— Зачем мне идти к вашему мужу? — артачилась Берберова, твердо решив, что между ней и Ходасевичем все кончено, ведь он ее обманул!
— Умоляю, пойдите к нему, успокойте!
Нина, заметив, что бедная женщина прибежала к ней в разных ботинках, сдалась. Стыдно идти, неловко, но как тут откажешь? Увидев Нину, которую буквально за руку втаскивала в комнату жена, Ходасевич вздрагивал, абсолютно терялся и, виновато опустив голову, вздыхал: «Вы обе презираете меня, и правильно».
Глядя на него, Берберова понимала: Владислав, сколько бы ни клялся ей в любви, не в силах сам порвать с женой. Невозможно представить этого тихого человека говорящим своей Нюре резкие, последние слова.
Теперь уж все вокруг знали об их романе и гадали, что же будет дальше. Чуковский писал: «Я был так далек от мысли, что между Ходасевичем и Ниной может быть роман, что заметил его, вероятно, до смешного поздно. То, что Ходасевич влюбился в Нину, мне казалось еще более или менее естественным, но как Нина могла влюбиться в Ходасевича, я понять не мог. Прежде всего она почти на целую голову была выше его ростом. И старше ее он был по крайней мере вдвое. Не к тем принадлежал он мужчинам, в которых влюбляются женщины».
В начале лета 1922 года Ходасевич уехал на дачу с Нюрой и ее сыном, заверив жену, что с Ниной покончено. Берберовой же сказал, что отправляется за город только ради того, чтобы спокойно на воздухе работать, но они будут регулярно видеться. «Связным» стал Чуковский: Ходасевич отправлял конверт ему, а Корней Иванович, получив письмо, нес его Нине на улицу Рылеева. Ее ответы посылались в конвертах, надписанных рукой Чуковского. Позднее Нина сочинила стихотворение, в котором есть такие строки: «Вот церковь — здесь с тобой встречались, / Вот друг — он нам помог не раз, / Мы в этом кресле целовались, / Ну что ж, и креслу — добрый час». Друг — это Чуковский.
Многие твердили Берберовой, что пора опомниться: у нее с Ходасевичем нет будущего, это тупик, никогда он не бросит свою Нюру. И вдруг Владислав пригласил Нину в кафе. Лицо его дышало какой-то торжественной серьезностью.
— Я принял решение, — выдохнул Ходасевич, и плечи его опали, словно с них свалилась страшная тяжесть. — Мы уезжаем за границу — ты и я.
Нина опешила:
— Как за границу? Зачем? А учеба? А родители? А Нюра, наконец? Да и кто нас выпустит, разве вообще возможно сейчас уехать?
