Да и каких-то баснословных гонораров ему во Франции заработать не удалось. Хозяйка ресторана Елена Афанасьевна Мартини лукавила, будто была не в курсе, что у нее выступает легенда советской эстрады. «Так вы в Союзе знаменитый певец? Если бы я знала, то платила бы вам больше», — сообщила она папе, когда он уже уезжал.
Во Франции кто-то предупредил Эдуарда Хиля, что буквально через неделю все советские деньги превратятся в бумагу. А у них с мамой на сберкнижках лежали неплохие сбережения — «Жигули» можно было приобрести... Папа нам позвонил: «Будет обвал, скорее покупайте что угодно, хоть гвозди!» А мы ему не поверили — думали, кто-то его разыграл. И все потеряли… Другой человек такой крик поднял бы, что его не послушались. А папа только грустно вздохнул: «Эх, а я ведь вам говорил…» Я редко видел папу по-настоящему рассерженным.
Помню, когда был мальчишкой, не хотел есть кашу — сидел и ковырялся в тарелке. Может, отцу вспомнились голодные военные годы, но он вдруг заорал: «Будешь ты есть или нет?» — и стукнул кулаком по выдвижной полке буфета так, что та промялась. Пришлось потом ремонтировать.
— В последнее десятилетие Эдуард Хиль выходил на сцену с вами и внуком — он занимался воспитанием смены? Вы для него еще и музыку как композитор писали — можно сказать, открыли семейный бизнес?
— Папа все время был в разъездах, меня родители оставляли на бабушку. Но музыкальные способности заметили вовремя… Я начал выступать с папой в 10 лет — если помните, была такая песенка «Крестики-нолики», а мой сын Эдик вышел с ним на сцену уже в 6 лет и спел «Я капитаном стать хочу».
И я, и Эдик-младший росли в музыкальной семье. Я чисто пел, меня отдали в хоровое училище для мальчиков. Та же история повторилась и с сыном — сейчас Эдик поет в хоре, играет на рояле, дирижирует серьезными произведениями.
Когда папа записывал мои песни, порой приходилось с ним и спорить, если наши взгляды на манеру исполнения не совпадали. Иногда он соглашался, иногда делал по-своему. Но если сердился — быстро отходил.
Под фонограмму петь мы не любили. Но случались мероприятия, где иначе нельзя. И вот на одной ярмарке я выхожу на сцену, а нерадивый звукорежиссер ставит запись не с моим голосом, а с отцовским… Деваться некуда — пою. При этом краем глаза вижу: старший и младший Эдики загибаются от смеха около сцены.
А папе один раз вообще «Битлз» в качестве фонограммы включили. Перепутали запись… «Страна фонограмия!» — ставил он диагноз в таких случаях.
А что касается «семейного бизнеса» — получить за одно выступление теперь можно больше, чем за несколько концертов во времена СССР. Но все равно крупные приобретения мы совершали нечасто...
Папа любил бывать на природе, на даче. О своем участке он мечтал давно. Когда я был маленький, летом мы каждый год снимали домик на Финском заливе, потом папе дали в пользование государственный коттедж. И вот тоже парадокс того времени: деньги были, но покупать дачу отцу не разрешали. А когда власть поменялась и наконец предложили выкупить тот самый коттедж — у нас уже своя дача строилась, в настоящей деревне.
Папа с воодушевлением принялся сажать деревья, выяснял, что и как скрещивается…
Деревенские его обожали.
Папа игриво пугал малышню, изображая Бармалея: дети с визгом разбегалась. А потом те же ребята шли гулять с огромным псом — и уже отец улепетывал от них в дом: «Вдруг кусается?» — боялся больших собак.
В ветхой избе напротив жила женщина с больным сыном. Юре было уже под сорок, а вел он себя как дитя — настоящий юродивый. И никто им не занимался: грязный, заросший парень почти не говорил — только мычал. А Эдуард Анатольевич его жалел, и Юра это чувствовал: как увидит на дорожке — бежит к нему с тачкой, чтобы сумки подвезти.
Однажды папа притащил этого Юру к нам на участок, говорит маме: «Неси таз с водой, мыло, ножницы…» Помыл, постриг. «Снимай резиновые сапоги!» — «Бо-бо!» — замотал головой Юра. Оказалось, ноги стерты до ран — так отец их еще и продезинфицировал!
— Создается впечатление, что Эдуард Анатольевич всегда был бодр и весел. Что-нибудь предвещало беду в июне прошлого года?
— Болезнь забрала его внезапно… Никто и предположить не мог — ведь Эдуард Хиль фонтанировал энергией. Да и в качестве Мистера Трололо его опять стали приглашать в Англию, в Бразилию и другие страны. За два дня до инсульта отец с воодушевлением говорил о предстоящей поездке в Баден-Баден… Надежда теплилась до последнего.
…Однажды Хиль забыл на сцене слова, тогда к нему подошел Марк Бернес и посоветовал: «Если не знаешь, что петь, насвистывай». И за долгую творческую жизнь свистеть папа научился художественно… А в деревне у нас много соловьев — прилетают на ветки высоченного вяза, заливаются. Отец называл то дерево «гостиницей для соловьев». Как заслышит их трели — тут же подхватывал, не отличишь... И на его похороны слетелась целая соловьиная стая. Пела долго-долго.
