Папы уже нет с нами, а маме исполнилось девяносто. Каждое утро она плавает в бассейне. До недавнего времени писала книжки, по одной из них Людмила Ивановна Иванова играла спектакль «Фаина» в театре «Экспромт». Видел его в записи. Шучу, что у нас с мамой — свой союз писателей.
С папой Леонидом Мироновичем они выросли в одной деревне, ходили в одну и ту же школу. У него была кличка Ленька-бандит. Отец дошел до Рейхстага, вернее доехал на танке, был механиком-водителем. У меня хранится вырезка из «Красной звезды»: «Только за дни наступления на Берлин на свой личный счет старший сержант Леонид Райхельгауз записал семьдесят гитлеровцев». У папы два ордена Славы. С мамой они поженились, как только он вернулся с войны. Перебрались в Одессу, снимали проходную комнату.
Мама работала секретарем-машинисткой, стенографисткой, кассиром в фотоателье. Отец завербовался на «севера», три года гонял фуры с грузами из Магадана, заработал денег на «эмку». Кстати, можно сказать, что моя сестра Оля пошла по его стопам: руководит транспортной компанией, занимающейся грузоперевозками, хотя в свое время окончила музучилище и даже пела в Одесской оперетте. В паспорте отец был записан украинцем, но после войны выправил документы и стал евреем. То ли решил, что украинцу носить фамилию Райхельгауз — перебор, то ли уверовал, что наступил всемирный интернационал.
Я окончил восемь классов школы, где учеба велась на украинском языке. В старшие классы идти не захотел: совсем не давались точные науки — физика, математика, геометрия. После восьмилетки отправился в школу рабочей молодежи. Папа устроил на автобазу, считал, что работа автослесаря — дело прибыльное, если постараюсь, дослужусь до директора автобазы. Должности автослесарей были заняты, пришлось согласиться на место электрогазосварщика. Мне даже выдавали молоко за вредность. Сейчас смеюсь: трудовая книжка начинается с записи «электрогазосварщик», а заканчивается — «художественный руководитель театра, профессор РАТИ».
Думал поступать в мореходку, чтобы стать капитаном корабля, но там требовалось сдавать проклятые математику и геометрию. Попробовал было мечтать о профессии дирижера, но музыке меня не учили. Хотя энергии и наглости было столько, что смело садился за пианино стучать по клавишам двумя руками. В общем, хотел стать начальником, но с художественным уклоном. И режиссура неожиданно оказалась той самой профессией.
Одесская киностудия постоянно вывешивала объявления о наборе массовки. Меня туда тянуло, пробивался на съемки всеми правдами и неправдами. Оттого, получив аттестат, без всяких сомнений отправился поступать в Харьковский театральный институт. Там как раз объявили набор на специальность «рэжиссэр украинськой драмы». Это примерно как заявить, что набираются математики украинской математики или химики украинской химии. Экзамены принимали замечательные педагоги Алексей Глаголин и Валентина Чистякова. Надо отдать должное: они выделяли людей талантливых. И я, представив собственную экспликацию «Ромео и Джульетты», каким-то образом проскочил.
Однако списки зачисленных отправили на утверждение в Киев. Министр культуры Бабийчук сразу просек, что среди набранных — трое русских, трое евреев и всего один украинец. Сложившееся положение дел противоречило всей национальной политике УССР. Вот Бабийчук и постановил: такие режиссеры ему не нужны! Результаты экзаменов аннулировали, и я вернулся в Одессу.
