27 июля 1858 года публика всех мастей стекалась в развлекательный сад «Эльдорадо», что в Сущеве. Москве обещали показать «Дюму» — так называли французского романиста среди тех, кто попроще. Избранное общество прибыло в каретах, заставив всю въездную площадь перед садом. Праздник назывался «Ночь графа Монте-Кристо. Эпизод из романа Александра Дюма».
Гостей встречал огромный вензель «А Д», подсвеченный гирляндами и украшенный лавровым венком и цветами. По прудам скользили венецианские гондолы с тирольскими музыкантами, выступали цыгане с пением и плясками. Два военных оркестра играли попеременно. Взлетали воздушные шары и били фонтаны с подсветкой. Когда стемнело, в свете иллюминаций и брызгах бенгальских огней появился огромный седовласый Александр Дюма. Три часа публика наблюдала, как он сидит, как ест и пьет и как отъезжает под грохот фейерверка из двенадцати залпов. Усталая знаменитость направлялся в дом Нарышкиных на Поварской, где и отошел ко сну. Со свойственной ему непоседливостью и жаждой впечатлений за восемь месяцев Дюма объехал половину Российской империи.
…В посылке, присланной из Парижа родными Полин, лежала новенькая книга с закладкой. Увидев имя Александра Дюма, немолодая женщина тяжело вздохнула — этот кошмар ее жизни, похоже, не кончится никогда. Покоряясь неизбежному, она открыла книгу его путевых впечатлений в заложенном месте и прочла о том, что он видел собственными глазами: как летом 1858 года на Нижегородской ярмарке продавались платки с изображением сцены из его же романа, запрещенного в России, а именно — нападение волков на телегу, в которой ехала Полин. Эти русские волки, похоже, стали у великого романиста идефиксом и навсегда связались с ее именем. «Стареет месье Дюма, — подумала она. — А где же отважные стрелки и где семь волков, якобы убитых нами той ночью? Помнится, тогда меня звали Луизой». И она звонко рассмеялась. Ну что такое эти волки, которых она, право, никогда в своей жизни не встречала, только слышала их далекий заунывный вой? Ничего страшного. Гораздо страшнее все, что выпало на ее долю и чего не мог себе представить даже великий выдумщик Александр Дюма.
…Двенадцать снопов света из беломраморных напольных ваз уходили вверх до самого расписного потолка. Они словно создавали магическую круглую стену, внутри которой на возвышении стояла кушетка под балдахином. Световая стена так переливалась всеми оттенками красного, что на мгновение ошеломленной француженке почудилось, будто комната наполняется кровавым бурлящим туманом. Туман ширится, наступает и поглощает ее. За окном непроглядная ночь, спит Москва. А она по собственной воле оказалась в огромном барском доме с высокой полуротондой на углу Петровки и Кузнецкого моста, где происходило что-то страшное.
Но это длилось лишь мгновение. Ей ли, дочери наполеоновского офицера, испытывать страх? За свою 25-летнюю жизнь она никогда и никого не боялась. Не боялась и в девять лет, когда в белом нарядном платье с завитыми волосами посреди ликующей толпы протянула свое прошение Наполеону. Император потрепал Полин по щеке и спросил у ее матери, чего они желают. Мать ответила, что после гибели мужа просит о пенсии для его четверых детей. Все просимое было вскоре исполнено. Маленькая Полин, вместе с толпой перебивая мать, кричала в восторге: «Да здравствует император!», и властелин мира улыбался только ей одной. Ну кого на этом свете она может бояться? «Выше голову, — приказала она себе, — это просто малиновый штоф, покрывающий стены, оттенил пламя и сыграл со мной недобрую шутку».
Распахнулись боковые двери, в комнату вошли шестеро юных девушек, на каждой была надета часть ночного барского туалета: на одной — белый пеньюар на шелковом зеленом чехле, на другой — тонкие шелковые чулки телесного цвета, далее, на вполне изящных ножках — белые башмаки с тщательно расправленными бантиками. Девушки вошли в световой круг и замерли. Полин хлопала глазами и вдруг, не сдержавшись, прыснула. Крайняя девушка в нелепом чепчике с бантами оказалась ее хорошей знакомой. «Танья, нет, Таня — не выговоришь. В общем, Танька — любительница сосулек из сахарного теста с медом».
