Я мечтал о ребенке, но Люся никак не могла забеременеть. Это тоже добавляло напряженности в нашу семейную жизнь. Однако больше всего меня угнетало отношение Людмилы к моей маме, которую я бесконечно любил и уважал. После долгих уговоров мама перебралась-таки из Свердловска в Москву и поселилась в моей квартире на «Речном вокзале». Был канун Нового года. Тридцать первого декабря в десять утра в дверь нашей с Людмилой квартиры позвонили. Жена пошла открывать и вернулась через несколько минут страшно раздраженная:
— Твоя мать приходила. Елку принесла и какие-то подарки. Заявилась нежданно-непрошено.
Я подскочил на кровати:
— А где она?
Люся пожала плечами:
— Ушла.
— Ты что, не пригласила ее войти? Даже чаю не предложила?
Люся недоуменно-раздраженно дернула плечом:
— Нет.
Я бросился на улицу, но маму уже, конечно, не догнал. Когда ближе к полудню дозвонился домой на «Речной вокзал», она сказала: «Я ведь к девяти утра на Большую Грузинскую приехала и час вокруг дома ходила — боялась: вдруг вы еще спите, а я вас разбужу...»
К слову сказать, со своими родителями Люся обращалась немногим лучше. Не помню, в каких войсках ее отец служил во время Великой Отечественной, но на момент нашего знакомства был офицером КГБ. Поначалу это обстоятельство меня сильно напрягало, однако узнав Петра Ивановича ближе, я понял: передо мной — не палач и не провокатор, а человек, который честно и добросовестно (такие в органах тоже попадались) выполняет свой долг, работая на безопасность страны.
Военные награды тесть тоже получил заслуженно — на передовой, а не протирая штаны в штабном блиндаже. Однажды мы с Людмилой пришли к ее родителям в гости, и Петр Иванович стал показывать мне свои ордена и медали. Развязал носовой платок, в котором они хранились, бережно разложил на столе: «Вот это я получил за операцию...» Договорить не успел — подлетев разъяренной фурией к столу, Людмила сбросила награды на пол. Что кричала при этом, не помню — что-то резкое, оскорбительное. Опустившись на колени, мы с тестем собрали ордена и медали, сложили обратно в платок. Не сказали при этом ни слова — может потому, что оба чувствовали одно и то же: боль и стыд.
Наверное, Люся в ту пору была уже больна и именно недугом, а не тяжелым характером объясняются ее постоянная мрачность и внезапные, необъяснимые вспышки ярости. Как бы то ни было, но с каждым днем жизнь с ней становилась все невыносимее. К счастью, у меня в ту пору было много работы и я постоянно пропадал в киноэкспедициях. Вернувшись из очередной, узнал, что у Люси появился другой мужчина. Причем появился не вчера, а много месяцев назад. Видимо думая, что буду упрекать в неверности и устраивать сцены ревности, Людмила избрала тактику атаки: «Ты все время пропадаешь на своих съемках, а мне нужен мужчина! Я без этого не могу!» Нет, она не была легкомысленной особой или, выражаясь грубее, гулящей. Как мне потом объяснил знакомый врач, нимфомания Люси могла быть одним из проявлений ее психического расстройства.
