Время погулять с девочками по Питеру было только ночью. Как-то готовили к постановке поэму «Медный всадник» Пушкина и уже за полночь проходим мимо памятника Петру на Сенатской площади. А я всегда стремился влезть в шкуру своего героя: интересно, каково было Евгению под копытами коня? И вот уж разбегаюсь, в прыжке ловлю за хвост змею, что корчится под копытами, проползаю под массивное брюхо… Вдруг — выстрелы в воздух: «Всем стоять!» Скатываюсь на землю, и милиционер тут же хватает меня за шиворот: «Ужо тебе!» «Мы артисты, работаем над «медным Пушкиным»! — выпаливаю невпопад и принимаюсь читать стихи: «А в сем коне какой огонь... Куда ты скачешь, гордый конь?»
Милиционер невольно заулыбался и отпустил нас.
Свою первую жену Юлю я увел у однокурсника не без дуэли. Над нашей группой сгустились раскаленные грозовые тучи. Гром грянул в поезде, когда мы ехали на гастроли в Болгарию. Мой соперник заходит к нам в купе — и цап огурец со стола. Я говорю: «Положь обратно! Это наш огурчик!» — и цап овощ за другой конец. Огурчик с треском ломается надвое, меня оглушает удар, я машинально разбиваю сопернику нос… Друзья — цап! — нас в охапку и растаскивают. Со стороны все выглядело глупо. Но драматургия драки была куда глубже — пацаны делили девку, не огурец! А нам ведь в конце пути еще на сцену выходить. Благо сценаристы такой поворот предусмотрели: я загримировался синей краской, искусно скрыв расписной фингал.
Отбил даму в честном поединке.
И Юля за это ввела меня в свой интеллигентный питерский дом, где чаи тянули из блюдец с виньетками. Любой периферийный юнец здесь пожелал бы только одного — укрыться за портьерой. Образцовая семья, локти на стол не ставят, я же мог после яичницы вычистить тарелку корочкой хлеба. Но в меру своей воспитанности они меня приняли. Теща сразу после свадьбы разменяла квартиру и купила нам однушку, понимая, что дети не должны жить с родителями. Я сам делал ремонт. А поженились мы с Юлей, еще когда я был в армии.
Театр был готов меня отмазать, но я отправился выполнять воинский долг, гонимый желанием опыта. Хотя служба наша не была опасна и трудна. Выступали в ансамбле Внутренних войск рядом с Эрмитажным театром.
И солдат в качестве бесплатной рабочей силы подряжали таскать по лестницам тяжеленные ящики с картинами... Этим летом я со своей милой женой Вероникой был во Флоренции, и в музее Уффици подвожу ее к полотну «Юдифь» Джорджоне. «Знакомьтесь, — говорю, — эту тетушку я когда-то на своих плечах катал по Эрмитажу». Однажды «дедушки» устроили нам марш-бросок. Подняли с постели, погнали в ночь, а куда, зачем — неизвестно! Пока я размышлял над тайным смыслом армии, сердце зашлось — рухнул наземь. Лежу, надо мной высокое звездное небо, почти как над Андреем Болконским, только вместо луны в нем — рожа сержанта болтается. «Поднимайся, сукин сын! Че развалился?» — и пинками меня под зад. Я хочу встать и не могу. Только снег глотаю. И напиться не могу. Вот такие трогательные воспоминания… На выходные нас отпускали домой...
И вскоре Юля сообщила: «Я беременна». «Ну, давай рожать», — согласился, хотя было ощущение, что поспешили.
Уже взрослая, 25-летняя Настя недавно спросила меня в письме: «Папа, почему ты не рассказываешь журналистам обо мне — стесняешься, что ли? А Вильям у тебя с языка не сходит». Задумался. «Когда ты появилась на свет, — пытаюсь объяснить, — я был совсем молодой, понимал — надо что-то чувствовать, но вот что... А Вильям у меня родился в 43 года, когда я уже дорос до отцовства».
С Юлей мы развелись, когда дочери было 7 лет. Дальше я принципиально не навязывал себя Насте, ждал: может, сама соскучится. Не понимал, что она слишком мала для такой инициативы. А дочь тем временем совсем от меня отвыкла, появился другой дядя. Когда стала старшеклассницей, я написал ей письмо, потом позвонил: «Хочу сделать подарок».
Это вызвало сердечный отклик — два-три письма, прислала фоточки. Сейчас она учится на лингвиста в Германии, мы общаемся в скайпе. Но крайне редко.
При таком отце, как я, казалось, Настя ничему не должна была у меня научиться. Но совершенно случайно я воспитал в ней один важный механизм. Как-то она играла в песочнице, и вдруг вижу — идет вся в слезах и соплях, тыча пальцем в обидчиков… Мне лень разбираться в детских проблемах, и я говорю с важным видом: «А потрагичнее разыграть не можешь?» Она обижается и убегает. Но в следующий раз, разбив коленку в кровь, произносит: «Сейчас я это сыграю как надо». Даже боль можно перевести в область игры и тем самым ее победить. Поразительно, как дети способны враз освоить то, на что у взрослых уходят годы…
Осколки тарелки разбросаны по гримерке, и мне не унять трясущихся рук...