Коля вообразил себя диссидентом и написал заявление, что отказывается быть гражданином СССР. И это сын Героя Социалистического Труда Крючкова и пасынок члена ЦК Ульянова! Ему поставили психиатрический диагноз и заперли в клинику…
Потом дважды мы сталкивались с ним на кладбище, он приходил на могилу Коли-большого. Я едва узнавала его: он отпустил бороду и окончательно стал похож на бомжа. Женился на такой же странной барышне. У них родился Игорь, чудесный мальчик. Алла отдавала им свои кольца, чтобы было на что жить. Когда Коля развелся, пыталась познакомить его с приличной женщиной, чтобы хоть как-то устроить судьбу сына, но… Ничего не вышло. Не могу сказать, что стало причиной того, что сложилось все именно так, как сложилось.
Коля не от мира сего, да и Аллу я иногда не понимала абсолютно. Коля был уже совсем взрослым человеком, отцом, когда подруге сообщили, что он попал в драку, серьезно пострадал, делали операцию. Та звонит мне: «Ему вырезали селезенку… Он в больнице, я продиктую адрес… Галь, поезжай!» «Что ты такое несешь? Поезжай сама!» — говорю. И она вдруг с каким-то отчаянием начинает пороть удивительную ахинею: «Я не могу! Не могу! Мы начали закручивать ковры в чистку…» И я поехала в больницу. А что делать?
Когда Алла продала одну из дач, деньги поделила на три части — себе, Ленке и Коле. Его долю попросила хранить меня, чтобы можно было выдавать ему понемножку. Коля сначала жил почему-то в Грузии, потом без паспорта как-то попал в Германию и, кажется, сидел там в тюрьме. Ужиться он нигде не мог, на вопрос: «Как твои дела?»
неизменно отвечал: «Отвратительно!» Когда он изредка появлялся на моем горизонте, я давала ему денег, и он так же, как и сто лет назад, спрашивал: «Это ведь не деньги Парфаньяк? Кстати, она еще жива?» — «Нет, Коля, что ты… мои! А Алла, да, конечно, жива».
С каждым годом Коля становился все агрессивнее и агрессивнее. Впрочем, он уже очень давно не выходит на связь, сомневаюсь, чтобы был жив еще. Последним местом, откуда он звонил, была Голландия. Такая вот трагическая история. Но я опять отвлеклась, много историй шло параллельно, переплетаясь и меняя финалы соседних…
А дела в театре, месте, которое Миша любил больше всего на свете, у него складывались парадоксально. Его невероятно ценили как актера, коллегу, общественного деятеля, и не было в Театре имени Вахтангова человека с большим авторитетом, чем у Ульянова.
Но все изменилось в один миг, когда его утвердили художественным руководителем. Назначали из министерства, голосовали, ругались, труппа фактически раскололась!
Это был тяжелый период. Михаил Александрович приглашал то одних режиссеров, то других, но по большому счету «выстрелил» только Фоменко... Предлагал спектакли, которые потом не утверждали, и убирал из репертуара то, что, по нашему представлению, должно было идти. Пропасть между ним и коллективом росла на глазах. Актер один, способный, но очень пьющий, мне говорил: «Такая ошибка — назначить Ульянова…» «Сами же предложили, сами выступали!» — взорвалась я. — «Мы ошиблись!» А потом Миша заболел, и это было для меня странно, дико, непонятно.
Я воспринимала его сибиряком с медвежьим здоровьем, который в Крыму всегда носился на водных лыжах, крутил педали катамаранов. Крепкий, сильный мужик! Да что там говорить, мы все привыкли к тому, что наш Ульянов — это громадный творческий потенциал и сильная мужественная внешность, маршал Жуков во плоти! О том, что душа у Миши нежная, ранимая, будто не в то тело попала, догадывались разве что близкие.
Когда болезнь его стала очевидна, так как периодически Ульянов уже с трудом передвигал ноги, Алла уговаривала мужа не ходить больше в театр. «А что мне останется? Сидеть дома и смотреть, как ты консервируешь?» — вздыхал он и все равно продолжал ходить на работу.
Алла, эта наша «Хиросима», в один момент переменилась. Начала с ним возиться как с младенцем. Когда ноги все-таки отказали, помогала заново учиться ходить — сначала два шага в день, потом пять... Готовила диетическое. Было даже занятно — абсолютно железная леди вдруг превратилась в Мишин костыль, ее собственная личность будто растворилась. Казалось, они окончательно стали чем-то единым.
Когда Миша издал книгу «Мне 80 лет», мне не очень понравилось название, потому что 80 ему к тому времени еще не исполнилось. В общем, как чувствовала недоброе. И вот позвонил директор театра: «Михаил Александрович умер». «Алла знает?» — только и смогла выдавить из себя я. Услышав отрицательный ответ, помчалась к ней. Приехала, когда еще даже Лены не было. Подруга моя молчала и странно всплескивала руками, как-то по-детски, беззащитно…
Похороны длились невозможно долго.
