«Самый дурацкий вопрос, который мне задают журналисты со времен съемок у Марка Захарова: «Расскажите о своей формуле любви». Конечно, я могла бы с философским видом рассуждать, будто бьюсь над ответом всю жизнь: и когда меня так безумно любили, что проклинали… И когда пошла в театр только ради нее — «большой и чистой», где поначалу никто не хотел меня видеть. И когда чуть безвременно не погибла… А все она, формула: ведь только из-за любви мы с таким энтузиазмом стучимся лбом в закрытые двери… …Меня не впустили ни в одну гримерную.
Куда бы ни заглядывала, слышала: «Извини, мы тебя очень любим, но здесь все занято». Дело в том, что в Театре им. Моссовета имелась всего одна свободная «творческая единица» — то бишь вакансия. Но у директора Лосева и главного режиссера Хомского уже была договоренность, что возьмут на нее Юлю Жженову. И вдруг на показе восемь из десяти членов худсовета выступили за меня. Тогда Георгий Степанович встал и заявил: «Я уйду из театра, а свою единицу отдам дочери». Никто его, конечно, не отпустил. Предложили: «Просите в министерстве еще одно место». Он попросил, и, забегая вперед, скажу: мы с ним потом подружились, много вместе играли… Но изначально я шла не столько в этот театр — шла туда, где буду рядом с мужем. И никто меня тогда не научил, что можно по-другому. Я долго не могла преодолеть барьер «учитель—ученица».
Мы сошлись так резко, что я о него споткнулась…
В нашего мастера курса были влюблены все: аристократическая внешность, тонкие пальцы, начитанный, образованный… Еще молодой, но уже зрелый — на 15 лет старше первокурсниц. Все мечтали работать в его отрывках: «Возьмет, не возьмет?» Плакали навзрыд, если не замечал. А я, конечно, была впереди планеты всей, чувствовала к себе особое отношение… Но и представить не могла, что оно перерастет в нечто большее. Да и на курсе за мной такие красавцы ухаживали!
«Эх, прокачу!» — сквозь рев мотора на полном скаку обещал Домогаров, и я крепко обхватывала его за пояс. Придорожная пыль не липла к его черному атласному костюму — модному, но скользкому.
Летом Саша рассекал на мотоцикле, зимой катался на горных лыжах — настоящий «спортсмен, комсомолец». Недавно играла с его сыном в «Предлагаемых обстоятельствах». Александр-младший должен был заплакать перед камерой и все время спрашивал меня: «Интересно, папа легко мог пустить слезу?» «Легко? Не мог он! — говорю. — В твоем возрасте все были молодыми раздолбаями!» Помню, мы с однокурсницами по четвергам ходили париться в «Сандуны», а у ребят был свой «день здоровья»: в пивном баре «Ладья».
Кирилл Козаков тоже часто провожал меня после занятий и всю дорогу просвещал: он такой москвич — богема, за плечами актерская династия. «Здесь самый вкусный кофе, — кивал он в сторону красивой витрины кондитерской. — А теперь мы срежем путь через живописный кривой переулок — там шикарный московский дворик».
