Когда война кончилась, она словно очнулась ото сна: все вернулось на круги своя, и ей надо было вновь вживаться в роль жены делающего отличную дипломатическую карьеру аристократа. Жюлю не нравилось, что супруга слишком увлекается беседами с гостями и подолгу засиживается за столом. Все должно идти своим чередом, как заведено в хороших домах: хозяйка уходит вместе с дамами, мужчины остаются пить портвейн. Для того чтобы не страдал ритуал, он вмонтировал в стену напротив ее места электрическую лампочку и в нужный момент нажимал на спрятанный в подлокотнике своего стула выключатель. Жизнь шла ни шатко ни валко, ей хотелось чуда, приключений и большой любви…Тут Паннонике и попалась позвавшая ее в другую жизнь пластинка Телониуса Монка.
Известие о том, что она устала от семейной жизни и уезжает в Америку, для того чтобы посвятить себя джазу, муж принял стоически: Жюль решил, что это дамский каприз, век которого будет недолог. Барон был волевым человеком и никогда не обнаруживал эмоции. Так же хладнокровно Жюль выслушал жену, когда та предложила развестись, — а через неделю с ним случился инфаркт. Дети были ошарашены и не могли взять в толк, что происходит: «Ты уезжаешь? Зачем? А как же мы?..» Сейчас все это кажется сущим безумием — она разрубила не только свою жизнь, но и жизни близких, а о том, чем это может обернуться, не думала.
…До кладбища она так и не доехала: «Бентли» чихнул, затрясся, из-под капота повалил дым. Панноника включила аварийку и медленно подъехала к обочине. Монки пересели в другую машину, а она решила, что на этот раз Телониус обойдется без нее. Если бы у нее хватило мужества, она сказала бы над гробом, что придумала свою любовь к Монку, и это чувство погубило не только ее, но и одну из ее дочерей. Янка была ее любимицей, часто у матери гостила, ее интересовал джаз. Дочка тусовалась в их компании и в конце концов стала подругой рокера-наркомана. Теперь она пьет и колется с ним на пару — Панноника твердо знает, что это ее грех и прощения ей нет.
Она вспоминала, как Телониус в первый раз ее поцеловал, как он встречал журналистов, нагрузившись наркотиками, и отвечал на вопросы, танцуя, как оскорблял ее и Нелли. Ее завораживал дар Монка, то, что он был ни на кого не похож, она чересчур вошла в роль спасительницы… А может, ее затянула съедавшая его тяга к саморазрушению? И ради чего ей жить теперь, когда его нет? Панноника подошла к бюро, достала пистолет, повертела его в руках и положила на место. Будет глупо, если Телониус утащит ее за собой, к тому же в их семье считают, что самоубийство — трусость…
Этот люгер был ее любимой игрушкой: когда она перебралась в Нью-Йорк и обосновалась в лучшем в городе отеле Stanhope, администрацию больше всего беспокоила ее манера стрелять из пистолета в гостиной — по электрическим лампочкам, чтобы не утратить меткость. Директор не мог выставить на улицу даму из семейства Ротшильд и пытался сделать хорошую мину при плохой игре, пробуя шутить:
— …Мадам, если хотите, стреляйте в портье, но только не по канделябрам, умоляю вас, только не по ним! Они же серебряные!
Бедняга не знал, что это не самая большая из связанных с ней проблем и дальше будет только хуже.
Черных в Stanhope тогда не пускали, а к Паннонике негры-музыканты заходили с парадного входа и оставались в ее номере на несколько дней. Терпение дирекции лопнуло, когда в ее апартаментах скончался от передоза гениальный Чарли Паркер. Позже его назовут гордостью американской музыки, но тогда он был никем — опустившимся дилетантом, городским фриком. Эта смерть наделала много шума, и Паннонику попросили съехать. Она обосновалась в другом отеле, давнем конкуренте Stanhope, а когда неприятности начались и там (Телониус расхаживал по этажам в красных шортах, темных очках и с белой тростью в руках, распахивал двери номеров и протяжно выл: «Панноника! Нелли! Где вы?»), в Нью-Йорк примчался по уши занятой, ценивший каждую свою секунду брат Виктор.
