Бог знает, что стало причиной болезни Натальи: подбитое ли стружкой пальтецо или ее новое увлечение — танцы босиком на снегу… Года два назад жена стала покашливать, потом в мокроте появилась кровь. Поначалу врачи считали это хроническим бронхитом, но знаменитый петербургский доктор Бокман сказал, что у его жены горловая чахотка. Репин делал что мог, возил ее на итальянские и швейцарские курорты, но хворь не отступала. В «Пенатах» запахло болезнью, на столиках появились лекарства. Из их жизни ушел смех, гостей стало меньше, те, кто к ним приезжал, сидели за столом с постными минами. У него много денег, он мог бы поместить ее в лучший в мире туберкулезный санаторий, но Наталье это не нужно. В конце концов он от всего этого устал — и Наталья это почувствовала.
Дойдя до гостиной, где стоял не раз высмеянный журналистами круглый стол, Репин покачнулся и, вцепившись в притолоку, затрясся от плача. Служанка-финка, увидев рыдающего хозяина, перепугалась и юркнула в кухню. Илья Ефимович ее не заметил: вытирая слезы ладонями, откашливаясь и сморкаясь, он твердил что-то бессвязное:
— …Ушла! Уползла из дома, словно умирающая собака!.. Ни слова, ни записки, без объяснений... Где ее искать?.. Неужто я такое чудовище, что мне была бы в тягость больная?.. Как жить?
Отрыдавшись, он вытер глаза и отправился в свой кабинет. Надо дать телеграмму старшей дочери, Вере, — пусть приезжает в «Пенаты» и берет хозяйство в свои руки.
Наталья Нордман нашлась в Швейцарии в больнице для бедных. Помощи от мужа она не приняла, и его письма вернулись назад нераспечатанными. Поддерживать переписку со старыми друзьями тоже не захотела. Но одному из них, известному литератору Корнею Чуковскому, все же ответила.
Чуковский попытался перевести ей деньги, будто бы за редактуру книги Репина, но она не приняла помощи.
«...Не могу себе представить, — писала Нордман из больницы, — какое имею к ней отношение, что за книга и об чем меня спрашивают. Вам представить легко, как я далека от вопросов издательства и как изумлена таким странным явлением... Написала стихи при 40 градусах «Песня бреда»... Ужасная вещь, от которой по спине холодно. Однако пора...» Через месяц Наталья Нордман скончалась.
Репин съездил на ее могилу и велел поставить на ней дорогую плиту.
После этого в «Пенатах» началась новая жизнь: хозяйство взяла в свои руки Вера Ильинична Репина, имя гражданской жены отца в доме не произносили. Забавные плакатики, которые развесила Наталья, исчезли, прислуге больше не платили по 10 копеек с гостя. О вегетарианстве в «Пенатах» забыли, и Репин с удовольствием ел бифштексы с кровью. На чайном столе долго стояла стеклянная копилка, которую туда водрузила Нордман: гости, нарушившие один из ее запретов, должны были опускать в нее медяки. Теперь копилка пустовала, о ее назначении все сразу забыли. Потому она и спаслась во время великой чистки, когда Вера Ильинична истребила все, что имело отношение к гражданской жене отца.
Кроме копилки уцелел только ее бюст, стоявший у окна в мастерской художника: Репин его слишком любил, к тому же это была ценная, стоившая больших денег вещь, — и Вера Репина скрепя сердце оставила бюст в покое.
Илья Ефимович не хотел раздражать старшую дочь и никогда вслух не поминал Наталью Нордман. Лишь однажды, когда рядом не было ни детей, ни слуг, в разговоре со старым другом вздохнул о покойной:
— Осиротелый, я очень горюю о Наталье Борисовне и все больше жалею об ее раннем уходе. Какая это была гениальная голова и интересный сожитель!
Ученица Репина Вера Веревкина, приехав в «Пенаты» после смерти Нордман, поразилась, как быстро выветрился из дома дух той, кто его создал: неужто о Наталье забыл и Репин?
После обеда художник и гостья отправились в мастерскую: Репин рисовал Веревкину на фоне окна, за которым был виден красно-золотой осенний сад с медленно падавшими листьями, в открытую форточку задувал ветер с моря… Вдруг в форточку влетела серенькая птичка, испуганно забилась о стекло и уселась на стоявший перед окнами бюст Натальи Нордман.
— Может, это ее душа сегодня прилетела… — тихо проговорил Репин.
Птица вылетела в сад, а он долго смотрел ей вслед, не произнося ни слова.
