Несколько игрушек все эти годы так и продолжали безмятежно сидеть на тумбочке рядом с кроватью Кристофера. Хотя, ясное дело, он не притрагивался к ним, но это давно уже стало частью спектакля вокруг его отца, и потому прислуга тщательно следила, чтобы игрушечная композиция не нарушалась. Горничная строго присматривала за тем, чтобы очищенный от пыли Пух смирно сидел на своем месте. Два раза в месяц его относили в чистку, а потом приклеивали новые глаза-пуговицы взамен утерянных и заново пришивали уши, чтобы медвежонок выглядел не менее прилично, чем остальные члены семьи.
Но сегодняшний гость напрасно искал глазами медвежонка, которого Кристофер успел бесцеремонно затолкать вверх ногами в карман куртки.
— Я его выкинул, из него посыпались опилки, он уже очень старый, — заливаясь краской, произнес Кристофер заранее заготовленный текст.
Гость потрясенно заморгал:
— Вы выбросили свою любимую игрушку?
Ту самую, которая…
— Это вовсе не моя любимая игрушка, я люблю машины, крокет и математику! — с вызовом ответил мальчишка.
— Крис, где Пух? — грозно воскликнула мать, кидаясь к кровати сына. — Куда ты его дел, негодник? Он был здесь еще сегодня утром!
Няня уже волокла сопротивляющегося мальчика подальше от остолбеневшего гостя. Да Кристофер просто пожалел отца и потому не выкрикнул, как собирался, что «Винни-Пух» — вовсе не его любимая книга, что отец вообще ни разу не читал ее сыну вслух, хотя она появилась в печати в 1926 году, когда Кристоферу исполнилось шесть лет; эту книгу ему много позднее прочла нянька. Кстати, Пух был моложе Кристофера лишь на год и на самом деле медвежонка звали совсем не Пухом, а Эдвардом; Пухом же звали любимого лебедя Криса в лондонском зоопарке; а Винни — это тоже кличка настоящего черного медведя из того же зоопарка, но отец в книге объединил эти два имени и дал их дурацкой игрушке. И никто в их семье не любит Пуха! В их семье все притворяются и никто никого не любит.
Кристоферу в самом деле часто становилось жалко отца, светловолосого голубоглазого «красавчика», как шепталась прислуга на кухне; но Алан всегда выглядел таким напряженным, будто проглотил шпагу; он никогда не смеялся от души.
Сын давно знал, что у родителей несчастливый, показушный брак, но отец, несмотря ни на что, изо всех сил доказывал миру, какая необыкновенно счастливая у них семья.
В тот день, когда Кристофер не хотел выходить к гостю и собирался безжалостно выбросить Пуха (правда, сделать это все-таки не решился), он был очень обижен на отца: тот снова забыл привезти ему из Лондона новую игру, которая была уже у всех его друзей. Зато матери отец накупил целый ворох разноцветных дамских журналов и несколько упаковок шелковых чулок, ради которых, Кристофер знал, Алану пришлось сделать огромный крюк до Стрэнда; детский же магазин находился прямо по пути к их загородному дому Котчфорд-фарм в Суссексе.
И ехал отец в тот день не поездом, а на собственной машине с шофером! Но все равно не заехал. И так всегда...
Все вокруг знали, что Алан Милн обожает свою жену Дафну, и только Алан не замечал, что его знакомые и родственники терпеть ее не могут. Кристофер всего пару раз в жизни бывал в богатом лондонском доме бабки и деда де Селинкур, родителей матери, чопорных, неприветливых французских аристократов. Здесь все блестело и переливалось: натертые полы, зеркала, хрусталь люстр и посуда отражались друг в друге, дорогие восточные ковры, бархат диванных подушек существовали только для того, чтобы на них смотреть; от Кристофера ни на секунду не отклеивалась служанка — не дай бог он что-нибудь тронет пальцем!
Алан Милн тоже чувствовал себя здесь чужим, а посему навещал тестя с тещей крайне редко.
Насколько вольготнее дышалось в скромном доме другого деда Кристофера — Джона Милна, отца Алана. Если кто-то и был теплым и искренним человеком в семействе Милн, так это дед Джон. Добряк со старомодными усами и в проволочном пенсне всю жизнь держал в Лондоне подготовительную школу для мальчиков; сам работал там учителем и считал это занятие самым важным и почтенным изо всех прочих человеческих профессий. Он мечтал передать хотя бы одному из троих сыновей семейный бизнес, и как же ему не повезло — ни один из его детей не пожелал стать учителем!
Младший, Алан, рос сложным ребенком, вечно гоняющимся за недостижимой любовью матери Мэри, души не чаявшей в своем первенце Барри и не умевшей это скрывать; Джон Милн старался делать вид, что относится ровно ко всем троим сыновьям, на самом же деле явно предпочитал среднего — Кена; поэтому на Алана любви не хватило, и он всю жизнь доказывал, что достоин ее.
