Знаю, что ты там искала… И что нашла.
Онемев от неожиданности, донья Хуана опустила глаза. Меньше всего она ожидала, что Диего заговорит об этом первым. Но, как видно, тайна, о которой шла речь, жгла его сердце не меньше, чем ее собственное. И не с кем было ему поделиться этой тайной, кроме как с Хуаной, которая никогда и никому не выдала бы его. Даже под пытками инквизиции.
Он встретил Фламинию Тривио в Риме, куда приехал, чтобы писать портрет Папы Иннокентия Х. И, видит бог, никогда до этой встречи он не мог предположить, что на свете может найтись женщина, которая заставит его забыть свой долг перед Хуаной.
Когда-то вступая в брак, они были слишком молоды и неопытны, принимая за любовь нежную полуродственную симпатию, которую питали друг к другу. А годы, проведенные в Мадриде, в вечном страхе нарушить как-нибудь невзначай строгий дворцовый этикет, потерять благорасположение капризного короля или вздорного и деспотичного графа Оливареса, и вовсе отдалили их друг от друга. Но он всегда знал, что если что-то пойдет не так и двор, а может, даже и весь мир отвернутся от него, Хуана всегда будет ждать его, каким бы он ни был.
Нет, он не в обиде на нее за то, что она так и не смогла стать истинно придворной дамой, за то, что заперлась дома ото всех треволнений дворцовой жизни, оставив Диего в одиночку выживать в золотой королевской клетке. И он никогда не пожертвовал бы верностью и преданностью Хуаны.
Если бы не встретил Фламинию…
Утверждать, что до этой встречи он был безупречно верен жене, Диего, конечно, не станет. Уже во времена своего первого итальянского путешествия, которое случилось 20 лет назад, он познакомился и с римскими гетерами, и с венецианскими куртизанками. Но то было лишь любопытство художника, которому интересна жизнь во всех ее проявлениях… Слишком уж многое запрещалось испанским живописцам, а особенно тем, что работали при дворе. Вызнать у итальянцев все их тайны, понять, как удается им с такой правдивостью переносить на свои полотна саму жизнь… Он никогда не смог бы разгадать этой загадки, изучая лишь статуи во дворцах или рисуя женские фигуры по чужим картинам и гравюрам, как того требовала испанская инквизиция.
Он должен был увидеть их живыми. Он изучал своих куртизанок как картины, сравнивал цвета кожи, формы тела, жесты и позы…
Но имена своих мимолетных любовниц он забывал раньше, чем покидал их постели. А иногда и вовсе не знал имени той, с кем проводил ночь. И только встретив Фламинию, он понял, что тайна, которую он силился разгадать, открывается сама и лишь тогда, когда этого пожелает всевышний. И разве господь благословил бы их с Фламинией любовь, если б она была ему неугодна? А он благословил ее даром, о котором пятидесятилетний художник уже не смел и мечтать.
О том, что она беременна, Фламиния сказала Диего в последний вечер перед его отъездом. Она все понимала и знала, что остаться Веласкес не сможет.
Долг перед королем для испанца всегда выше любого другого долга. И его он не может забыть ни при каких обстоятельствах...
Уже в Мадриде дон Диего узнал о том, что у него родился сын. В переданном с верным нарочным письме Фламиния прислала ему локон с головки ребенка. Лишь картине, на которой он перед расставанием изобразил свою любимую, смог Диего доверить эту тайну. Он пришил к первому холсту второй, на котором нарисовал маленького мальчика с ангельскими крыльями. Неужели Хуана не заметила, что у нарисованного мужем Купидона нет ни лука, ни колчана со стрелами — этих обязательных принадлежностей античного божества? Что его волосы точно того же каштанового оттенка, что и у женщины, перед которой он держит зеркало? А разве укрылось от нее, так хорошо разбирающейся в законах перспективы, что в зеркале, которое держит ребенок, можно увидеть разве что грудь красавицы, но никак не ее лицо?
