После этого я старался не терзать Люсино воображение, на других женщин и глаз не поднимал. Но это не спасало меня от новых сцен ревности. Чем больше я уступал, тем категоричнее она выдвигала требования.
Очень скоро начал понимать, что может вызвать ее гнев: другие женщины, забота о моих родителях и стремление к построению собственной карьеры. Иногда Люсе начинало казаться, что я соревнуюсь с ней в популярности. После концерта в Израиле она нахмурилась: «Ты нарочно играл громче, чтобы меня не было слышно?» А когда режиссер Михаил Швейцер позвонил Гурченко и сказал, что хочет попросить меня написать музыку к своему новому фильму, Люся ответила: «Что вы, Михаил Абрамович, Костя — прекрасный пианист, но музыку вообще не пишет!» До сих пор жалею, что не перезвонил Швейцеру... А впоследствии я писал музыку к фильмам Эйрамджана, в том числе и «Мою морячку»...
Прислушивался к Люсе во всем, безоговорочно ей доверял. Она внушала, что главное — не опорочить ее имя. Я должен был стать идеальным мужем. И я им стал.
— В актерской среде многие — и друзья, и недруги — вспоминают вздорный характер Гурченко. Вы с этим согласны?
— Люся обожала песню «Друзья мои и советчицы», ее смысл заключался в простой истине: многие друзья — это друзья в кавычках. Она распахивала кому-то объятия, а через месяц по совершенно пустячным причинам дружба заканчивалась. Замечательная певица Валя Толкунова, например, «пострадала» из-за своего наряда. У Люси было платье, к которому она придумала оригинальную баску. И как-то она в нем выступала в одном концерте с Толкуновой. Вдруг спустя неделю Люся видит по телевизору, как Валя поет в платье с похожей басочкой. «У меня фасон взяла!» — возмутилась Гурченко. Или ей не понравилось, что какая-то певица явно ее копирует. «Она поет с такой же интонацией, как я!» — и все, человек был вычеркнут из списка друзей, больше они не общались.
Люся ни с кем не ссорилась, не выясняла отношений. Она просто отдалялась от таких знакомых. Аккуратненько и насовсем. Может, и делов-то было «на две копейки», но выводы всегда делались серьезные.
Помню, заехавший за ней с «Мосфильма» водитель забыл сказать дежурный комплимент: «Людмила Марковна, вы сегодня прекрасно выглядите!» Она тут же записала его в предатели: «Вот так, ты с человеком по-хорошему, а он...»
Да, Гурченко, наверное, была слишком категоричной в своей подозрительности. Но ее можно понять — многие действительно Люсе завидовали: и муж молодой, и квартира в центре, и от ролей отбою нет. Даже серьги — и те от Фаберже! На концертах ей и аплодировали дольше всех, и больше всех цветов дарили. Однажды стоим мы с Люсей после премьеры в Доме кино, а коллеги-актеры как-то все бочком-бочком мимо проходят. Потом, конечно, оправдывались: «Да вокруг тебя столько народу, не протолкнуться». А вечером наш телефон молчал — никто не спешил с поздравлениями. Звонили только истинные друзья, те, кто не завидовал. А тут еще выходит Люсина книга «Мое взрослое детство». И понеслось со всех сторон: «Да она не сама писала!» Да конечно сама. Писала, лежа в кровати, обыкновенной ручкой в амбарной книге, а я потом перепечатывал ее воспоминания на машинке.
