Ведь это была его идея, чтобы мы вместе работали. До Валеры я в основном снималась. Идти в Малый театр совершенно не хотела, а Валера, наоборот, считал, что так будет лучше: «У нас отпуск будет в одно время, гастроли вместе...»
Иногда мне казалось, что Валера любит Катю даже больше, чем Сашу. Помню, как однажды он взял ее с собой на рынок. Они поехали туда на троллейбусе. Возвращается Валера совершенно счастливый. У Кати были потрясающие ресницы — длинные, черные, у Валеры такие же — только белые. И вот в троллейбусе одна дама похвалила Катю: «Ой, какие у дочки красивые ресницы, как у папы».
Валера замер: вдруг сейчас Катя скажет: «А это не мой папа», но она только кивнула.
В семье все вроде бы было нормально. Но в какой-то момент я вдруг ощутила, что живу не с Валерой, а... с народным артистом. Не в смысле звания (народного он получил, когда мы уже разошлись), а в смысле объекта народного обожания. Я ненавидела ходить с Валерой на рынок, потому что все его там начинали хватать за джинсы, просили вместе сфотографироваться. Вечно надо было стоять и ждать, пока он подписывает автографы. Безумная популярность мужа меня ужасно раздражала. Например, ловим такси, куда-то опаздываем. Всю дорогу таксист едет, повернув голову к Валере: «Я тебя полюбил в этом фильме, а там ты снимался...
а вот тут сказал...» Я резко обрываю: «На дорогу смотрите». Мне страшно не нравилось это панибратское обращение на «ты», а Валера, наоборот, знаки всенародной любви принимал с удовольствием.
Вот и получается, что не по отношению ко мне Валера изменился, а по отношению к действительности... Мы все очень меняемся со временем, к сожалению. И Валеру жизнь изменила.
Актерский порок в жизни Валеры, к сожалению, присутствовал. Был грех. Я не знала, когда он придет домой, где он, с кем. Я беспокоилась, ведь у него часто подскакивало давление, и очень переживала за его здоровье. Помню, как часто сидела на кухне, не зажигая света, и курила одну сигарету за другой, глядя в окно. Дергалась от каждого шороха, вздрагивала от шума тормозов у подъезда.
«Ну позвони! Ну просто позвони, господи!» — шептала я про себя. За стенкой мирно спали дети. Утром, в 7.15, я, не сомкнув глаз, будила их в школу, на автомате делала им завтрак и к десяти ехала на репетицию.
К сожалению, Валера был слишком безотказный и добрый. И все эти несчастья творились с ним из-за того, что друзья знали — Носик обязательно всех угостит.
Валеру совсем не интересовали материальные ценности: он давал в долг, никогда не спрашивая, когда вернут деньги, не мечтал о новой машине, ездил в метро (говорил: «Чтобы я сел за руль? Да я же всех задавлю!»), не гонялся за дефицитными мебельными гарнитурами...
На первом месте у него всегда была работа, особенно в театре. Хохмач, душа компании, но когда оставался один — это был грустный, думающий человек, читающий классику.
Три дня он мог быть святым человеком, а на четвертый, пятый и шестой — загулять. Первые три дня я думала: «Господи, как я могла думать о разводе? Я же без него жить не смогу!» А на четвертый картина резко менялась: «Нет, нет! Хватит! Сейчас же соберу его вещи и выставлю на лестничную клетку».
Я больше не могла сидеть ночами и нервно курить сигарету за сигаретой. Я сильно пилила его в последнее время: «Ты катишься вниз, Валер, остановись, пожалуйста». К сожалению, при всем его несчастном виде — дескать, Машка меня бросила, мне кажется, что ему уже хотелось вольной жизни.
Может быть, ошибаюсь, но я постоянно нажимала на его больное место, а его это раздражало.
Я не стала ничего скрывать от детей. Как-то посадила их на диван и сказала: «Ребята, я больше так жить не могу. Вы любите папу и будете с ним видеться сколько угодно. Помогите, или все закончится печально. Я устала...» А однажды предложила Валере: «Давай на время разъедемся. Поживи у мамы. Я хоть высплюсь». И вдруг я услышала фразу, которую не могла даже представить, что услышу от него: «Да кому ты нужна с двумя детьми!» «Это все!» — подумала я...
Мы развелись, когда Саше исполнилось 9 лет.
