Но Эли не желал сидеть на родительской шее, и даже пара долларов в неделю была для него ощутимым подспорьем. К тому же каждая из его тогдашних работ приносила и нечто куда более важное, чем деньги. Будучи билетером в городском театре, он пересмотрел спектакли всех знаменитых гастролеров. Помощником конюха в поло-клубе научился ухаживать за лошадьми и уверенно держаться в седле — что не раз помогало потом получать роли в вестернах. А вожатым в летнем детском лагере познакомился с очаровательной медсестрой, отношения с которой растянулись на несколько лет и едва не переросли в брачные узы.
Зато диплом специалиста в области искусств и английской литературы решительно никакой практической ценности не имел. Эли, правда, надеялся, что этот диплом поможет ему проторить дорогу на Бродвей, но на очередном семейном совете, состоявшемся после его возвращения в Нью-Йорк, актерскую карьеру вновь с негодованием отвергли.
По настоянию старшего брата Сэма, получившего уважаемую профессию экономиста, Эли поступил на курсы подготовки школьных учителей при городском колледже. Честно прослушал весь курс — и... с треском провалил экзамен.
Вечером за семейным столом никто не перебросился и парой слов. Эли готов был провалиться сквозь землю и, поскорее управившись с ужином, ушел к себе. А вскоре в дверь комнаты тихо постучали. Это была его красавица сестра Сильвия. Звенящим шепотом она сообщила, что встречается сейчас с дирижером симфонического оркестра. А у того есть приятель в какой-то актерской школе, который готов устроить Эли прослушивание.
«Какая-то школа» оказалась студией Neighborhood Playhouse, знаменитой сейчас на весь мир. А слава ее создавалась именно тогда, во второй половине тридцатых. Актерскому мастерству здесь учил Сэнфорд Мейснер, который вместе с Ли Страсбергом принес в Америку идеи системы Станиславского, получившей в США гордое название Метод — именно так, с большой буквы.
Собственно, именно Мейснер и прослушивал Эли. И где-то на середине длинного, бурлящего страстями стихотворения устало снял очки в элегантной оправе и протер их безупречно белым носовым платком. Терпеливо дождался финала и сказал: «Вот что, молодой человек. Пожалуй, я вас возьму. Но, сдается мне, вам потребуется лет двадцать, чтобы стать хорошим актером».
Так в жизни Эли Уоллаха случилась его первая из двух больших удач. Дома в тот вечер можно было экономить на электричестве: Эли сиял ярче всех лампочек вместе. Он сообщил семье, что принят в актерскую школу (благоразумно промолчав про обещанные Мейснером 20 лет до успеха).
— И этим ты собираешься зарабатывать на жизнь? — сокрушенно вздохнул отец, понимая, что теперь-то уж сына нипочем от актерства не отвадишь.
— Я попробую, па, — пообещал Эли. — Я попробую.
Следующие два года были волшебным сном, от которого Эли, будь его воля, предпочел бы, наверное, и вовсе не пробуждаться. Сэнфорд Мейснер учил Эли и его сокурсников обращаться к эмоциональной памяти, а Марта Грэм, преподававшая танец, — перевоплощаться в раненых птиц и оленей на водопое.
Они были табуретками в этюдах и Гамлетами в студенческих постановках, открывали удивительные тайны актерского ремесла и уже не верили даже, а точно знали, что театр и кино завтрашнего дня безраздельно принадлежат им.
Когда учеба закончилась и выяснилось, что бродвейские режиссеры и голливудские продюсеры отчего-то не стоят в очередь за выпускниками Neighborhood Playhouse, сон все-таки продолжался. Просто нужно было сходить еще на пару-тройку прослушиваний и просмотров — и уж тогда-то все станет на свои места и мир обомрет от восхищения перед новыми кумирами.
Сон закончился, когда грянула война и Эли получил повестку явиться на призывной пункт.
