Узнаешь? Это же племянница Павла Юльевича…
У Веры Ивановны, появившейся из глубины квартиры, вид был встревоженный. Тем не менее поздоровалась она сердечно. Сказала, что сразу узнала Танечку, еще подростком не раз приезжавшую из родного Витебска в гости к дяде, профессору Московской консерватории, у которого училась и одновременно жила в его доме Вера Ивановна, тогда еще Верочка Исакович.
Родилась Вера Исакович в Нижнем Новгороде, росла, по сути, без матери, с деспотичным отцом, который за какую-то провинность выгнал жену из дому.
В Москву учиться фортепианной игре Вера, проявившая свой недюжинный талант еще в Нижегородском институте благородных девиц, отправилась на свой страх и риск — отец предупредил, чтобы на материальную помощь во время учебы дочь не рассчитывала. Так что дом профессора Павла Юльевича Шлёцера в Большом Гнездниковском переулке, куда ее устроил на полный пансион директор консерватории Василий Ильич Сафонов, был для Веры почти родным. Незамужняя сестра профессора Ида Юльевна, своих детей не имевшая, по-матерински опекала девушку, помогала достать уроки. Благодаря этим приработкам Вере, не получавшей из дому практически ни копейки, удавалось вполне сносно одеваться и даже выглядеть не хуже своих однокашниц.
«Найдем случай — и замуж тебя выдадим», — не раз ободряла девушку, озабоченную неопределенностью своей будущей судьбы, Ида Юльевна… Именно в доме Шлёцеров Вера близко познакомилась с Сашей Скрябиным, выпускником консерватории, всего тремя годами старше ее. Его привез в гости все тот же Сафонов, в фортепианном классе которого Скрябин еще недавно учился.
— Это чудо что за дарование. Звезда, несомненная звезда будет, — с энтузиазмом рассказывал Сафонов после отъезда своего ученика. — И ведь подумать страшно, что с музыкой он очень легко мог разминуться. Даром что мать его пианистка была великолепная, училась еще со мною вместе. Ну да вы ее должны были знать — Люба Щетинина. Но Саша ее не помнит вовсе… Да она за его рождение, по сути, жизнью своей и заплатила.
Еще когда была беременная, простудилась, кашляла-кашляла, еле оправилась от родов. А потом — скоротечная чахотка… И все. Никакая Швейцария не помогла. Муж ее, Николай Александрович, — человек достойнейший, но совершенно, совершенно от музыкального поприща далекий — дипломат. Сына мечтал видеть военным: у них вся семья, знаете ли, в мундирах. Тетушка с Сашей, конечно, занималась, да и учителей приглашали, но так… Для домашнего, можно сказать, употребления… А к Танееву Сашу вовсе не родные привезли, а корпусный генерал Никифоров. Скрябин ведь в кадетском корпусе учился… Выступил на вечере, произвел фурор, а генерал решил его Сергею Ивановичу показать. Танеев просто поразился такому таланту. К Звереву его отправил на фортепиано заниматься, в консерваторию устроил без экзаменов, еще до окончания корпуса…
Но Саша разочарует его, очень разочарует…
Это я вам точно говорю. Сергей Иванович, конечно, человек добрейший и педагог замечательный, но он, простите, во вчерашнем дне застрял безнадежно… Голландцы все какие-то да Бах его любимый… Больше знать никого не хочет. Бетховена и то модернистом считает, а уж Вагнера просто ненавидит. Ну да что я вам рассказываю… А Саша наш — он не только в завтрашний, в послезавтрашний день готовится шагнуть. Ему вот в консерватории по композиции даже диплом не дали. Потому что для таких, как он, дипломов еще не выписано… Да он ему и не нужен. Издатель у него уже есть, и какой — Митрофан Петрович Беляев! Едва услышал Сашу на авторском концерте в Петербурге — и тут же предложил постоянное сотрудничество.
И с концертами тоже помочь обещает…
— Вот из кого преотличный жених для нашей Верочки вышел бы, — вдруг совершенно прозаической фразой прервала вдохновенный монолог Сафонова Ида Юльевна. — Сашенька ваш сочинял бы, а она играла б. Чудесно все устроилось бы…
... — Ну что же мне вам сыграть?
Любовно поглаживая клавиши рояля, Скрябин вопросительно посмотрел на Бориса и Таню, расположившихся в креслах. Привставшая со своего места Вера Ивановна попыталась было нерешительно запротестовать:
— Саша, мне показалось, Левушка сегодня как-то беспокоен… Еле уложили…
Но Александр Николаевич, не слыша ее, полузакрыв глаза, уже поставил на педали ноги в изящных башмаках, расправил плечи, приподнял над клавиатурой свои маленькие кисти...