Спрашивали, сможет ли папа петь там в июле.
— О, мадонна! Джанкарло, скажи им, что пока мы не знаем даже, будет ли он к тому времени ходить... Нет-нет, операция еще идет...
Положив трубку, Рина без сил опустилась на стоявший рядом стул. Неужели Марио и в самом деле придется аннулировать контракты? Ему, всю жизнь смертельно боявшемуся сорвать выступление или гастроли!
О, это мучительное время перед премьерой или особо ответственным выступлением... Все в доме замирало: ни громких голосов, ни яркого света. Случалось, Марио даже зеркала требовал завесить черной тканью, как будто в доме покойник. Да он в такие моменты и сам походил на покойника. Последние сутки перед спектаклем он обычно вообще не разговаривал и по нескольку часов кряду неподвижно лежал на кровати, скрестив руки на груди...
Лишь иногда позволял себе включить телевизор, который смотрел через специально сконструированные зеркальные очки, как через перископ подводной лодки.
Рина знала, что с той давней зимы 1936 года страх потерять голос жил в душе Марио как паразит, иссушая нервы и ни минуты не позволяя чувствовать себя спокойно. Каждую новую хвалебную рецензию муж тщательно подшивал в специальную картонную папку, каждый новый удачный и престижный контракт воспринимал как подарок судьбы. Если бы не Рина, давно научившаяся управляться с ушлыми импресарио, он, кажется, пел бы практически бесплатно везде, где только предлагали, чтобы снова и снова доказывать всем и самому себе, что может это делать...
Даже став всемирно известным певцом, которого оспаривали друг у друга ведущие оперные театры, он не мог удержаться от трогательно-мальчишеских выходок. В России, увидев толпу поклонников, заполнивших тонущую в июньских сумерках Манежную площадь, он не смог удержаться и запел «O sole mio» прямо с балкона «Националя». И даже дома, во время утренних распевок, не раз ради озорства силой голоса заставлял подрагивать подвески хрустальной люстры...
Он так невероятно гордился подписанным контрактом с «Ковент-Гарден»! Когда-то этот театр стал первой заграничной сценой, на которую Марио пригласили выступить, и с тех пор он относился к Лондону с особой симпатией. К тому же ему еще ни разу не доводилось петь своего любимого Отелло на родине Шекспира.
Ну разве не странно, что любимейший персонаж Марио, в роли которого, по мнению знатоков, Дель Монако нет равных, тоже накрепко связан с Венецией? И если верить шекспироведам, он должен был бывать в этом городе почти в те же годы, что и Джованни Дарио... Рине вдруг вспомнилось, что, мечтая о своем злополучном палаццо, Марио не раз говорил ей, что дворец так красив, что даже командующий венецианской армией наверняка не счел бы зазорным жить в нем...
Это неожиданное воспоминание, затерявшееся было в памяти, вдруг молнией вспыхнуло в голове Рины. Что, если эта авария — только первое звено в череде несчастий, которые навлек на них проклятый город и этот злополучный дворец? Теперь из-за катастрофы Марио, возможно, навсегда придется расстаться со своей звездной ролью...
А может быть, даже и со сценой...
Нет, так не годится. В досаде на саму себя Рина сжала кулаки. Она не имеет права на страх. Так решено давным-давно. В тот самый день, когда, похолодев от ужаса, вышла из кабинета маэстро Серафина. Да если бы она дала себе это право, Марио, возможно, вообще никогда не спел бы своего Отелло. Впервые выступить в этой роли его пригласил оперный театр Буэнос-Айреса. И до сих пор при воспоминании о пасмурном июльском дне, проведенном ими накануне премьеры в аргентинском отеле, Рину пробивала дрожь. Марио плакал как ребенок. Даже не плакал, рыдал, требуя, чтобы она немедленно отправилась к дирижеру и настаивала на вызове дублера. Рина и сама готова была сорваться... Конечно, все кончилось триумфом... И сегодня тоже все будет хорошо...
Выключатель в полутемной ординаторской громко щелкнул, и Рина от неожиданности вздрогнула всем телом.
— Пойдемте, синьора, он скоро должен очнуться...
Молодая медсестра, чуть раньше провожавшая ее к телефону, поманила Рину в коридор.
При виде иссиня бледного лица мужа, до самого подбородка укутанного простыней, и его тела, распяленного на вытяжителях, Рина закусила губу. Она осторожно сжала пальцы Марио, но его веки даже не дрогнули.
— Он начнет просыпаться минут через десять, — вполголоса пояснила сестра и, поправив какую-то трубку, тянувшуюся к закрепленной на штативе капельнице, смущенно опустила руку в кармашек своего накрахмаленного халата.
— Когда синьор Дель Монако очнется, может быть, вы попросите его подписать это для меня?
И, сунув Рине кусочек цветного картона, она осторожно выскользнула за дверь.
Машинально Рина посмотрела на открытку.
