«Что тебе купить?» — спрашивал Андрей Сергеевич. Я скромно опускала глаза: «Ничего…» — «Чем тебе помочь?» — «Ничего не надо…» Хотя мне много чего хотелось, но смелости не хватало что-то просить. Мне самой нравилось, что я такая бескорыстная…
У меня было чувство, что он даже доволен, что я уже большая и из меня можно что-то лепить. А мне было жаль, что я уже не маленькая и не могу сесть к папе на коленки, чтобы он меня покачал и погладил по голове…
Андрей Сергеевич стал для меня абсолютным авторитетом. Во всем. Он мог сказать вдруг: «Не морщи лоб!», и во мне тут же включалась «программа»: я переставала поднимать брови вообще! Как-то он заметил, что я взялась за сигарету, и был поражен: «Ты что, куришь?!» Я тут же нашлась: «А ты матом ругаешься!»
«Ничего-ничего, вот когда будешь по утрам коричневую мокроту сплевывать, прекратишь…»
Все, что он изрекал, я записывала в свой дневник. Каждый раз, возвращаясь после наших встреч, записывала наши беседы в тетрадочку. Например: «О чем ты мечтаешь?» — «Хочу белую лошадь». — «Хорошо. Ты готова ради своей мечты убить? Нет? А украсть? Нет?» — «Я буду учиться и работать». — «Вот это и есть компромисс между мечтой и ее реализацией», — учил он меня.
Все его фразы, даже случайно оброненные, я с маниакальной старательностью фиксировала. Шла по дороге домой и твердила их про себя, боясь забыть или перепутать. И очень расстраивалась, если забывала. Ну не будешь ведь звонить потом и просить: «Повтори, пожалуйста, что ты сказал вчера».
Я была простодушным, наивным человеком.
Папа всегда говорил, что я похожа на щенка сенбернара, который весело скачет и от радости не замечает, что всех обслюнявил и перемазал грязными лапами.
Как-то отец представил меня дедушке Сергею Владимировичу. Я даже приезжала к нему в гости на улицу Воровского. Он подарил мне свои книжки и подписал на память. А с Сашей Михалковой, дочкой отца от француженки Вивьен, мы подружились. Она на десять лет меня старше. Это волшебная девушка: она жила в эко-поселениях во французских лесах без электричества, при свечах, держит лошадей, трепетно относится к живописи, лечит людей, и у нее, кстати, четверо детей!
Однажды на съемках телевизионной передачи я познакомилась с Анной Михалковой. Трогательно грустно обсудили в гримерке, каково быть дочерьми таких занятых и известных людей, повздыхали вместе о редких встречах с папами. С дядей Никитой Михалковым мы не знакомы.
Помню, как со мной захотел пообщаться брат Егор. Наверное, ему было интересно посмотреть, что за новая дочка у папы появилась. Как-то позвонил и пригласил вечером посидеть в кафе. Мы с ним выпили за знакомство по бокалу «Маргариты». «А теперь я повезу тебя к себе и покажу новую квартиру», — предложил Егор. Он водил меня по квартире и твердил: «Это я все сам сделал! Все сам придумал!» Что это за загадочный порыв с его стороны? Тогда мне показалось, он что-то хотел мне этим сказать... На том наше общение прекратилось.
Егор вечно занят, занят, занят...
Мне кажется, какие-то глубокие переживания таятся в его душе. Что-то, наверное, родители ему недодали в детстве. Кончаловский в одной передаче и сам говорил, что он «неважный» отец, не знает, как себя вести с маленькими детьми.
Сейчас, с возрастом, он изменился, стал трогательно чувствительным и где-то сентиментальным. У него растут маленькие дети, и с ними он пришел к пониманию отцовства, которого у него не было раньше. Так приятно наблюдать, как он заботится о детях и скучает по ним, как он с ними нежно общается…
Когда Андрей Сергеевич мне предложил уехать в Америку учиться, я не раздумывая согласилась. Надо было готовиться к экзамену по английскому языку, и мне было позволено стать на время хозяйкой в его квартире в легендарном доме на Малой Грузинской.
А ко мне туда на свидания стал приходить Степа — моя первая любовь. Иногда он оставался на ночь. Отец, естественно, об этом ничего не знал. Однажды приходит утром домработница, открывает дверь своим ключом и видит картину: Степа спит в отцовской спальне. Она тут же позвонила Кончаловскому в Америку. На следующий день папа строго отчитал меня по телефону: «Значит так. Я тебя пустил в квартиру, чтобы ты там занималась». — «Больше не буду, Андрей Сергеевич…» Степе пришлось ретироваться…
Только в Америке я стала называть Кончаловского папой. Это произошло как-то внезапно, тихонько, даже шепотом. Просто однажды вместо «Андрей Сергеевич» я сказала «папа»…
Все, что со мной там происходило, было похоже на сюжет голливудского фильма.
