Вспомнилось вдруг, как в самом начале их знакомства вечный выдумщик Шура Бенуа завел забаву: попеременно задавать «философские» вопросы всем членам их «Общества самообразования» — того самого, на фундаменте которого несколько лет спустя родился «Мир искусства». Был среди прочих вопросов и такой:
— Кем бы вы хотели стать в будущем?
И Лева выпалил:
— Самым знаменитым художником в мире.
Смеялись все: и Шура, и Сережа Дягилев, и Сережин кузен Дима Философов, и Валя Нувель, и даже старший брат Шуры блестящий акварелист Альберт Бенуа, который и познакомил когда-то конфузливого молодого еврея со всей честной компанией. Но громче всех хохотал Левушка, донельзя смущенный собственной дерзостью. Боже мой, как мечтал он, зарабатывавший тогда на жизнь иллюстрациями для дешевых детских брошюр, стать своим среди этих блестящих студентов Петербургского университета, с легкостью рассуждавших о прерафаэлитах и импрессионистах в удивительном доме Шуриного батюшки Николая Леонтьевича Бенуа, полном картин и книг. И вот настало время, когда уже Шура посматривает на него с завистью, утверждая, что Бакст присвоил написанное им либретто «Шехеразады», а хитрющий Сережа Дягилев зорко следит, как бы входящего в фавор декоратора не сманили у него «Гранд-Опера» или «Ла Скала». Что-то дальше?
Впрочем, что бы ни ждало впереди, одно он решил твердо: Любовь Павловна, мать его сына, даже перестав быть ему женой, останется в его жизни навсегда. И ни единым упреком он не выдаст своей досады и жгучей обиды от их расставания. А понадобится — снова станет Любе опорой.
Задернув шторы, он взял трость, придирчивым взглядом окинул в зеркале свою элегантно одетую фигуру, смахнул невидимую пылинку с рукава костюма и поправил пенсне. Нужно обязательно купить по дороге в отель букет свежих цветов, они удивительным образом избавляют от грусти. А ему сегодня просто необходим хоть небольшой глоток радости.
Лев Самойлович оказался верен себе. До конца жизни он не порывал дружбы с бывшей женой и падчерицей Мариной Гриценко. Даже тон писем к Любови Павловне почти не изменился. Они по-прежнему начинались с обращения «Дорогая Люба» и нередко заканчивались подписью «Твой Лев».
Одинокая жизнь была безрадостна, и Бакст перевез к себе в Европу семью овдовевшей сестры. После триумфального сезона 1910 года слава Леона Бакста, как его называли за пределами России, росла год от года. В следующее лето пять представленных Дягилевым балетов шли в оформлении Льва Самойловича, а сразу по окончании спектаклей в отделе декоративного искусства Лувра открылась персональная выставка его работ. Вскоре Леона Бакста уже считали не только гениальным сценографом, но и самым модным модельером Европы. Платья с отделкой из меха и шляпы в виде гарибальдийских колпаков с кистями из бисера, сандалии в античном стиле и чулки с геометрическим рисунком, выполненные по его эскизам, шли нарасхват. Признанные иконы стиля балерина Ида Рубинштейн и маркиза Луиза Казати заказывали ему вечерние туалеты и карнавальные костюмы. Вскоре пришла мода и на интерьеры «от Бакста», и вспомнив опыт интерьерной выставки, устроенной когда-то «Миром искусства», он взялся сначала за виллу Ротшильдов в Лондоне, а позже за дом своих давних друзей Алисы и Джона Гаррет в Балтиморе.
