Однажды после драматического пересечения в Тарусе с местной деструктивной силой в лице молодежи Толя попал в «Склиф». Одним из первых друзей туда, конечно, примчался Дмитрий Плавинский. Когда он рассказывал о звездном часе Зверева, случившееся наконец перестало восприниматься трагедией, напротив, все хохотали до слез. История не моя, но не поделиться ею слишком сложно — она очень показательна.
Дело в том, что в больничной палате, в которую поместили Зверя, все висели на «растяжках». Ходить мог только он. Меж тем один сосед как раз был милиционером, выжившим совершенно чудесным образом… В высотку на площади Восстания несчастный солдат правопорядка прибыл по вызову — буянил алкаш на одиннадцатом этаже. Лето, жара, окна в квартире нараспашку… В общем, алкаш, не долго думая, выкинул пытавшегося урезонить его милиционера в окно. И вот несомый горячими струями воздуха, раздувая паруса формы, мент описывал в раскаленной атмосфере круги и плавно, как стервятник, приближался к земле. Но планеризм его полета был грубо прерван огромной скульптурой Никогосяна, украшающей выступ винного отдела. Задев сапогом за каменный сноп пшеницы, покоившийся в руках богини плодородия, тело начало непредсказуемо кувыркаться. От неминуемой гибели милиционера спасла толпа, терпеливо ожидавшая открытия винного отдела. Он врезался в самую гущу очереди, разом убив наповал двух алкашей. Так Зверев оказался его соседом по «Склифу». Но это еще не финал!
Когда Плавинский приехал в больницу и поднялся в палату, его глазам открылась дивная картина. Зверь — напоминаю, единственный ходячий пациент — с довольным видом хищника похаживал вокруг залитого гипсом, прикованного к медицинскому устройству и от этого ставшего абсолютно безобидным и неопасным милиционера и читал лекцию: «Неужели до твоих пустых мозгов не доходит, что ваша полнокровная жизнь кончена и началась белокровная? Да уж, государство о тебе позаботится… Ты получишь двадцать один рубль пенсии! Это в месяц литр водки без закуски!» Бедный милиционер мог только злобно сверкать глазами — покинуть-то Толину лекцию он не мог.
Про Зверева можно рассказать еще не один десяток таких много говорящих о его личности историй. Но самой точной будет та, что о любви, его большом чувстве, которое он пронес до последнего своего дня.
