Без различия чинов и званий усаживались тут вокруг огромного соснового стола или кипящего котелка с ухой и сам Константин Алексеевич, и его задушевный друг — молчун Валентин Серов, и верный товарищ Коровина по работе в Большом, маляр декорационных мастерских Вася Белов, и его тезка полубродяга-полуфилософ Василий Княжев, и шумный Федор Шаляпин, построивший невдалеке от коровинской дачки свой просторный дом, но по старой привычке часто ночующий на сеновале у приятеля, и камергер двора Павел Тучков, и пара-тройка рассудительно-обстоятельных мужичков из окрестных деревень.
Поздними вечерами, когда приятели разбредались спать — кто на сено в сарай, кто в светелку, Константин Алексеевич набрасывал Наде на плечи шаль, и тепло его рук ее обжигало. Так и просиживали, обнявшись, иной раз ночь напролет. И мысль, что между ними может стоять кто-то третий, казалась в такие мгновения почти кощунственной. Ничто в просто одетом, немногословном, задумчивом мужчине, тихо курившем в сумерках рядом с ней, не напоминало того блестящего бонвивана, которым еще так недавно представлялся Наде Коровин.
Да и то, о чем, будто нехотя, он рассказывал ей в таинственной летней темноте, мало вязалось с этим образом. Самоубийство вконец разорившегося и отчаявшегося отца. Сложные отношения с умирающим от туберкулеза братом-мизантропом, всю жизнь влачащим, несмотря на талант, полунищее существование и не принимающим от Константина никакой помощи. Тяжкое расставание с Мамонтовым, и теперь, почти десять лет спустя, не перестававшее жечь душу: «Ты же знаешь, Надя, деньги для меня — вода. Это Федя Шаляпин у нас коммерсант: двугривенный у извозчика выторгует, положит в кармашек — и счастлив. А я-то видел, как дед мой тыщи пачками в ямщицкие мешки кидал, а пришло время — и пятачок в доме богатством стал. Вода они, эти деньги. Но вот ведь и я сплоховал. Один раз всего. А уже не исправить...»
Летом 1899 года Мамонтова обвинили в растрате казенных средств. Дело было дутым, сфабрикованным лишь для того, чтобы «подвести подкоп» под всесильного министра финансов Сергея Витте, поддерживавшего мамонтовские проекты. Ни в чем, кроме формальных нарушений финансовой дисциплины, Савва Иванович повинен не был. Но тучи над его головой сгустились нешуточные. Одиннадцатого сентября Мамонтов был арестован, особняк на Садовой-Спасской опечатан, имущество описано. Мамонтовской опере, юридически оформленной на сестру Татьяны Любатович, формально ничто не угрожало. Но кому-кому, а уж Коровину, прослужившему там без малого пятнадцать лет, было хорошо известно, что и в лучшие свои сезоны с размахом устроенный театр редко обходился без дотаций Мамонтова. Нужно было что-то решать. И быстро. Новый театральный сезон уже на пороге. А вместе с ним и новое, такое заманчивое предложение — протяни только руку.