Но Вадим ходил по земле и моих восторгов не разделял.
— Как можно торчать в институте до самой ночи? Неужели у ваших преподавателей нет семей, их не ждут дома?
— Ты не понимаешь: люди живут творчеством!
Он только пожимал плечами.
В институте был такой предмет — сценическое движение, где нас в том числе учили кувыркаться в прыжке через стул. Когда рассказала Вадику, он фыркнул насмешливо: «Вас там что, в спецназ готовят?» Моя профессия казалась ему блажью, а институт — местом, где все сошли с ума, не пойми чем занимаются. Я расстраивалась. Взаимное неудовольствие накапливалось. Ругались все чаще.
Но самое большое разочарование поджидало меня после окончания института. Диплом я получила, экзамены сдавала наравне со всеми, даже фехтование осилила. К четвертому курсу похудела, вернулась в форму. Но что-то во мне сломалось. Видимо, повлияло то, что два года разрывалась между учебой и семьей. Думаю, эта потерянность читалась в глазах. И в театрах, куда приходила на показы, слышала убийственное: «Спасибо, мы перезвоним». Но телефон молчал! Я была нигде не нужна. Думала, жизнь закончилась, впереди — черная дыра. Все наложилось: семья, к которой оказалась не готова, крушение мечты стать артисткой, накопившаяся усталость. Еще вчера во всем первая, я проигрывала по всем фронтам. От уверенности в себе ничего не осталось.
Я до того сильно переживала, что начались панические атаки. Думаю, с их проявлениями сталкивались многие впечатлительные люди. Сначала изводишь себя, гоняешь тревожные мысли по кругу: «Сама, сама во всем виновата!» Замыкаешься в себе, ни с кем не хочешь общаться. Порой кажется, что в организм впрыснули яд: кружится голова, немеют и трясутся руки, перед глазами плывет. Я ногтями расцарапывала запястья. Возможно, думала: если причиню себе боль и почувствую, значит, еще жива.
Начала всего бояться. Сажусь за руль — паника: не справлюсь с управлением, разобьюсь. В метро спускаюсь — пот прошибает: вдруг упаду на эскалаторе? Боялась оставаться наедине с ребенком: что если снова «накроет» и напугаю сына? Несколько раз я даже сознание теряла, вызывали «скорую». Но врачи не могли объяснить, что со мной творится. Прошла осмотры у терапевта, невропатолога, сделала рентген головного мозга — никаких нарушений.
Вадим раздражался все чаще: «Возьми себя в руки! Что за блажь такая — по врачам бегать? Заняться больше нечем?» Даже близкие подруги не скрывали улыбки: «Ты сама себе все напридумывала. Артистки любят пострадать!»
А мне становилось все хуже, я пропадала. Не помню, каким образом в голове возникло слово «психиатр». Ухватилась за него как утопающий за соломинку. Спасибо папе, который меня очень поддержал. Ему тогда как раз предложили работу за рубежом на выгодных условиях. Но отец остался в Москве и только через несколько лет признался: «Я понял, что если уеду, мы тебя можем потерять».
