Понимая, что он переступил через себя, я испытал приятное удивление: «А пацан-то — ничего». Или еще история. Игнат дал соседской девочке у нас в деревне свой велосипед покататься. Приехала моя шестилетняя дочь Кира, обнаружила, что велосипеда нет, и пошла к соседям. Их бабушка говорит: «Оставь, нам Игнат дал его на время!» Если бы я такое услышал в мои шесть лет, ушел бы и заплакал: вот-де, остался я без велика, не отдают. А дочь спокойно ответила: «Ваше время кончилось» — обошла соседку, взяла велосипед, села на него и молча уехала. В этот момент я понял, что на моих глазах взрослеет человек со своим характером.
Глеб, например, принципиально не ругается матом, хотя мальчики в их классе ругаются. А он себе не позволяет такого поведения, ему вообще нравится быть иным.
У нас дома нет ни Интернета, ни телевидения, и Маша решила, что, может, сын в этом смысле отстает от детей. Тогда я купил ему самый навороченный телефон, а Глеб походил с ним месяца полтора и больше не берет — ему неинтересно. Вижу, что многие мальчики хотят быть похожими на него. Он не «стертый», он выходит «в свет» со своей фактурой, со своей манерой поведения. А сформирован в том числе и родительским затворничеством. Мы в прошлом году забрали его из школы, взяли остальных детей и полгода прожили в деревне среди Керженских лесов, куда убегали староверы.
— А почему вы туда уехали?
— Мне, как деревенскому человеку, там нравится. Жена — горожанка, но она прекрасно чувствует себя «в лесу». Она в этом смысле совпадает со мной: я люблю людей, друзей, но с трудом терплю информационный мир — он суетливый, хаотичный, пошлый и, по сути, совершенно лишний.
У нас в городе упала антенна, мы ее не стали поднимать и годами жили без телевизора, в деревне его тоже нет, и Интернета нет, компьютер сын, играя на нем, сломал. Людей вокруг мало, летом еще приезжают дачники, а зимой два или три человека живут кроме нас. Открываешь окно — и знаешь, что во все стороны на семьдесят километров — никого больше. Рядом со мной только дети и любимая женщина, лучшие в мире книги и фильмы, хлеб насущный и бутылка вина. Что еще надо для счастья? Детям, конечно, необходим город; мы вернулись туда, и один сын сразу пошел на бокс, другой — на французский язык, дочка — на рисование.
— Помню, что когда вам дали премию «Супернацбест» (Захару Прилепину вручили ее в 2011 году за лучшую книгу среди всех победителей премии «Национальный бестселлер». — Прим. ред.), на вопрос, куда потратите деньги, вы ответили: на своих детей. Вы думали, что жюри выберет вас?
— В Москву на вручение премии я ехал, будучи уверенным, что ее получит Виктор Пелевин. Все так считали. Приехал я в потертых джинсах, замусоленной рубашке и шлепках. Вышел из зала выпить и покурить, ходил между людьми и трепался: «Кто считает, что мне дадут?» Многие смеялись: «Да ладно, Прилепин, прекрати». Все ждали Пелевина, он не появлялся. Возвращаюсь в зал и слышу: «Премию «Супернацбест» получает Захар Прилепин». И дают сто тысяч долларов наличными, а у меня в кармане всего рублей триста: у нас в семье тогда было сложно с деньгами.
Мы принялись обмывать мою премию, потом Эдуард Лимонов дал мне своих охранников, они довезли меня до вокзала, посадили в поезд, и я поехал в Нижний Новгород.
— В опломбированном вагоне?
— Нет, даже не в купейном, а в обычном плацкартном, я всегда так езжу. В купе я ощущаю присутствие чужих людей, мне сложно, когда посторонний человек рядом. А в плацкарте я себя чувствую как в казарме: народу много — и как будто никого. Кидаю билет на стол и к приходу проводницы уже сплю крепким сном, высыпаюсь замечательно. Мне приходится ездить в плацкартном вагоне и потому, что я не так богат, как многие думают, лишних денег нет.
В тот раз я положил сумку с баксами под голову и заснул.
