Она выходила во двор и начинала дубасить Косого. Однажды при виде нашей грозной тетки Косой драпанул по пожарной лестнице. Она полезла за обидчиком и гонялась за ним по крыше, пока не поймала и не вмазала как следует.
Когда мы с Борей пошли в школу, тетя Оля бросила цирковое училище. Там она училась ходить по проволоке, и, помню, я ей страшно завидовала, глядя, как ловко у нее это получается. Но все ее мысли были о сцене. Ее приняли в театральное училище, где уже училась сестра Лена, даже не спросив о школьном аттестате. Кстати, его у тети не было.
Свою актерскую карьеру тетя Оля начала, так и не закончив училище. А зачем? Она и так была прирожденной артисткой, даже Николая Акимова сумела вокруг пальца обвести.
Однажды на гастролях ленинградского Театра комедии главный режиссер заметил за кулисами бойкую девушку со странными скульптурами в руках. «Что вы здесь делаете?» — поинтересовался Акимов. «Леплю деревья. Я реквизитор, а вообще... заканчиваю театральный».
Тетя Оля, не моргнув глазом, приврала, скрыв, что учится только на третьем курсе. Николай Акимов пригласил начинающую артистку в свой театр, и тетя Оля, прихватив диплом сестры Елены, помчалась в Ленинград.
— Простите, но тут в дипломе написано Елена...
— Ой, Лена, Леля, Оля. Не все ли равно!
И ее, представьте, приняли в Театр комедии! Там же, в Ленинграде, в 19 лет она в первый раз в жизни вышла замуж.
Ее муж Костя Жуков был лет на 11 старше. Я никогда его не видела, но мама говорила, что Оля и Костя друг друга очень любили. Кстати, тетя Оля больше в загс не ходила, предпочитала гражданские браки, хотя всех своих мужчин называла мужьями... Правда, никогда о них не рассказывала...
— Но их количество, по-моему, Ольга Александровна озвучивала...
— Она называла цифру — четыре. Как любила говорить тетя Оля: «Из четверых мужей троих оставила я, один — меня», не уточняя, кто именно...
Она была хорошенькой, веселой, остроумной. И хоть красавицей себя не считала, могла вскружить голову любому. Рассказывать о своих романах не любила, но иногда шутила: «Поклонники ездили за мной на съемки и, бывало, залезали ко мне в гостиницу на 4-й этаж».
В это, безусловно верится, потому что я видела, с каким обожанием смотрел на нее гражданский муж Юра Хлопецкий.
Он был хороший мужичок, хоть и попивал...
Встретились они в Театре сатиры, куда поступила тетя Оля, вернувшись из Ленинграда. Юра, в ту пору начинающий актер, влюбился в нее с первого взгляда. Ей тоже очень понравился обаятельный рыжеволосый парень...
Хлопецкий был закадычным другом Толи Папанова, с которым тетя Оля была дружна с юности. Толя с Юрой заканчивали ГИТИС, она же училась по соседству — в театральном училище. В «Сатиру» Толя пришел на год раньше, уже женатым на своей однокурснице Наде Каратаевой.
А у тети Оли начался роман с Юрой Хлопецким. Все вчетвером они замечательно дружили.
Однажды летом театр гастролировал в Севастополе. И две молодые пары — Надя с Толей и Оля с Юрой — решили отдохнуть в Ялте. Денег на гостиницу у молодых, еще никому не известных артистов не было, пришлось снять две комнатки в одном дворе. Однажды соседка шепнула Наде по секрету: «А вы знаете, что в вашей комнате недавно умер от туберкулеза муж хозяйки?» Надя в ужасе побежала с этой новостью к Оле. Та тут же скомандовала: «Немедленно идем в санаторий к врачу!» Врач выслушал взволнованных артистов и улыбнулся: «У нас в Ялте все микробы и вирусы мгновенно гибнут. Отдыхайте спокойно, товарищи!»
И они успокоились: гуляли, купались, засиживались допоздна за бутылкой дешевого крымского вина.
Юра с Толей любили выпить, да и Оля с удовольствием составляла им компанию, а вот Надя яростно боролась с «зеленым змием»: «Ребята, прекратите! Все, хватит!» «Ой, да мы немножко, немножко...» — оправдывались те.
Иногда вечерами вся четверка ходила на ялтинскую набережную танцевать. Толя Папанов был изумительный танцор, вальсировал до упаду, приглашая то Надю, то Олю. Никто не догадывался, что на фронте он потерял два пальца на ноге и ему не то что танцевать, даже ходить трудно!
Тетя Оля рассказывала, что, оказывается, Папанов еще подростком входил в «усачевскую шпану». На память о своем хулиганском прошлом он носил на руке татуировку — якорь. В театре страшно стыдился своей «ошибки молодости» и перед спектаклем тщательно замазывал якорь гримом.
