И с этим папе все-таки пришлось смириться. Навыки, которые должны были, согласно его теории о настоящих мужиках, здорово помогать в жизни, я применял часто, но в основном, отстаивая именно Димину честь.
Слишком спорным он был артистом. Во время «Осторожно, модерн!» много шуточек и в школе, и во дворе было по поводу того, что Дима снимался в платьях, кстати, в маминых. В период программы «Окна» старшеклассники отлавливали меня на переменах с требованием рассказать, что в очередной скандальной передаче правда, а что нет. Доходило до угроз: «Говори, а то поколотим!» Приходилось врать, отшучиваться, тем более что самому мне было совершенно наплевать, с какой долей достоверности делают эти самые «Окна».
Но больше всего задевало, когда мои ровесники говорили о Диме панибратски, не как о взрослом.
Однажды бил морду за «клоуна», второй раз — за «Димона». Последний раз был, наверное, лишним, потом что когда человек каждый день входит в семью из телевизора, создается иллюзия, что он — непосредственная ее часть. Поэтому спросить: «Ну и как там Димон?» — вполне вписывалось в общий порядок вещей. Впрочем, это я понял, только когда вырос. Тогда же после фразы: «Какой он тебе Димон?!» — начал реализовывать знания, полученные в секции борьбы вольным стилем…
Впрочем, настоящий ад начался, когда к Диме пришла большая популярность и моими идейными оппонентами стали взрослые.
Особенно такие, которых бить нехорошо по определению, — они были представительницами слабого пола.
Безусловно, массовая женская истерия относительно актера Дмитрия Нагиева выросла не на пустом месте — всему виной его мужское обаяние, незаурядный актерский талант и масштаб личности. Но если бы папа исполнял Рахманинова на рояле, у него были бы одни поклонницы. А Дима исполнял «Осторожно, Задов!», и барышни по нему сохли очень специфические. Такие подчас не только ребенка могли до смерти напугать, но и вполне взрослого.
Однажды Дима взял меня с собой на радиостанцию, был прекрасный день, я предвкушал, как окажусь в магическом мире проводов и микрофонов, который любил не меньше кулис…
Остановились мы купить мне мороженое. На этом идиллия, в общем, и кончилась. Автографы у него обычно просят, максимально сокращая дистанцию: хватая за руки, повисая на шее, а то и расцеловывая. И сколько бы он ни говорил: «Подойдите, пожалуйста, после спектакля, и я с удовольствием распишусь», — к нему все равно лезут, он злится и начинает грубить. А следом обычно заводился и я. Неприятно, когда ты маленький мальчик и стоишь рядом с папой, к которому так и норовит прижаться всеми своими аппетитными местами сразу незнакомая женщина.
Ну так вот, только я получил свое мороженое, как мы с папой оказались в плотном женском кольце.
«Автограф! — требовательно сказала, вероятно, самая старшая. — И фото на память!» «Пожалуйста, приходите на спектакль…» — повторял «заготовку» Дима, пытаясь выбраться сам и вытащить к машине меня. «Нет, сейчас! Мы же вас так любим!» — казавшаяся самой смирной рыжеволосая девушка мертвой хваткой вцепилась в Димин рукав. После трехминутной словесной перепалки на темы общей культуры поведения он попытался отцепить ее коготки от одежды и вдруг вскрикнул — на запястье оголившейся папиной руки расплывался кровоподтек. Она его укусила! Далее последовало то, что в драматургии называется немой сценой. Дима запихнул меня в машину, мы рванули с места, а на обочине осталось валяться злосчастное мороженое… Шок мой был настолько велик, что я даже не помню, как прошел тот день на радиостанции.
