Через пару часов текст пилотной серии «Рэя Донована» уже был в электронной почте его ноутбука. Лиев увлекся сценарием с первых страниц. Он ловил себя на разных ощущениях за чтением текста: и что он по-мальчишески то и дело выкрикивает: «Ух ты!», и что завидует этому Доновану, у которого все схвачено, а тот лишь звонит и вяло бросает: «Сейф есть? Открывай. Буду через пару минут».
Да-а, в этом немногословном, самоуверенном мачо ни черта не было от самого Лиева, парня застенчивого, во всем всегда сомневающегося, не способного отпустить печальные воспоминания и примириться со многими просчетами в прошлом. Впрочем, эта роль была очередным вызовом себе. Сколько раз Лиев убедительно крошил черепа на экране, ловко укладывал шеренги неприятелей из автоматной очереди, а один раз даже попытался убить самого Хью Джекмана! Увы, энергичные роли не стали для него терапией. В реальной жизни он оставался прежним — застенчивым мальчуганом, воспитанным в бедности матерью со всеми вытекающими последствиями. Как точно подметила однажды его жена Наоми: «Удивительной магией обладает кино. Ты такой милый, добрый, ласковый, приходится по сто раз переспрашивать, настолько у тебя тихий голос… А на экране ты будто вырастаешь в пять раз, плечи у тебя расправляются, нос кажется хищным, глаза — холодными. Честное слово, я тебя начинаю бояться!» И Дэвид добавлял от себя: «Наверное, камера будит в тебе зверя. Вот ты слышишь крик: «Мотор!» и просыпаешься. Думаешь, что тебе тут никто не указ, можно выделывать, что пожелаешь! Или ты просто отыгрываешься на экране за все то, что не смог прожить в своей юности, а?» Лиев постоянно вспоминает эти слова друга…
…Лиев появился на свет в Сан-Франциско в семье художницы и театрального режиссера. В жилах отца Телла Шрайбера текло множество кровей — от шотландской и ирландской до австрийской и швейцарской. Предки матери Хизер Милгрэм — из украинских евреев. О своих первых детских годах Лиев практически ничего не помнит, он не может сказать наверняка, счастливо ли ему жилось в семье. В памяти почему-то остались только грустные истории: ему было четыре, когда родители развелись. Мать взяла мальчика и переехала в Нью-Йорк, в Нижний Ист-Сайд, где им приходилось ютиться в домах, отданных под слом. Днем мать работала водителем такси, а по ночам делала кукол из папье-маше по заказу одного знакомого, державшего галерею на Манхэттене. Лиев любил следить за «производством личностей», как он называл работу матери. Она почему-то всегда делала Пьеро и Панча. Первый у нее получался на редкость подавленным — с большими синяками под глазами и плотно сжатым ртом, а второй так широко улыбался, что порой кончики его губ упирались в мочки ушей. Мать любила приговаривать: «Эти дурни похожи на нас с тобой: ты — Пьеро, я — Панч. Ты все время грустишь, а я пытаюсь тебя растормошить, убедить, что все у нас будет хорошо — назло всем и всему. И денег накопим, и работу найдем достойную. Ангелы господни в беде не оставят. И счастье большое нас дождется».
Лиев и по сей день вспоминает слова матери «и счастье большое нас дождется» — каждый раз, когда с ним случается что-то хорошее. Он говорил себе эти слова в тот день, когда впервые поцеловал Наоми, когда она сообщила, что беременна, когда родился Саша, а потом Сэмюэл. Он вспоминает те слова всегда, когда получает новую роль. Наверное, это чувство благодарности тем самым ангелам господним, о которых говорила мать, он будет испытывать всегда. Нет, Лиев никогда не забывал поблагодарить их… конечно, именно они вывели его к свету и не дали сбиться с пути.
Пока мать колесила по городу, Лиев был предоставлен сам себе. Он возвращался из школы, разогревал обед, делал уроки, а затем либо читал, либо включал телевизор. (В зависимости от того, что в программе. Мать категорически запрещала ему смотреть цветные фильмы, только черно-белые.
