Это было настоящим счастьем — быть среди людей, смеяться, знакомиться со всеми подряд симпатичными парнями из массовки или технической группы. Ей нравилось ощущать себя частью расслабленной тусовки. Необременительные связи и легкие сексуальные увлечения, которые длились ровно столько, сколько продолжались каникулы, не пугали и не расстраивали. Да и побаивалась Кьяра по-настоящему увлекаться кем бы то ни было, не хотелось ей потом нервно курить на балконе, стуча каблуком по полу, как мать, в ожидании звонка или свидания. Она не желала попадать в зависимость, не желала кому-то принадлежать, чтобы потом, когда этот кто-то уйдет от нее, не страдать. Любовники щедро угощали Кьяру просекко и мороженым под ироничным прищуром отца: — Ну и какому счастливчику достанется моя драгоценная Кьяра на июнь, а какому на июль?
Вы уже договорились между собой?
Он обращался к дочери как к подружке, все ей позволял и постоянно подшучивал над ее матерью: «Слушай, не советую тебе возвращаться в Париж. Может, останешься? Я куплю тебе квартиру, будешь свободна как ветер! Иначе Катрин точно отправит тебя в археологический институт, и ты остаток дней будешь ковыряться в земле в поисках черепков или старых монет. Тоска зеленая!»
Каждый раз Марчелло придумывал новую пытку, которую строгая Денев якобы уготовила их дочери: «Мать пошлет тебя на курсы стенографисток или устроит в Публичную библиотеку составлять картотеку». Он искренне потешался над дочкиными планами стать археологом.
«А кто же будет ходить на вечеринки?» Впрочем, отец и не догадывался, что подле него Кьяре жилось так себе. Получая на краткое время безграничную свободу, она не знала, как ею распорядиться. К тому же ей не очень-то нравился образ жизни Марчелло. Вокруг него постоянно вертелись женщины. Казалось, он втайне спал со всеми подряд, столь интимным было его общение с ними. Он заговорщически шушукался со своей гримершей Лолой, ласково приобнимал ассистентку, целовал в шею костюмершу, при этом то и дело отлучался «позвонить по делу». Кьяра знала, что тем временем мать пребывала в Париже в гордом одиночестве, курила ночами на балконе, борясь с бессонницей, нервно переставляла коробки рикотты в холодильнике, которые мешали положить туда «низкокалорийные» продукты, выбрасывала засохшие пучки орегано и наверняка скучала по своему неуловимому любовнику…
И все же Кьяре не хотелось возвращаться домой, в свою тюрьму!
Девушка мечтала о том, что когда-нибудь устроит свою жизнь совсем иначе. Она никогда не будет такой неуживчивой, агрессивной и замкнутой, как мать. Неудивительно, что от нее сбегают любовники: популярный певец Жак Дютронк, например, провел у них в доме всего неделю. А актеры Виктор Лану и Франсис Юстер задержались каждый всего-то на месяц. Всех своих поклонников в быту Катрин будто окатывала ледяным душем — постоянно с ними спорила по ничтожным поводам, капризничала, устраивала сцены на пустом месте. Это потом, уже став старше и пытаясь разобраться в своих трудных взаимоотношениях с матерью, Кьяра поняла — за стервозностью Катрин скрывалось слишком многое — и чувство проигрыша, и женская неудовлетворенность, и одиночество, и неприемлемое чувство «никомуненужности».
Катрин не умела быть домашней, ласковой, уютной. Свои чувства и эмоции она тратила на съемочной площадке и на бесконечных рандеву со специалистами эстетических клиник, подвергавших ее лицо экспериментам. Пожалуй, только маленькие гадкие болонки, которых мать нежно любила, сумели стать ей верными спутниками.
Катрин считала: Всевышний одарил ее неземной красотой, остальное не имеет значения — красота вполне самоценна. А то, что она не согрета совсем уж простыми проявлениями чужого внимания, такими как нежность, забота… Это ее не волновало.
Кьяра себя красивой не считала. Или не хотела считать? Она относилась к красоте как к семейному проклятию и надеялась, что в ней материнские гены не проявятся.
