А меня на Арбате все знают, что угодно под прилавком найдут. «Показал лицо», взял боржоми, сел в машину и привез».
Такие вот зарисовки о наших вахтанговских мужчинах.
— Галина Львовна, а когда вы превратились из пламенной комсомолки в отъявленного скептика?
— Иногда я размышляю на эту тему. Возможно, в 1917 году и было начато что-то правильное. Но довольно быстро скатилось в сплошное растление и расслоение. К началу войны это уже приобрело жуткий размах. Со всем своим комсомольским запалом я отказывалась верить, но от очевидных вещей спрятаться сложно. Ненадолго вернемся в Омск, в эвакуацию… Холод. Голод. Нищета. И вдруг местный обком партии приглашает вахтанговцев к себе для «совместной встречи Нового года».
Когда мы прошли в зал, все впали в ступор. Перед глазами возникли даже не довоенные столы, а дореволюционные. У меня кружилась голова — севрюга и колбасы, икра и сыры... Пригласили пройти к столам. Казалось, все наши сдерживаются, чтобы не ринуться наперегонки. Поначалу никто не мог произнести ни тоста, ни слова благодарности — все только ели. Когда желудок перестал истошно требовать еды, стало не по себе — вся моя голодная семья осталась дома. И ведь у всех так… Потихоньку в сумочки и карманы поползли сыр, колбаска — то, что можно было унести с собой. Я так увлеклась рассовыванием еды, что чуть было не подпрыгнула на стуле от мужского: «Э…э…э гражданочка!» Испуганно оглянулась — почти за спиной остановился огромный обкомовский официант.
Обращался он к моей соседке, знаменитой актрисе: «Гражданочка, вы б хоть графинчик оставили». Она запихивала в сумку графин с водкой, а он не помещался… На водку в таком объеме можно было жить месяц с молоком и картошкой в рационе…
Такие «оазисы благополучия» существовали в нашей стране во все периоды времени. Просто вхожи туда были единицы, остальные советские граждане продолжали пребывать в счастливом неведении. Артисты с «оазисами» чаще всего соприкасались во время гастролей, потому что некоторых из нас иногда туда селили. Однажды поехали в Алма-Ату, труппу поселили в гостиницу, а нескольких человек, избранных, отправили в резиденцию. Честно признаюсь: в таком роскошном отеле я ни разу в жизни не была, поэтому чувствовала себя там крайне неловко.
Не успеваешь повернуться, уже бегут сто пятьдесят человек с вопросом: «Что вам угодно?» В ресторане столы ломятся от балыков и черной икры. Постельное белье в номере шелковое. И это все в самое что ни на есть застойное советское время… Да! Подарки приносят — ящики с фруктами, шампанское... За забором, понятно, все под охраной. Я после этой «резиденции» не знала, как ребятам, которые в гостинице жили, в глаза смотреть. Кто там сейчас барахтается, в этих резиденциях? Олигархи, вероятно. А тогда это все были партийные работники, пламенные и речистые.
Немного поворошил палкой в осином гнезде Андропов… И по Москве прокатилась череда громких самоубийств. Актриса нашего театра Лариса Пашкова была замужем за директором «Союзгорцирка» Анатолием Колеватовым.
Они дружили с Галиной Брежневой. И Лариса, всегда эффектная, в умопомрачительных украшениях, устало говорила: «У меня шубы, как вдовы, в шкафу висят — ненадеванные». А тут расследования, дела. Первой ласточкой стала жена министра МВД Щелокова — не дожидаясь обвинений, она застрелилась из пистолета мужа. Потом покончил с собой и сам Щелоков, а Колеватову влепили пятнадцать лет. Лариса умерла в 1987-м. Внезапно. Говорили, что покончила с собой. Похоронили. Прошли очередные двести лет, у меня звонит телефон, и веселый мужской голос: «Привет, Галя! Не узнаешь?» — «Нет!» — «Ну как же, твой друг по комсомольской чего-то там… Толька Колеватов!» Ну я разохалась: «Боже мой, Толя, ты вернулся… А Лариса-то не дожила…» «Да уж! А ты как поживаешь?» — такой весь, как бы сейчас сказали, на подъеме. Его приняли в Малый театр.
И он мне рассказал про Щелоковых и про Чурбанова, который якобы вообще ни в чем не виноват. Странная история. Это уже потом выяснилось, что все сволочи и все воруют.
Они действительно по тем временам жили роскошно. Хотя смотря с чем сравнивать, конечно. Мы со своими «дефицитными трюмо красного дерева» на их фоне были сущими голодранцами. А по нынешним — и Галю Брежневу в крепкие середняки записали бы… Тогда все-таки оставались какие-то крупинки честности…
Так что разные люди в разное время были в театре.
Вот меня не спрашивают, конечно, но, знаю, думают: чего она вцепилась в этот театр? А как иначе? Ведь именно театр дал тебе все и он же все отобрал!
