Но с начала века государственная монополия на спиртное планомерно душила частных производителей, и фирма Смирновых ежегодно несла огромные убытки... Владимиру меньше всего хотелось убивать дни на то, чтобы держать на плаву погибающий бизнес. К тому же со старшим братом Петром, ставшим главой фирмы, деловые отношения ни у него, ни у Николая не складывались: тот хотел единоличной власти. В конце 1904 года оба вышли из семейного дела. Фирма выплатила Владимиру сто тысяч рублей, оставшиеся четыреста тысяч с начислением процентов обязалась выплачивать частями в течение восьми лет.
Что ж, пускай Петр всем теперь и занимается. А он будет, черт возьми, развлекаться!.. Благо деньги он получил хорошие. И все же выход из родового дела — дела, которое отец создал своими потом и кровью, дела, в которое когда-то взял двадцатиоднолетнего Владимира одним из директоров, — лег на его совесть тяжким грузом.
Шурочка, видя переживания мужа, поддерживала его как могла. Но ее участие еще больше усугубляло вину: жена не знала пока того, что было очевидным для всех вокруг, — о его связи с Пионтковской. Именно Шурочка подала идею заняться разведением лошадей — их в семье Смирновых всегда любили. На деньги, полученные за выход из фирмы, Владимир построил два конезавода и призовые конюшни в Москве близ ипподрома на Скаковой улице. Здесь стоял его знаменитый серый рысак Пылюга — предмет зависти российских конезаводчиков.
Эх, Шурочка, Шурочка... Семейное это у них, что ли, — разрушать свою жизнь? Сестра Александра попортила немало крови отцу с матерью, в семнадцать влюбившись в купеческого сына Мартемьяна Борисовского, на тридцать лет старше ее, женатого и разорившегося. Собралась было бежать с ним, но родители посадили дочь под замок. Петр Арсеньевич запретил Мотре, так он звал Борисовского, даже появляться на Пятницкой улице, однако влюбленный банкрот часами шатался возле особняка в фиолетовых очках и накладной бороде, надеясь выкрасть Александру. Поостыв, непутевая дочь воспылала страстью к табачному фабриканту Бостанджогло, у которого разорившийся Мотря служил управляющим, — опять женатому, и родила от него сына.
А после смерти родителей дети Петра Смирнова будто с цепи сорвались.Над братом Николаем вообще установили опекунство. При разводе он отдал жене отцовского имущества, полученного при разделе, почти на полмиллиона рублей. И ладно бы хоть дети были, так ведь не наградила его супруга наследниками! На свою любовницу актрису Николай потратил еще тысяч двести. Любого мота и кутилу мог заткнуть за пояс!
А он сам намного ли лучше брата? Когда Пионтковской захотелось исполнить главную роль в оперетте Франца Легара «Ева», разве не он устроил ей блестящий бенефис, выписав из-за границы самого композитора? Пионтковская пожелала сделать мэтру подарок — золотую лиру, и ее немедленно доставили в театр. Прима тоже не осталась без подарка: прямо на сцене после спектакля к ней подвели белоснежную, украшенную цветами породистую кобылу из смирновской конюшни.
И разве металась бы вот так, не замечая его, жена? Впрочем, сам виноват — теперь у нее уже не вымолить прощения... В 1912-м, узнав о похождениях Владимира, о бриллианте в сорок карат, подаренном певичке, и о том, что своей новой кобылке, рожденной от любимого рысака Пылюги, ее муж дал кличку Пионтковская, Шурочка тут же подала на развод. Владимир добился через суд, чтобы сына оставили с ним. Александре разрешалось видеться с Володей всего трижды в месяц по два часа. Бывшая жена не смирилась с таким решением и подала апелляцию. Между тем одиннадцатилетнего Володю отец увез из Москвы в Санкт-Петербург и поселил с гувернанткой под одной крышей с Валентиной. Со свойственной ребенку прямотой мальчик в первый же день сообщил Пионтковской, что терпеть ее не может.
