последнюю волю, но мне его так и не показали.
Мамы не стало на следующий год. Я увидел в этом какой-то мистический знак: сорок шесть лет они с отцом не жили вместе, не виделись, были чужими людьми, а ушли друг за другом! Мне их очень не хватает. Изредка общаюсь с родителями во сне. Папа приходит и просто смотрит с добрым прищуром, как нередко в молодости. А мама по-прежнему успокаивает, как бывало после моих краткосрочных свиданий с отцом, когда она оправдывала его душевную черствость тем, что занят, воевал, не понимает детей, да мало ли еще чем...
