Осенью 1932 года Ольга репетировала с Лифарем новый балет, они прошли самые трудные места партии, и вдруг Ольга резко остановилась, положила руки ему на плечи и заглянула в глаза:
— Серж, ты ведь любишь меня? Когда же наконец ты мне признаешься?
Лифарь посмотрел на нее с таким изумлением, что Ольга отпрянула.
— Оля, опомнись! — Серж попытался взять ее за руку. — Ты разве не знаешь?
— Что не знаю?
Лифарь потом вспоминал, как потряс его этот по-детски невинный вопрос. Конечно, в Ольге было много инфантильного и отрешенного, но не до такой же степени! Весь театр, если не весь Париж, судачил об их связи с Дягилевым, и только Спесивцева ничего не желала знать.
— Нет, Оля, я люблю не тебя.
Серж никак не мог предположить, что случится дальше. Ольга пронзительно закричала и метнулась к открытому окну. Она висела на десятиметровой высоте над площадью Оперы, когда неимоверным усилием Лифарь схватил ее за руку. На помощь ему подоспел пианист Леонид Гончаров. Ольга кусалась, царапалась, кричала, пытаясь вырваться. С огромным трудом Лифарь сумел кое-как утихомирить ее и отвезти домой.
Около месяца длились полнейшая апатия и упадок сил. Ольга лежала на подушках бледная, все время отрывисто кашляла и сжимала в руках носовой платок. Жизель всегда знала, что ее предадут...
«Сегодня Оля танцует, а утром ставили банки... До красоты ли... Со слезами порхала. Знала, что не под силу... Все заработанное уходит на отели и кормежку. Даже не остается на одежду... Ну, выкупила кольцо. Да за квартиру. А теперь февраль и март не танцевать», — это из письма матери Спесивцевой, остро чувствовавшей, как после разрыва Ольги с Лифарем, и в результате с Гранд-опера, где Серж занял должность директора, ее дочь закружил какой-то обреченный гибельный вихрь, и ей не вырваться из него. Больше не существовало для Ольги постоянной сцены, постоянного театра, начались бесконечные скитания по разным труппам, изматывающие гастроли, которые теперь организовывал новый агент — американец Леонард Джордж Браун, интересующийся искусством, имеющий небольшой антрепренерский бизнес и влюбленный в Ольгу. Полгода в Буэнос-Айресе у Михаила Фокина, потом длительная мучительная поездка в Сидней. Там работа на износ, приходилось выходить на сцену по восемь раз в неделю, мало спать. И вот однажды Ольга забыла свою партию прямо на спектакле! Задумчиво опустила поднятую ногу, затопталась на месте, потом стала что-то беспомощно импровизировать, вогнав в ступор партнера. Занавес срочно опустили, Ольга лежала на дощатом полу сцены, давилась рыданиями и лупила в остервенении себя по ногам, потом по лицу. Вызвали врача, вкололи успокоительное, Браун отвез танцовщицу в отель, долго отпаивал чаем, утешал как мог. Через неделю новое приключение: Ольга забыла, что вечером у нее спектакль и ушла гулять по набережной. Внезапно во время прогулки у нее закружилась голова, подоспевшим прохожим Ольга никак не могла объяснить, кто она такая, бормоча: «Мне кажется, я сегодня Жизель». Гастроли пришлось отменить, Браун повез Ольгу обратно в Париж, чтобы показать врачам. Она по-детски звала мать, оставшуюся во Франции, но по приезде Ольгу ждал жестокий удар — Устинья Марковна осуществила давно принятое решение и, пока дочь была на гастролях, уехала в Россию!
