Горянку, не знающую грамоты? Но она отказалась, и начался долгий торг из-за детей — тут-то он вышел победителем.
Алексей Петрович Ермолов завозился в постели как медведь, выбрался из-под одеяла, подошел к столу и налил себе воды. С тех пор прошло столько лет, а на сердце пусто. Было бы легче, если бы у него остался ее портрет, хоть самый пустячный. Но кому придет в голову писать портрет женщины сомнительного положения, живущей в доме вспыльчивого генерала? Нет, его подводит память — однажды он попросил ее позировать художнику. Но Тотай не захотела, сказала, что это против ее веры. А приказать... К тому времени его власть над ней стала призрачной: сила была в руках, но женщина подчинила себе его сердце…
Алексей Петрович сел в кресло и начал дожидаться утра, думая, что всю жизнь гонялся за миражами.
Слава богу, у него много детей. Другие сдают своих бастардов в Воспитательный дом, а он берег сыновей, как драгоценности, и не прогадал. И все же жизнь пуста…
Все сложилось так, как он думал: на Кавказ приехал любимец нового императора, выиграл войну и получил его должность. А Ермолову пришлось на «отставной» оклад поднимать пятерых сыновей. Он выковыривал бриллианты из даренных Александром I табакерок, продал алмазные знаки к ордену Александра Невского, думал переехать к родне. Потом все наладилось: Николай I понял, что бедствующий Ермолов — пятно на его царствовании, — и тот перестал считать деньги. Потянулась стариковская жизнь. Часть года он проводил в Орле, часть — в московском доме, начались визиты литераторов, желающих написать о знаменитости.
Утром в спальню заглянул камердинер Илья, заахал, увидев сидящего в кресле барина, — ведь доктор запретил ему проводить ночи в кресле! — и натянул на старые плечи любимый, выношенный до основы мягкий демикотонный халат. Алексей Петрович запахнулся и подумал о вчерашнем госте. Шамиль сейчас едет в Петербург, его отвезут в кадетский корпус, где воспитывался Джамалуддин, — имам хочет поговорить с учителями сына, найти бывших его товарищей. Воюя в горах, Шамиль думал, что Российская империя немногим больше Чечни, теперь он открывает для себя новый, необъятный, пугающий и заманчивый мир: Тверь показалась ему огромным городом, железная дорога, где телега везет гигантский самовар на колесах, ошеломила, телескоп привел в восторг.
Обычно на обед подавали пережаренную котлету, но на этот раз Ермоловы съели такую же пережаренную тетерку и — в честь сыновей — приготовленные домашним кондитером пирожные.
После трапезы хозяин дома встал, по давным-давно заведенному обыкновению поклонился повару и слугам и поблагодарил их, назвав каждого по имени-отчеству. Затем позвал Клавдия в свой кабинет, усадил в кресло и рассказал ему о взаимной любви с первого взгляда, о счастье, продолжавшемся все 7 лет, и разлуке из-за секретного приказа императора.
…Он с самого первого дня был готов жениться на Тотай по православному обряду, но мать Клавдия не захотела сменить веру…
…Потом он попал в немилость, и ему бы не простили брак с мусульманкой… …А не поехала она с ними, чтобы не мешать карьере сыновей…
Алексей Петрович вдохновенно и неуклюже лгал, на ходу перемешивая сюжеты не прочитанных им романов.
Но получалось неплохо: Клавдий сидел с полуоткрытым ртом и глотал его выдумки, как умирающий от жажды ключевую воду.
— …Увидев ее впервые, я понял, что нашел свой идеал…
— …У нее был жених, но из-за меня она о нем забыла. И не думай, что это был мезальянс, Тотай древнего и славного рода, в твоих жилах течет кровь горских князей…
Клавдий вышел из кабинета, улыбаясь. Теперь сын успокоится, и нет греха в том, что отец все придумал.
Когда Клавдий уехал, генерал часто вспоминал их разговор: украшал его подробностями, придумывал все новые и новые повороты сюжета. В конце концов он и сам поверил, что Тотай его любила, — ведь старику тоже нужна мечта. Умирая, цепко хватая за руки врача: «Пойми же, друг мой, я жить, жить хочу!» — он видел не тесную, набитую родней комнату, а горный аул, сложенные из темного камня сакли и радостно улыбающуюся темноглазую девушку, идущую ему навстречу с кувшином воды.
