А там очень крутой берег, и надо было дойти до воды, зачерпнуть два ведра и принести в дом, а тут еще мама, человек непростого характера: «Быстрее закрывайте дверь! Что вы такой неповоротливый! Застудите ребенка!»
Папа с вечера занимал очередь за хлебом, чтобы утром получить его на всю семью. Давали буханку на пятерых, отец делил ее на ровные кусочки, которые клал на полочку. Свой ломоть я съедала сразу, а потом до вечера не могла оторвать взгляда от остальных кусочков. Иногда воровала, отщипывала понемножку. Думала, родные не замечают. Они, конечно, все видели, но жалели меня, кормящую мать.
Печка была у соседей, к нам выходила только ее задняя стенка, поэтому мы терпеливо ждали их возвращения с работы. И вот в такой обстановке нашей девочке исполнился год. Я пригласила гостей, потому что надо же как-то отметить. Угощать, конечно, было нечем. По счастливой случайности маме удалось прихватить из Москвы небольшой мешочек муки. В то время это было равнозначно мешку с бриллиантами. «О! — говорю. — Я испеку пирог». «Ты не умеешь, все испортишь», — вступилась за наше богатство мама. А я действительно никогда в жизни еще ничего не пекла. «Не трогай ее, — сказал мой добрый папа, — хочет, пусть печет! По крайней мере попробует…» Взяла я муку и воду, замесила тесто и думала, что теперь получится, как минимум, хлеб. Муж мой купил на базаре за пять тысяч зайца. А он же, ну заяц, в шерсти, или шкуре, как это у зайцев называется… Словом, ободрали, как смогли.
И начался праздник. Электричества нет. Мама лежит. А на столе этот несчастный вареный заяц — гадость первосортная, хотя в отличие от моего пирога его можно было есть… Но как мы веселились! Это была наша самая лучшая вечеринка!
Играли мы через день с местной труппой в старинном здании Омского драматического театра. Директором и режиссером там была некая Самборская, старомодная провинциальная дама, рыжеволосая, в шляпе… Подлетала к театру на извозчике и явно не собиралась ничего в своих привычках менять, несмотря на ад-войну, голод и так далее. Поначалу местные актеры нас терпеть не могли, потому что мы, конечно, их переигрывали. А потом все очень подружились.
Человек ко всему привыкает. Теперь я это точно знаю. Настала весна. Из Москвы прислали американские подарки — очень красивые банки с омерзительным яичным порошком. А тогда он нам показался райской пищей. Размешаешь с водой, выливаешь на сковородку — и готова яичница. Еще нам достался синий мужской костюм. За костюмы была настоящая драка, потому что все надеялись эту, по сути, ненужную одежду, добротную и нарядную, обменять на еду. Наш костюм сразу было решено продать, потому что размера он был непонятного — то ли на крупного мальчика, то ли на уже усохшего дяденьку, а среди нас не имелось ни того, ни другого.
Самой бойкой и потому пригодной к торговле на рынке посчитали меня. «Четырнадцать тысяч, дешевле не отдавай!» — напутствовала меня мама. Пришла я на базар, а день такой хороший, солнышко греет…
Торговать вышел весь театр имени Вахтангова! Ираида Державина со своими ирисками, Гриценко с каким-то тряпьем, Алексей Дикий... Да все вокруг свои! Только слышно, как обмениваются впечатлениями наши зрители: «А вы видели Роксану из «Сирано де Бержерака»? Ну вон же она, с простынями с краю стоит». И вся толпа устремляется в сторону простыней, которые великолепная Цецилия Мансурова накинула прямо на голову… На мой костюм чего-то никто особенно не реагирует. Наконец какой-то казах на ломаном русском спрашивает: «Сколько хочешь?» — и, вот ужас, начинает торговаться. Чувствую — обманет. Думаю: даст пачку — сверху и снизу будут деньги, а внутри бумага. Сплошь и рядом такое случалось!
Побежала к нашим. К одному подошла: «Помоги». — «Иди к черту, у самого ничего не берут». Со вторым та же история. Наконец вижу бумазейную тряпочку, аккуратно разложенную у забора, на ней — гуталин, сапожная щетка и два гвоздя, а над этим скромным ассортиментом звезда советского кино Андрей Абрикосов. Главный герой «Партийного билета» Пырьева, Гришка Мелихов в первом «Тихом Доне», красавец и все такое сидит, как китайский болванчик, и мечтает, чтобы кто-нибудь купил у него банку гуталина. «Андрей Львович, миленький, — бросаюсь к нему, — ради бога, поторгуйтесь за меня…» Через две минуты Абрикосов принес мне четырнадцать тысяч. До дома пулей летела, чтобы никто не успел меня ограбить.
Моя сестра Тамара устроилась в детский лагерь и смогла взять в выделенную комнатку остальных наших домочадцев.