В студенческом общежитии мы жили с ней вместе в крохотной угловой комнатке два на два метра. И спали на кровати вдвоем. В институте у меня, естественно, появились какие-то мальчики, которые иногда провожали меня домой. А мама за всем этим наблюдала в окно. Иван тогда уже окончил мореходное училище, и его отправили работать в Баку, на Каспий. Никаких серьезных романов у меня не было, но то один мальчик меня провожал, то другой. Потом один из поклонников (он учился на режиссерском факультете и очень хорошо фотографировал) начал делать мои портреты. Я приносила маме фотокарточки, показывала. Она стала бить тревогу и слать телеграммы Ивану. Мол, приезжай, иначе можешь Лару потерять! Он приехал один раз. Пожил, пожил — уехал. А в 1955-м — еще через год — мама взволновалась уже не на шутку, потому что за мной серьезно принялся ухаживать один из наших спортсменов. Не хочу называть его фамилию, она довольно известная. Мама снова вызвала Ивана, и они вместе «завели пластинку»: давай расписываться! А я не хочу. Но я маму очень любила, считалась с ее мнением и всегда боялась обидеть. Воспитала она меня дочкой весьма послушной. И тут она мне такие истерики стала закатывать! В итоге я решила: ладно! Иван в общем-то мне нравился, у нас с ним были теплые отношения, мальчик хороший, из Ленинграда.
Позже, поженившись, мы побывали в Ленинграде у Ваниных родственников. У него какое-то потрясающее генеалогическое древо, его дядя с тетей — искусствоведы — работали в Эрмитаже. И когда мы пришли к ним домой (им было уже, по-моему, под восемьдесят), они перед нами как раскрыли эти документы! Стали показывать род Латыниных, три его ветви: одна мореходная, другая врачебная, третья купеческая. Им было даровано дворянство Екатериной. Потом муж привел меня в гости к своей двоюродной бабушке — жене бывшего министра финансов Плеске, она жила на Невском проспекте. На двери висела медная табличка, отдраенная, отчищенная: «Плеске». Она ее хранила. Квартира была огромная, но ей оставили одну комнату, тоже очень просторную — метров тридцать или даже сорок, с большими окнами, откуда открывался роскошный вид на Невский. Когда мы вошли, бабулька стояла около окна — маленького росточка, сухонькая, мне показалось, вся какая-то скрюченная. Возле уха она держала радиоприемник и слушала последние известия, глядя в окно, словно в телевизор. Узнав, что я в школе учила французский язык, она начала говорить со мной по-французски. Это было что-то потрясающее! Я будто в другой эпохе оказалась.
В принципе мы с моим Иваном Ильичом жили нормально. Я все время пропадала на сборах и соревнованиях. Когда домой приезжала, мы в общем-то хорошо общались. Какой-то страшной любви не было, но то школьное увлечение, которое переросло в наш брак, я старалась сохранять… Тем более что дочка родилась, Татьяна.
