Вот и Уночку Казя вроде как любит,в театры водит, в цирк, без гостинца никогда не приедет. А теперь и вовсе к себе забрать хочет. Только скажите Христа ради, чем он ее в этом Ленинграде кормить станет? Ведь они с новой женой сами сидят впроголодь.
Отовсюду Казю гонят: ни места приличного, ни заказов. А если что и заработает, так тут же потратит на краски. Наталья его сетки да беретики вяжет... Вон Казик и в Немчиновку их целую сумку привез. Всем соседям показывал, нахваливал. Может, кто купит. Только если и найдутся желающие, много ли за такую чепуху выручишь? А Уночке нужно молоко, масло. Легкие у нее — в мать, слабые. Здесь-то, в Немчиновке, куча родных, теток да дядюшек, все ее жалеют, все любят. Одним ртом больше — ничего. Так вместе как-нибудь и прожили бы. в Ленинграде этом кому она нужна? Будет в рваных ботинках ходить, схватит воспаление легких. Где это видано, чтобы мачеха о падчерице заботилась?
Уж ее Соня на что святая была и то не больно-то любила, когда Толик с Галочкой у отца гостили. Ревновала. Хоть виду старалась не подавать. Но от матери-то разве утаишься?! Что с того, что Наталья эта Уне подарки шлет? Подарки дело быстрое: купил, подарил — и душа не болит. А вот каждый день чужого ребенка холить, это совсем другое. Но Казик прет как бык на ворота: увезу да увезу. А кто ему помешает? Он как-никак отец... Господи, угораздило же Соню в него влюбиться! Что они вообще все в нем находят? И Казимира бедная, и Сонюшка. И эта Наташа. Ведь моложе его вдвое и не уродина, неужели получше не могла приискать? У Казимира вон и лицо все оспой изрыто... Привораживает он девок, что ли?
Когда их тихоня-дочь объявила, что переезжает к Малевичу, супруги Рафалович не спали всю ночь. Шутка ли, Соне едва сравнялось двадцать, а она собирается жить гражданским браком с отцом двоих детей. Заниматься разводом и оформить их отношения как положено Казик не имел времени. Чтобы выправить все бумаги, бог знает сколько порогов нужно обить, а ему некогда: он должен работать. Работать... Смех один! Это их Сонечка работала не покладая рук — то секретаршей, то корректором, то машинисткой. Казя сидел на даче в Кунцево и с утра до вечера малевал свои странные картины.
Поначалу на них можно было различить людей, хоть с трудом и изуродованных до неузнаваемости: полотеров, садовников, банщиков. А потом они пропали. Вместо этого пошли какие-то квадраты, кубы и треугольники. Когда не хватало холста, Казик мог рисовать на чем угодно, хоть на полках от разломанной этажерки. Называл картины как будто взаправду: «Туалетная шкатулка», «Станция без остановки», «Корова и скрипка». Но сколько Мария Сергеевна ни всматривалась, ничего взаправдашнего на них разобрать не могла.
