Принесла этот наконечник дедушке — он расплакался… И отец тоже мог заплакать — от чего угодно: от жалости к кому-то, от обиды, от радости.
Но был он, при всей своей сентиментальности, которой пошел в папу Ваню, озорным. Играя со мной, вел себя как ребенок. Мы могли в мороз купить мороженого — отец любил крем-брюле, а я сливочно-шоколадное, — потом пойти на горку и кататься кучей-малой, руки-ноги-голова. Накатавшись вместе со мной, сам весь в снегу, папа меня отряхивал, чтобы я выглядела примерной девочкой, гулявшей с отцом, и мы шли домой. Мама, если дело происходило в Москве, смотрела на нас изумленно: «Надеюсь, вы мороженое не ели?» Мы: «Не-ет!» Но «раскалывались» быстро. Однажды мы ловили с папой мышь.
Отец что-то писал в кабинете, я у себя скорее всего сочиняла продолжение сказки Василия Шукшина, папиного товарища, «До третьих петухов». Вдруг отец зовет меня и показывает глазами вниз: по ковру шла, переваливаясь, откуда-то просочившаяся к нам мышка. Папа бросился снимать с полок и со стола все книги, которые попались под руку, и мы, ползая по полу, начали строить загон для мыши. «Тащи плед!» — кричал мне отец. Мы накинули на малюсенькую мышь огромный плед и очень веселились…
Папа проводил со мной столько времени, сколько мог, читал мне, рассказывал что-то, рисовал. Как-то, приехав навестить меня и своих родителей в Пермь, нарисовал мне цыгана, страшного, и сказал: «Веди себя хорошо, за тобой цыганский глаз теперь наблюдает». Я поверила, поскольку верила всему, что говорил отец.
В другой раз папа набросал такую картинку: он сам, длинный, сутуловатый, и рядом мама — маленькая, подтянутая, с причесочкой… Точно так они и смотрелись в жизни.
— Кто из них двоих — большой или маленькая — вел корабль вашей семьи?
— Мама всегда старалась быть рядом с отцом. Когда он решил оставить Театр имени Станиславского, она, не раздумывая, тоже оттуда ушла, хотя играла главные роли. Только это была не жертва с ее стороны, хотя больше у матери такой насыщенной работы не было, сколько она ни служила потом с отцом в других театрах. Для мамы важными были душевное состояние папы и его комфорт. Она и хозяйство вела, потому что отец у нас был, как мы его называли, «бытовая катастрофа» — кроме как пожарить яичницу и сварить кофе в турке он ничего из домашних дел не умел, и на гастроли и съемки мама с ним ездила, в общем, всячески его обихаживала.
А папа, когда с некоторых пор мать стала заниматься только семьей, всех нас содержал.
— Мама не ревновала его к другим женщинам?
— И отец ее ревновал, но она только после его смерти узнала об этом: прочитала в папином дневнике. Мать, ревнуя его, тоже молчала. Она и в молодости умная была. Однажды вернулась после спектакля в нашу комнату в актерском общежитии и увидела «картину маслом»: молодые коллеги по театру выпивают, на кровати спит отец, а рядом с ним — в дым пьяная актриса. Среди сидевших за столом были один известный актер со своей женой, которые страшно не любили мою маму. Даже писали папиным родителям в Пермь, стараясь «раскрыть им глаза» на невестку, на ее «поведение».
После одного письма с дедушкой случился инсульт... Вот и теперь эти двое, завалившись в нашу комнату с приятелями и бутылкой дешевого портвейна, подстроили все так, чтобы «удивить» мою мать. А отец, выпив и задремав на кровати, даже не заметил, что рядом с ним оказалась та актриса, да и она тоже ничего не поняла. Но это мама узнала на следующий день, а тогда только почувствовала: что-то в мизансцене не так. Разбудила девушку, выпроводила ее и сказала компании, точнее, той актерской паре, которая все это устроила: «Сделали свое дело? Поздравляю».
— Папа, наверное, был вашей маме благодарен за такое отношение?
— Отец просто очень ее любил. Но это не значит, что он относился к ней с пиететом.
Наоборот, шутил над своей «Танюрочкой» не меньше, чем надо мной. Пугал ее, как ребенок. Однажды зимой родители взяли меня в подмосковный Дом творчества. Вечером, когда мама что-то делала в нашем домике, мы с отцом гуляли и подкрались к освещенному окну. Постучали по раме, мать обернулась, но в темноте нас не было видно. А мы затянули потусторонними голосами: «Отдай мой саван…» — это мы с отцом начитались сказок про упырей и вурдалаков. Мама взвизгнула: «Идиоты!» Мы же были в восторге: получилось! Или моет мать руки в ванной. А у отца в семье все ходили тихо, и он так привык. И вот папа бесшумно подошел сзади, наклонился и аккуратненько двумя пальцами взял маму за щиколотку. Визг стоял! Прибежала я, отец: «Выйди!» И маме: «Танюрочка, Танюрочка…» Понятно, что при таком папе я тоже любила пошутить и повалять дурака.
